— Не волнуйтесь, Джереми. Все останется в целости и сохранности, — положил мне руку на плечо Коннери.
Потом я увидел, как двое мужчин пронесли по коридору мой фотоархив, хранившийся в цокольном этаже.
— Но здесь нет ее снимков! — возмутился я. — Всего лишь старые негативы. Что происходит?
Коннери пристально посмотрел на меня, но промолчал. Дэн тоже ничего не сказал, он внимательно следил за тем, как выносят из дома мои вещи.
Тут из кухни выглянула Барбара и сообщила, что Коннери просят подойти к телефону.
— Дэн, какого хрена они делают?! — прошептал я.
Дэн явно пребывал в состоянии тихой ярости.
— Послушай, не вздумай больше ничего им говорить, — прошептал он в ответ.
Джи-Джи подошел к окну и выглянул на улицу. Я встал рядом. Полицейский, забравший вуаль и венок для Святого причастия, беседовал с репортерами. Рядом стоял трейлер пятого канала. У меня прямо-таки кулаки зачесались врезать парню как следует. Потом я заметил у него еще один пластиковый пакет. Там лежали черный хлыст и кожаные сапоги для верховой езды.
Но тут меня отвлек Коннери, который уже успел вернуться в гостиную.
— Послушайте, Джереми, я хочу поставить вас в известность, что полиция Нового Орлеана провела официальный обыск дома вашей матери. Все сделано абсолютно законно, с постановлением суда и всеми делами, но я хочу, чтобы вы были в курсе.
Коннери посмотрел вверх, на лестничную площадку. Полицейский в форме уже вывел собак из мансарды. Коннери подошел к нему, и они, наверное, с минуту о чем-то шептались. Александер же тихонько проскользнул мимо них и вернулся в гостиную.
Следом за ним прошел Коннери.
— Ладно, Джереми, давайте еще немного побеседуем, — произнес он.
Но никто из присутствующих даже не шевельнулся. Алекс и Джи-Джи явно не собирались уходить. Коннери оглядел нас и с улыбкой спросил:
— Джереми, не хотите поговорить с глазу на глаз?
— Не особенно. Мне нечего больше сказать.
— Будь по-вашему, Джереми, — согласился Коннери. — Но скажите, вы, случайно, не знаете, почему Белинда до сих пор с вами не связалась?
Александер внимательно прислушивался к нашему разговору, но Дэну пришлось выйти. Он пошел на кухню, вероятно к телефону.
— Ну, возможно, она не в курсе того, что здесь происходит. Возможно, она сейчас слишком далеко и новости до нее не доходят. Возможно, она боится своих родственников. И кто знает? Возможно, она не хочет возвращаться.
Коннери задумался, словно взвешивая в уме мои слова.
— Но нет ли другой причины, по которой она не может узнать, что здесь происходит, или не имеет возможности вернуться назад?
— Я вас не понимаю, — пожал я плечами.
Но тут в разговор неожиданно вмешался Александер.
— Обратите внимание, что мой клиент шел на сотрудничество с вами именно в той степени, какой от него и ожидали, — произнес он холодным тоном. — Надеюсь, вы не хотите, чтобы мы получили постановление суда по поводу превышения вами ваших полномочий, а это именно то…
— Но вы, парни, ведь тоже не хотите заседания большого жюри для предъявления официального обвинения? — точно так же вежливо поинтересовался Коннери.
— И на каком основании вы можете это сделать? — ледяным голосом спросил Александер. — У вас ничего нет. Собаки ничего не нашли. Или я не прав?
— А что они должны были найти? — удивился я.
Мне ответил Александер, получивший подкрепление в лице Дэна, который к тому времени вернулся в гостиную и встал рядом с ним. Александер инстинктивно облизал пересохшие губы, но голос его звучал, как и прежде, холодно и твердо.
— Собакам дали понюхать одежду Белинды, чтобы они могли узнавать ее запах. Одежду предоставил полиции ее дядя. И если предположить, что в отношении Белинды было совершено преступление, собаки должны были унюхать место, где лежало тело, и стоять как вкопанные на этом месте. Собаки обучены чуять смерть.
— Господи помилуй! Неужели вы думаете, что я убил ее? — изумленно уставился я на Коннери, неожиданно осознав, что тот испытующе смотрит на меня с холодным безразличием.
— Но и в Новом Орлеане собаки ничего не почуяли. Ведь так? — продолжил Александер. — Таким образом, у вас нет никаких доказательств того, что имело место преступление.
— Боже, это невыносимо! — простонал я и, почувствовав, что земля будто уходит из-под ног, рухнул в кресло.
Я поднял глаза и неожиданно встретился взглядом с Алексом, который снова сел на диван и теперь наблюдал за происходящим, ничем не выдавая своих чувств. Он даже незаметно махнул мне рукой: мол, не обращай внимания, смотри на все проще.
— Если вы расскажете прессе, — сказал я, — то все погубите. Разрушите все, что я сделал.
— С чего бы это? — ухмыльнулся Коннери.
— Господи, ну как вы не можете понять?! Картины должны были стать торжеством духа. Они должны были быть прекрасными и целительными. Они должны были воспевать ее сексуальность, нашу любовь и мое спасение благодаря той самой любви. Девочка была моей музой. Она заставила меня пробудиться от тяжкого сна, черт возьми! — Я посмотрел на игрушки и со злостью пнул паровозик с вагончиками. — Она наполнила жизнью этот дом, эту комнату. Она не была куклой, она не была глупой мультяшкой, она была молодой женщиной, черт бы вас всех побрал!
— Довольно пугающая история. Что скажете, Джереми? — проникновенно спросил Коннери.
— Вовсе нет. И никогда не была такой. Но если вы расскажете о ней, то она тут же станет аморальной и грязной, подобно тысяче других историй о всякого рода извращениях, как будто люди не имеют права нарушать запреты и любить друг друга, причем так, чтобы их любовь не считалась уродливой, жестокой и безнравственной!
Я чувствовал, что Александер смотрит на меня так же испытующе, как и Коннери. Дэн внимательно следил за происходящим, но сейчас слегка кивал, точно моя пламенная речь не вызвала у него особых возражений. И я был безмерно благодарен ему за поддержку. Жаль, что нельзя сейчас ему об этом сказать, но у меня еще будет время.
— Выставка была задумана как идеальный конец и идеальное начало! — Я прошел мимо них в столовую и посмотрел на кукол, сидевших на пианино. И мне вдруг ужасно захотелось смахнуть их оттуда. Смахнуть весь этот хлам. — Ну как вы не можете понять? Конец ее жизни в потемках. Конец моей жизни в потемках. Мы сможем смело заявить о себе, и нам не придется таиться. Неужели непонятно?
— Лейтенант, — произнес Александер тихим голосом, — я действительно вынужден попросить вас удалиться.
— Я не убивал ее, лейтенант, — сказал я. — И, покинув мой дом, вы не посмеете утверждать обратное. Вы не посмеете все извратить! Слышите меня? Вы не сделаете из меня морального урода!
