А улица оглушает меня чередой громких, тихих, шипящих и свистящих, тонких и низких звуков. Только все они — словно сквозь плотно обёрнутую вокруг моей головы ткань, и перед глазами кружится и мигает тысяча оттенков серого цвета, от почти белого до насыщенно-графитового, с мелкими вкраплениями антрацита.
Меня сжимает, перекручивает, распирает и пронзает какой-то странной, отвратительной болью, и тело скрючивает точь-в-точь так же, как в злосчастной машине, и становится совсем невыносимо дышать.
«Я ухожу и снова возвращаюсь. И мыслями всё возвращаюсь именно к нему. А иногда смотрю на других мужчин и думаю: ведь они лучше. Благороднее, честнее, хоть и те ещё мудаки. Но тянет всё равно к нему, как себя не выворачивай. Это так… странно. Ну как меня угораздило так влюбиться, а, Маш?»
Веки — как чёртовы железные шоры, которые мне еле удаётся сдвинуть. Свет режет глаза, исподтишка прокрадываясь к ним сбоку, потому что единственное, что я вижу непосредственно перед собой, это всё тот же асфальт, только на этот раз уже залитый непонятными мокрыми пятнами. Во рту, в носу всё жжёт, свербит, сводит от горького вкуса желчи, выходящей из меня мучительно маленькими порциями, с такими мощными рвотными спазмами, что выламывает всё тело.
— Маша, Машенька, Маш, — нашёптывает на ухо Кирилл, обхватывая меня поперёк живота одной рукой и придерживая волосы на затылке — другой. Взгляд плывёт и еле фокусируется на остановившихся рядом машинах, отделяющих нас от дороги: полиция, два автомобиля ДПС и чёрная иномарка с красной полосой и надписью «следственный комитет».
— Кирилл, там… — еле справляясь с собственным осипшим голосом и распухшим, онемевшим языком, киваю ему в их сторону, краем глаза замечая и брошенную рядом, хорошо знакомую синюю Панамеру.
Люди в форме стремительно выбегают из машин, но нас обходят стороной, не удостоив даже мимолётным взглядом. И меня почему-то начинает трясти ещё сильнее, чем прежде. Я боюсь, что мы оба просто сдохли, и стоим сейчас здесь незримыми призраками. Боюсь, что это лишь затишье перед бурей, и через мгновение нас схватят, заломят руки за спину, защёлкнут на запястьях наручники и отправят прямиком за решётку.
Паша этого заслужил, а ты что, нет?
— Это наши люди. Всё будет хорошо, Машенька, — успокаивает он, легонько покачивая меня в своих объятиях, целует в затылок, дышит загнанно, рвано — чувствую это по тому, как быстро и часто движется его грудь, прижимающаяся вплотную к моей спине.
— Вика… Лирицкий… там был взрыв? — чертовски злюсь на себя, что не получается нормально сформулировать простой и самый важный сейчас вопрос. Губы не шевелятся, язык примерзает к нёбу и зубы громко клацают друг о друга от идущего по телу озноба.
— Не думай об этом. Пожалуйста, просто не думай об этом.
Меня выворачивает. Снова и снова, с каждым разом скручивает желудок с новой силой, выжимая из него всё, до последней капли. Редкие слёзы вылетают из глаз и шлёпаются в растекающуюся под ногами лужу желчи, на асфальте выглядящей густой чёрной жижей.
— Это для милой дамы, — какой-то мужчина останавливается рядом с нами и протягивает аляпистый флисовый плед и бутылку с водой, которую я тотчас же бесцеремонно выхватываю из его рук, растерянно вглядываясь в незнакомое лицо.
Молодой, нос с горбинкой, оценивающий взгляд и неуместная для ситуации кривая ухмылка на тонких губах. Грубые, слегка непропорциональные черты, в совокупности друг с другом необъяснимо притягивающие взгляд. Некрасивый. Харизматичный.
— Спасибо, Данил, — отзывается Кирилл и не спешит выпускать меня из своих объятий, несмотря на то, что мне удаётся кое-как принять вертикальное положение и сделать несколько глотков воды, колючими комками прокатившихся по горлу. — Вы допросили их?
— Этим занимается Глеб.
— Давай вместо него, — Кирилл совершает какое-то быстрое движение и в следующую секунду я снова вижу в его руке пистолет, протягиваемый неизвестному. — Ускорь процесс.
Сердце делает ещё один кульбит, плюхается прямо в выпотрошенный желудок и наполняет его кровью, льющейся из лопнувших вен. Живот крутит, сжимает болью, тянет от солнечного сплетения и вплоть до лобка, словно меня уже вспороли для вскрытия.
Ты умерла, Маша. Зажмурься и вспомни, что ты умерла.
— Обижаешь, — хмыкает неизвестный, сдвигает в сторону край своей куртки и достаёт пистолет, показательно щёлкает затвором с широкой улыбкой и скрывается за той машиной, в которой меня везли.
Я чувствую, как густая и горячая кровь течёт по моим рукам. Вопреки всем ебучим законам физики поднимается вверх, от кончиков трясущихся пальцев, по ладоням, к предплечью через запястья. Чужая, невинная кровь.
Слышу голос Вики, выкрикивающей моё имя перед тем, как пойти на смерть. И теперь мне слышится в нём не растерянность, а страх и мольба. Желание жить, острыми клиньями вспарывающее меня и раздирающее на ошмётки.
Выстрел. Крик. Выстрел. Громкий стон. Вибрирующее по склизкому воздуху «пожалуйста!».
Думай, Маша, думай. Тебе есть, что вспомнить.
«Я нашла его, Маш! Того, с кем хотела бы быть рядом всю жизнь. До последнего вдоха».
«Он мой Король. Как думаешь, я заслужила стать сразу королевой, не побывав в роли принцессы?»
«Я так поздно. Только вернулась домой из Его Королевства. Машка, ты не представляешь, как там сказочно красиво!»
Король, королевство, король, король… Принц. Королевство. Король.
Ты же говорила мне, Ксюша. Ты говорила мне об этом так много раз, а я не понимала тебя до последнего.
— Кирилл! — попытка быстро развернуться к нему чуть не заканчивается моим падением прямо на землю, и лишь в последнее мгновение нам удаётся синхронно вцепиться друг в друга. — Я знаю, кто это. Я знаю, я поняла…
— Кир, — на лице подходящего к нам Глеба шок и растерянность. Все те же реакции, что испытывает Кирилл, глядя сначала на него, а потом снова на меня.
Он понимает. Чувствует. Читает мои мысли — как обычно.
И сжимает меня крепко. Продавливает пальцами кожу и мясо, вплоть до костей, врастает в меня намертво, когда у нас не остаётся больше ни одной ложной надежды на счастливое будущее.
Как бы глубоко ты не проник, Кирилл, теперь тебе придётся от меня оторваться.
— Глеб, звони Валайтису. Проси о встрече. Срочно.
***
Я не знаю, зачем жду его.
Помню обещания, которые уже не вступят в силу? Не могу отпустить ситуацию, которую ни один из нас не смог контролировать? Пытаюсь сделать себе ещё больнее, чем было последние полтора дня?
На мне вещи, которые Глеб любезно одолжил у своей жены. Кроме нещадно пропахших гарью деловых брюк, в которых я была в офисе в тот проклятый день. До сих пор продолжаю нервозно щупать свой телефон в их кармане. Другой телефон. Другой номер.
Другая я.
Холодно. По телу то и дело бегают мурашки, ледяная дрожь расходится под кожей, и я ёжусь и стараюсь спастись от озноба, плотнее кутаясь в объёмный плотный свитер, натянутый поверх футболки. Обращаю на себя лишнее внимание, ведь на улице почти жара.
Просто этот озноб никак не проходит. Ни он, ни ноющая боль в каждой мышце, ни муторная тошнота.
Меня прятали в незнакомой квартире. Маленькой, убогой, с видом на какие-то бараки, словно в часе дороги от центра Москвы можно оказаться в таком же захудалом и гиблом месте, откуда я родом. Впрочем, к тому моменту мне стало абсолютно всё равно, где находиться, лишь бы рядом не было трупов, выстрелов и криков. Лишь бы погрузиться в тишину, в полный вакуум, зажать уши руками и постараться выбросить из головы испуганный женский возглас.
Маша!
Маша, Маша, Маша!
Валялась на разложенном кем-то до меня диване вместе с той самой бутылкой воды, неосознанно крепко сжимаемой в руках. Онемевшими от напряжения пальцами. С застывшим и не бьющимся сердцем.
— Береги себя, Ма-шень-ка. Умоляю тебя, — прошептал Кирилл, мимолётно, почти неощутимо коснулся моих губ своими и передал меня на руки Глебу, без церемоний и объяснений. И всё.
