Гиены.
Я сплюнул, мысленно чертыхаясь. Что за чертовщина? Какое золото здесь забыл сынок Шаха и его рабочие?
— Нет, так дело не пойдет, — прошелестел тихо.
Это мой объект, мой заказ и мои деньги.
Я еще раз огляделся: двухэтажный уютный домишко, и адрес совпадает. Тот, что заказали.
Двигаясь на голоса, я застал Эмина у черного входа.
Он стоял, засунув руку в карман. В другой расслабленно болтался пистолет. Я знал эту позу: ты всегда готов сорваться, если что-то пойдет не по плану.
Например, если девчонка вдруг попытается бежать или мать семейства поднимет ненужный крик.
Шах расслабился, сгорбился в спине. Считал, что дело почти сделано. Ему останется зайти через главный вход, когда его гиены закончат дело.
Я не знал, зачем он здесь.
Я примчался из Москвы, он — из Волгограда.
Встретились оба в Новосибирске.
В одном доме.
В одно время.
Но в одном я был уверен: мои планы пошли к черту и придется импровизировать.
— Шах, — я прищурился.
И сделал шаг.
Будто чувствуя, сукин сын неторопливо развернулся в сторону основного входа. Собрался на все готовое приходить, проверять, выполнен ли его приказ.
В том, что они пришли за всей семьей, у меня сомнений не было.
Слышал разговор.
Я мысленно выкурил пачку сигарет и прикинул, сколько времени у меня осталось.
Это мой заказ. Мои деньги.
Времени было в обрез.
— Стой, где стоишь.
Я снял оружие с предохранителя.
Щелчок.
Сынок Шаха напрягся. Притих. Дышать перестал.
— А теперь медленно клади пушку на землю.
Положил.
Выбора не было — я ствол к его башке приставил. Мозги потерять не хочет, жить хочет.
Говорят, у него девчонка появилась… чего сюда тогда приехал?
— Давид.
Шах тихо засмеялся.
Он обескуражен, я бы тоже посмеялся, если бы не ситуация. Его гиены вовсю по дому шарят. Доберутся они и до девчонки, и до матери с отцом.
А я сам должен до последнего добраться, чтобы пустить ему пулю в лоб.
И я доберусь.
— Сколько их там? — проминаю его висок стволом.
— Двое.
Посмеивается, будто обкурился.
Одного удара хватает, чтобы свалить его на колени. Смех меняется на дыхание — свирепое, тяжелое.
Извини, Шах. Похоже, мы с тобой враги навечно. С детства воюем за игрушки, которые с возрастом становятся все дороже.
— Я тебе припомню, ублюдок, — обещает тихо.
— Ты этот день хорошо запомни, чтобы припоминать, — я разозлился, — а пока сделаешь, как я скажу, иначе я тебя грохну.
Не мог я его грохнуть. Наши отцы — братья. Кровные.
Тупой блеф, навеянный паникой.
— Семья — свидетели. Анархист послал меня избавиться от них.
Блядь.
Какие еще свидетели?
Я ни хрена не понимал, а самое поганое, что время на исходе.
— Твоя пушка останется у меня. Сейчас мы войдем в дом, ты дашь отбой своим выродкам и вы все свалите из моего дома.
— Куда торопишься? Заказ горит, Басманов? — сплевывает, злится.
— Горит, — сквозь зубы, — делай как я говорю…
Раздался выстрел.
Это был первый этаж. Комната справа, в которую я должен был попасть первым. Я сразу понял: убили мужика.
— Сука!
Я взревел.
Взбросив руку, воткнул ребро пистолета ему в хребет. Шах упал ладонями на землю без сопротивления.
— Я уеду, — соглашается вдруг, — сам избавишься от семейки. Мне же чище.
— Чем чище? Муками совести ты не страдаешь, — сплюнул яро.
Я схватил его за шкирку, оглушил для верности и затащил в дом через черный вход. Тяжелый, падла.
Тени ходили по первому этажу. Ждали, пока девчонка и женщина проснутся и придут на выстрел. Я знал эту схему: они собирались убить их здесь. Так меньше следов и телодвижений.
— Вставай! Вставай и забирай своих шакалов!
Эмин ухмыльнулся и качнул головой:
— Максимум, что я сделаю, я уйду. Остальное — не мои заботы. Можешь убить меня, но ты этого, конечно, не сделаешь. Силенок не хватит.
Помахав ладонью, Шах ушел и оставил свои заботы на мне.
Я не знал почему он не хотел выполнять поручение отца, но я явно облегчил его участь. Муки совести были написаны на его лице — эта ночь могла стать его наказанием.
Я тогда не заострил на этом внимание.
Тихо вошел в дом и проник в нужную комнату. Возле кровати я нашел бездыханное тело.
— Олег. Прости, что это сделал не я.
Ярость затмила глаза.
Ублюдки Эмина выполнили мой заказ. Все должно было случиться иначе. Без шума. Без криков.
На лестнице послышались шаги.
Со второго этажа донесся звонкий голос:
— Папа? Папа, что случилось? Папа, где ты?!
Меня бросило в пот. Девчонка. Его ребенок.
Она спускалась вниз.
Глава 15
Жасмин
Я кричала.
Во сне.
Даже этой тихой июльской ночью мне снилась весна. Почти рассвет, в котором папы больше нет.
Мне снилась первая встреча с Давидом. В ту ночь я услышала выстрел и бегом спускалась со второго этажа. Тогда я и нарвалась на его сильные руки.
Помню, как вскрикнула, как засуетилась. От страха за маму, за папу. И немного за себя. Я тогда еще не знала, что папы больше нет. А позже увидела на руках Давида кровь и все — я тогда все поняла.
— Это просто сон, — успокоила я себя.
Сон и мое прошлое.
Я вытерла слезы, отдышалась и вспомнила, как меня ругала Наталья Александровна за то, что я очень слаба и что я вообще за всю беременность набрала всего около восьми килограмм.
Наверное, это было плохо.
Но больше в горло не лезло.
— Тебе скоро рожать, Кристина, — напомнила доктор Панина, — ты достаточно питаешься или мне сообщить Эмину Булатовичу?
Она была строга, а я в тот день была как никогда рада услышать свое имя. Настоящее. Я будто вернулась к своей жизни, где нет Давида…
Есть лишь напоминание о нем.
Целых два.
Я осмелела и вышла на балкон… Здесь было хорошо: чуть дул ветерок и пахло зелеными листьями. Я старалась сюда часто не выходить — боялась высоты и немного того, что таилось во тьме ночной.
С тех пор, как я приехала домой за вещами, паранойя стала брать свое. Я так хотела уйти от навязчивых мыслей, что почти перестала подходить к окнам. Разве что еще не зашторила их плотной тканью.
А сейчас вот даже на балкон вышла.
Я опустила голову вниз:
— Чувствуете, как вкусно пахнет?
Я села за столик, задумчиво поглаживая живот. Солнце еще слишком низко, но мне не спалось.
Квартира была уютной, Эмин постарался для нас. Здесь даже балкон был как отдельная комната — красиво обставленная, со вкусом и отделанная исключительно в светлых материалах. И окна панорамные… Я всегда мечтала о таких, когда размышляла о замужестве и своем доме.
Только теперь мне было все равно.
Я вернулась в спальню и достала из шкафа шкатулку. Она была небольшой и самодельной — я сделала ее из подручных средств, когда только переехала в Волгоград. Я тогда закрылась в квартире и покидала ее лишь с Эмином на плановые визиты к Наталье Александровне.
В шкатулке хранилось всего две вещи. Сжав шкатулку в своих пальцах, я вернулась на балкон и открыла бархатную крышку небесно-голубого цвета.
Здесь было кольцо. Перстень Давида.
И смятый клочок бумаги, на котором был нарисован обнаженный мужчина с этим же перстнем на пальце. Я помнила то утро, когда рисовала Давида. Наше последнее утро.
Ненавидеть и хранить память о нем — сумасшествие.
Как и быть беременной от того, кого больше нет.
— Безумие, — усмехнулась в пустоту, поглаживая черный камень.
Двадцать первая таблетка. Самая большая глупость, от которой я не отказалась несмотря на то, что мое сердце может этого не пережить. Хотя Эмин, как и Панина предупреждали меня о последствиях и настаивали на аборте, пока еще было можно.
Эмин никогда не смягчал свою речь: говорил, как думал и делал, как говорил. Он пугал, что я не потяну. Одна с двумя детьми, да еще и в бегах… называл меня глупой и отчаянной. Наверное, я такой и была.
