Я вспомнила о красной плантации.
Действительно, подтвердила Зухур, каждая девушка, лишившаяся девственности, должна выйти рано утром и накрыть кусты красным бельем. Где-то кровь выставляют как трофей, здесь это знак поражения. Они прощаются с молодостью, готовясь к судьбе покинутых женщин.
Вдруг Зухур спросила меня:
— Ваша дочь девственница?
— Да.
— Ее можно было бы продать, — цинично сказала она. — Она принесла бы много денег.
— Невозможно, — сказала я.
— Почему? У нас есть способы вернуть ей девственную плеву. Вы же не так глупы, как эти мужчины, чтобы думать, что у нас в Теллуйе каждый день рождаются девственницы?
— Понимаю, — сказала я. — У Лейлы одна проблема: ее легче сохранить нетронутой, чем лишить девственности.
В первый раз на лице моей собеседницы появилось удивление.
Я должна была объясниться:
— Видите ли, она закрыта! Это может причинить вашим кавалерам некоторые неудобства.
— Вовсе наоборот, сейчас или никогда, — воскликнула Зухур, странно воодушевляясь. — Наши кавалеры, как вы правильно их назвали, готовы к этому. Трудясь в городе, без женщин, они голодают. Ожидание их разогревает. Они все приходят сюда и тратят деньги, которые зарабатывают месяцами. В том, чтобы трудиться над запечатанными влагалищами, им нет равных!
Я ничего не сказала.
Зухур умолкла, как будто серьезно задумавшись.
— Ну, — бросила она, — в конце концов, я предлагаю вам остаться с нами. Наши мужчины вернутся через месяц. Уж они-то доберутся до дна влагалища вашей дочери, и мы разделим сумму. Тогда вам будет на что продолжить путешествие.
Я лишь поблагодарила ее, предпочитая сохранить невинность красавицы до лучших дней.
— Мы должны вас покинуть.
Она положила руку мне на бедро и сказала странным голосом:
— Наше гостеприимство длится два дня и две ночи. Не оскорбляйте нас, уходя так рано.
***
Мы собирались провести вторую ночь в этом странном женском лагере, когда я увидела, что Зухур направляется к хижине, где мы жили. Лейла была в двух шагах, вытряхивая одеяло.
Хозяйка отвела меня в сторону, и я заметила, что она неотрывно смотрела на девушку.
Она сразу сказала:
— Я вижу в вас женщину, которая разбирается в любви. Я тоже не буду ходить вокруг да около и скажу: мне уже давно не доставляли удовольствие…
Я ответила тем же, обращаясь к ней на «ты»:
— Что я могу сделать для тебя?
— Я ненавидела мужчин за то, что они пользовались нашими девственницами. И я любила их за их несчастье.
— Мужчины не доставили тебе удовольствие так, как надо.
— Их ласкам я предпочитаю женские.
Я сразу поняла, в чем беда этой сорокалетней женщины.
— Лейла?
— Да, мне нужна твоя газель. Я смогу научить ее тому, что такое вкус женской кожи.
— Еще нужно, чтобы она попробовала мужчину.
На самом деле, подумала я, еще хорошо, что она меня слушает.
— Не подвергай ее насилию, не дав познать нежность, — сказала Зухур, голос которой сделался умоляющим. — Дай ей пройти по прекрасным дорогам прежде крутых обрывов. Искупай ее в нежных водах, прежде чем ее унесут бурные течения. Судьба смягчает удары, когда имеешь дело со своим же полом.
— Дай мне подумать, — сказала я.
На самом деле я уже приняла решение.
Стояла ночь, когда Лейле было приказано переселиться. Она ворчала, не желая расставаться со мной.
— Ты будешь спать у хозяйки. У нее есть право на отдельную комнату. Там будет веселей, чем со мной, и ты не будешь слушать храп.
Она не настаивала и позволила отвести себя в хижину побогаче, в которой была настоящая деревянная дверь.
Я спокойно заснула и проснулась, только услышав шаги Лейлы. Я не стала задавать ей вопросы и ждала рассвета, чтобы пойти к Зухур.
Она сидела перед дверью, энергично вычесывая на коленях охапку шерсти.
— Мед, настоящий мед, — произнесла она, прежде чем я разомкнула губы. — Хотя сначала твоя газель сопротивлялась, когда мои пальцы играли с ее телом, ласкали ее косточки и изгибы. Она спросила, что я делаю. Я ответила: «Ничего, я рассматриваю тебя, снимаю с тебя колдовство. Завтра ты сможешь открыть себя, видишь, я делаю это, не нуждаясь в палке между ног». Ее тело перестало напрягаться, и кожа прикоснулась с моей. «Ничего плохого, это происходит между девушками, ты не потеряешь девственность, но легче примешь мужчину, это настоящая магия!» Я долго гладила ее волосы и целовала мочку каждого уха. Я мягко провела пальцами по ее груди, соски напряглись. Я целовала их по кругу, как будто обходила храм. Я лакала ниже, из ее пупка, как будто кошка, умирающая от жажды возле источника. Ее сладко-соленый вкус напомнил мне кухню шауи, ты знаешь, берберы в высокогорных плато.
— Да, я знаю.
— Я развела ее половые губы, помассировала плоть, заботясь о том, чтобы не причинить ей боль или не ввести неловко палец, пока целовала ее лобок. «Говори мне, где тебе приятно». Я положила палец на ее жемчужинку и нежно покатала ее, как зернышко кускуса. Чем сильнее я нажимала, тем больше оно разбухало, как маленькая ящерка, которую развеселило солнце, красивый кролик, решивший вылезти из норки. Ее родник начал брызгать, и я готовилась собирать его нектар. Странно, но можно сказать, что ее влагалище говорило само, жилки набухали, и цветок открывался в шелесте венчиков и вскипающих пузырьков. Это было больше, чем фонтан: я наблюдала за тем, как распускается сад, кипящий источник, который утолял жажду каждый раз, когда к нему припадали. Я шире развела бедра и вытянула язык, сначала нежный и щекочущий, затем твердый и настойчивый. Я останавливалась, когда замечала судороги, затем продолжала еще смелее, очищая ее борозду, щекоча плоть, нежно обходя клитор и снова обращаясь к нему, облизывая, массируя, избегая, возвращаясь к нему все более влюбленной и безумной. Я слышала, как она кричит: «Здесь! Здесь! Я больше не могу! Что-то жжет меня! Из меня что-то выйдет! Я умру!» «Ты не умрешь, моя газель из песков, — говорила я. — Ты будешь жить, и долго! Не беспокойся, я люблю тебя, пью твой сок, опустошаю тебя, душа моя! Я тоже близка, здесь, здесь, да! Как и ты, моя восхитительная кошечка, мой чудесный клитор! Мы едины!»
Когда Зухур закончила, я не смогла ничего сказать. Я промокла.
***
Прежде чем уйти, она посоветовала мне пройтись по городу Зуэрат[8], где можно было достать недорогую еду и припасы — она не знала, что украденный у давильщика масла кошелек мог надолго нас обеспечить, — и провести в лагере еще одну ночь, прежде чем отправиться в Ранжер.
