Я чувствую жар, идущий откуда-то сбоку, сверху, снизу. Он повсюду. Этот огонь, выползший прямиком из моих снов, так и следует за мной по пятам. Догоняет, настигает, смеётся мне в спину.
Убегать бесполезно.
Этот проклятый, вездесущий жар подкрадывается ко мне вплотную, выбивает капли пота на висках и вдоль позвоночника. Только внутри всё промерзает настоящим льдом, подбирающимся вплотную к сердцу. Ещё пара мгновений, одно рефлекторное сокращение, и оно треснет и разлетится мелкими осколками, впивающимися в грудину.
Громоздкая и тяжёлая сумка только мешается, и я без сожаления отбрасываю её в сторону, оставляю только телефон, который Кирилл не раз просил меня всегда держать при себе. И сейчас, встав истуканом у самой стены, ошарашено наблюдая за творящимся вокруг безумием, мне хочется набрать его номер и просто сказать то честное, что крутится в мыслях.
Мне страшно, Кирилл. Мне очень страшно.
Закрываю глаза и прижимаю руку к карману брюк, который раз за последние несколько минут разверзнувшегося ада проверяю, что телефон там. Будто он — моя последняя и единственная надежда на спасение.
Тише, тише. Тише, Ма-шень-ка.
Нас постепенно оттесняют в сторону эвакуационного выхода, аккурат с торца огромного офисного здания, как никогда напоминающего стеклянный лабиринт, выбраться из которого кажется почти нереальным. И я слышу треск и звон разбивающегося, лопающегося от возрастающей температуры стекла, пронзительный визг, наполненный ужасом, стук пульса у себя в ушах, но не понимаю, что из этого на самом деле реально.
Просто не хочу верить, что реально — всё.
— Вика! Вика! — различаю имя Никеевой сквозь плотный гул раньше её самой, растерянно оглядываюсь по сторонам и замечаю прорывающегося к нам сквозь толпу Лирицкого, расталкивающего всех на своём пути.
— Там Илья, — тормошу её, запоздало замечая, с какой силой внешне хрупкие пальцы подруги впиваются в моё предплечье. У неё шок, ступор, и глаза с расширившимся до предела зрачками пустым и лишённым осознанности взглядом бегают из стороны в сторону, не фокусируясь ни на одном предмете.
— За мной, в машину! — командует он и, не теряя времени, хватает Вику под локоть и тянет нас обоих вслед за собой, выталкивает на переполненную людьми лестницу, почти полностью затянутую дымом. Его так много, что идущие рядом люди выглядят расплывчатыми силуэтами, мельтешащими в панике тенями, сшибающими друг друга с ног.
Кажется, что этот кошмар никогда не кончится. Семь этажей превращаются в бесконечную дорогу, в миллиард ступенек, по которым приходится идти на ощупь, цепляясь за обжигающе-горячие перила или хватаясь за любого идущего рядом человека. И на отдалении тревожно мечущихся в голове мыслей сидит воспоминание далёких школьных лет, призывающее пригнуться, дышать через ткань, постараться избежать отравления угарным газом. Но чем тяжелее становится дышать, тем с большим страхом, поддаваясь мимолётным импульсам, я вытягиваю шею и жадно выхватываю новую порцию ядовитого воздуха, закашливаюсь и еле сдерживаю рвотные позывы.
— Сюда, сюда, выходим! — командует чей-то мужской голос, с каждым шагом становящийся всё ближе, и сердце подпрыгивает в груди от осознания того, что мы почти добрались до выхода. А потом замирает и разгоняется ещё быстрее прежнего, ведь я уверена, что всё это происходит из-за меня.
Какие-то события, даты, разговоры, цифры — всё кружится в стремительном хороводе и разлетается в стороны, чтобы спустя секунду попытаться собраться вновь, сложиться в чёткую последовательность, выверенный алгоритм. Сосредоточиться никак не выходит, но мозг орёт громче тревожной сирены и повторяет настойчиво, что сюда пришли за мной. Именно за мной.
Молодая женщина поскальзывается и падает, растягиваясь вдоль лестницы, но толпа продолжает тянуться вниз, двигаться к спасению, словно в анабиозе топчась по живому, кричащему человеку. И Лирицкий пытается их остановить, орёт грубо, перекрикивая все остальные звуки, но его слова просто разлетаются вокруг, ударяются в стены и рассыпаются по ним, не проникая в чужое сознание, забитое паническим страхом и желанием выжить любой ценой.
Он выпускает Вику, остающуюся висеть на мне, а сам вместе с каким-то мужчиной рывком поднимает окровавленную и еле держащуюся на ногах женщину, помогает ей преодолеть последний лестничный пролёт до первого этажа, где двое охранников держат распахнутой дверь на улицу, подгоняя всех расходиться как можно скорее.
Илья постоянно оглядывается, стараясь не упускать нас с Викой из виду, и я тоже напряжённо слежу за ним, чувствуя свою ответственность перед ними за весь этот ужас. И стоит ему только передать пострадавшую женщину в чужие руки, как он стремглав подлетает обратно к нам.
— Идите. Я отдельно, — подталкиваю ничего не понимающую и дрожащую всем телом Вику к нему, грубо разжимаю её пальцы, до лёгкого онемения пережавшие мою руку.
— В мою машину, мы уедем отсюда, — уверенно говорит он, утаскивая Вику за собой, в сторону ещё одной лестницы, ведущей уже на подземную парковку. И, уже хватаясь ладонью за дверную ручку, оборачивается на меня, растерянным и ничего не понимающим взглядом смотрит, как я пячусь в сторону общего выхода на улицу. — Поехали, Маша!
Он не понимает. А времени объяснять уже нет.
Но если главная цель — именно я, то всем находящимся со мною рядом людям грозит смертельная опасность. А я не хочу, не могу их так подставлять. Не должна.
Слишком много смертей уже лежит тяжестью могильных надгробий на моей душе. Невыносимо думать, что к ним добавятся ещё несколько.
Раньше мне часто казалось, что так будет даже лучше. Намного проще. Умереть.
— Я отдельно. Уезжайте, — кидаю ему хрипло, не уверенная в том, что мой срывающийся от волнения, низкий от удушья голос получится различить в общем шуме. Но у него получается, — или просто инстинкт самосохранения не позволяет и дальше уговаривать взбалмошную девчонку, когда на кону стоит своя жизнь, — и Лирицкий смело открывает дверь и скрывается за ней вместе с Викой, напоследок растерянно зовущей меня по имени.
Маша!
Как только за ними с хлопком закрывается дверь, я разворачиваюсь на пятках и снова бросаюсь вглубь толпы, выбирающейся из здания. Пытаюсь справиться со спазмом, обхватывающим горло, тру вспотевшие ладони о брюки и выдыхаю с облегчением, почувствовав, что телефон всё ещё у меня в кармане. Если есть шанс, то я им воспользуюсь.
Впервые я так благодарна Кириллу за его фанатичное, нездоровое желание следить за каждым моим шагом.
Бежать. Бежать как можно дальше отсюда, в ложной надежде на то, что он сможет найти меня раньше, чем смерть.
— Подожди-ка! — говорит один из охранников, бесцеремонно хватает меня за локоть и дёргает прямо на себя, не стесняясь идущих вокруг людей. Впрочем, в этой суматохе всем давно плевать друг на друга, и мне бесполезно кричать или звать на помощь.
Как это иронично: мой личный капкан оказался вовсе не в объятиях пламени или в пелене пьяняще-отравляющего дыма, а именно здесь, на долгожданном свежем воздухе и под издевательски-жизнерадостными лучами летнего солнца.
Я вижу, как охранник оглядывается, подзывает к нам кого-то жестом, и отчаянно пытаюсь вырваться, хотя умом понимаю, что наши силы слишком неравны, чтобы у меня осталась такая возможность.
Слабая, слабая, глупая Маша.
— Тащи её в машину, — приказывает подошедший к нам мужчина, с коротким ёжиком волос и крепкого телосложения — просто типичный верзила, которому хватит пары ударов, чтобы пробить мне череп. И, оценив мои слабые попытки брыкаться, бросает грубо через плечо: — Не дёргайся, или свернём тебе шею прямо здесь. Лучше бы ты пошла со своими друзьями.
От последней фразы у меня резко темнеет в глазах, и накатившая вдруг слабость подкашивает колени, вынуждая безвольно повиснуть в руках утаскивающего меня к дороге охранника. Только спустя несколько мгновений, проглотив очередной горький ком рвоты и откашлявшись, снова начинаю еле-еле перебирать ногами, не обращая внимание на то, как кренится и покачивается под ними земля.
