Девочка вскрикнула от удивления:
-- Фарида-ханум, какая она белая! Совсем как снег!
Эвелин стояла и смотрела на свое отражение. Вода была мутной, смешанной с
глинистым илом, но приятно холодила. Фарида принесла большой кувшин,
зачерпнула в него воды и вылила на плечи Эвелин. Потом она взяла пучок
какой-то сушеной травы, размочила ее в воде и принялась натирать, как
мочалкой, спину. Пруд оказался мелким, Эвелин, чтобы погрузиться в него,
пришлось присесть. Движения женских рук были мягкими, словно кошачьи.
После омовения они ввели Эвелин в дом. Фарида сказала, чтобы она
ложилась на кровать, представляющую собой тонкую деревянную раму, на
которую были натянуты толстые веревки. Она легла на спину. Ей
подняли руки, завели их за голову и привязали к изголовью кровати. Девочка
взяла со стола чашку, запустила туда руку и зачерпнула что-то вроде мягкой
смолы. Поразминала ее пальцами и, придерживая руку Эвелин, начала
выдергивать из подмышки рыжие волосы. Эвелин вскрикнула от боли и
попыталась вырваться, но Фарида крепко держала ее ноги. Эвелин извивалась,
но ничего не могла сделать. Пальцы девочки, подобно пинцету, работали
быстро, и вскоре обе подмышки были выщипаны. Тем временем Фарида успела
привязать ноги Эвелин к кровати и навалилась своим телом на ее бедра. В
страхе, Эвелин увидела, что теперь девочка готовится выполнить такую же
операцию с ее лобком. С той же скоростью младшая жена принялась удалять
вьющиеся волосики, торопясь очистить миловидный холм. Как будто десятки
иголок впились в живот, Эвелин корчилась и выла. Девочка остановилась.
-- Фарида-ханум, эта женщина не хочет расставаться со своей шерстью! Хочет
быть похожа на медведицу или волчицу... Разве мужчина может лечь в кровать с
женщиной, у которой столько шерсти? Это все равно, что спать с лохматой
собакой.
И она с новым усердием принялась вырывать, казавшиеся ей такими неуместными,
волосы. И опять острые иглы вонзились в нежный бугор... Когда с этим местом
было покончено, девочка с силой раздвинула Эвелин колени и набросилась на
оставшийся мохнатый островок между ног. Когда она добралась до нежных
складок, пытка стала нестерпимой. Но пошевелиться жертва не могла, руки были
крепко привязаны к раме кровати, а расставленные колени мертвой хваткой
удерживала старшая жена.
Процедура, наконец, закончилась, и Эвелин освободили. Она смогла подняться,
все тело ныло, места, по которым прошлись искусные пальцы, саднили. Девочка
сходила за обломком зеркала и поднесла к ней. Эвелин увидела, что выпуклость
в нижней части ее живота, лишенная волос, похожа на розовую фарфоровую вазу с
трещиной посередине. Несмотря на боль, она не смогла не улыбнуться, глядя на
чистую, гладкую и мягкую, совсем как у юной девочки, поверхность этого
холмика, где теперь более не было замаскировано рыжим мехом раздвоение с
соблазнительной расщелиной.
Женщины усадили Эвелин на табурет, тщательно расчесали ее волосы, смазали их
душистым маслом и умело уложили в тяжелый шиньон на затылке. Затем они вновь
подвели ее кровати, но теперь уже без всякого насилия, взяв в руки кусочки
смолы, темной и вязкой, массировали укромные уголки ее тела. Эвелин
расслабилась, боль понемногу уходила, под действием легких и гибких пальцев
возникло так хорошо знакомое желание... Она грезила о близкой ночи, когда
Абулшер придет к ней... Эта ночь должна положить начало ее новой жизни, ради
которой она, преодолев столько препятствий, явилась сюда.
Женщины надели на Эвелин белые шаровары, длинное бежевое платье и цветастую
безрукавку. Голову и плечи замотали широкой шалью с кистями. Для ног
приготовили плетеные босоножки без каблуков. Они сказали, что сейчас уйдут,
но скоро вернутся, и что Эвелин в их отсутствие не должна никуда выходить.
Она осталась одна в пахнущей маслом и смолой комнате. Сидела на табуретке и
терпеливо ждала. Может быть Абулшер появится раньше их? Ведь он обещал...
Женщины отсутствовали недолго, они принесли еду. Ей дали миску с тушеной
бараниной в остром соусе и половину белой, недавно испеченной лепешки. Эвелин
проголодалась, но жевала без особой охоты. Потом девочка принесла ей пиалу с
горячим зеленым чаем.
-- Господин сказал, что вы будете спать с нами. И еще он сказал, что с
завтрашнего дня вы будете работать так же, как и мы... мэм-сахиб.
Последнее слово девочка прибавила, явно издеваясь над ней. Эвелин захотелось
побить нахальную девчонку. Та, словно угадав это намерение, выбежала из
комнаты. На пороге она оглянулась и бросила на Эвелин насмешливый взгляд.
Эвелин лежала на сплетенных из полос ткани циновках, постеленных прямо на
пол. Оказалось, что кровать, к которой ее привязывали, служит вовсе не
для сна -- обычно на нее складывали ковры и подушки.
Женщины легли по левую и по правую руку от нее, как бдительные стражи. Они
спали одетыми. Когда Эвелин захотелось раздеться, они не позволили ей.
Заснуть она не могла. Почему до сих пор Абулшер не пришел к ней? Толстая
и шершавая ткань, из которой были сшиты шаровары, соприкасаясь с оголенным
лобком и срамными губами, возбуждала и усиливала желание...
Наконец раздались шаги. В комнату вошел Абулшер. Эвелин приподнялась на
локтях, сбросив одеяло.
-- Абулшер! Слава Богу, ты пришел!
Но он даже не посмотрел в ее сторону. Подошел к спящей девочке и легонько
толкнул ее. Она приподняла голову, прогоняя сон.
-- Джамиля, пойдем.
Он круто повернулся и вышел. Эвелин не успела ничего сказать. Быстро вскочив,
она собиралась догнать Абулшера, но старшая жена схватила ее за руку:
-- Тебе нельзя. Если тебя позовут, тогда пойдешь.
В ее тоне слышалась угроза. Эвелин подчинилась, легла на циновки и
стала наблюдать за Джамилей.
Та зевнула, поднялась и пошла к шкафчику у окна. Взяла там банку с
притираниями, подняла длинную рубаху, расставила ноги и принялась натирать
мазью спрятанное меж бедрами место. Из бутылки она отлила в ладонь немного
масла и начала массировать груди, пока их кончики не затвердели и не
заблестели, как кончики арабских пик. Потом она грустно вздохнула, с
сожалением посмотрела на циновку, на которой только что спала, и поплелась из
комнаты.
Эвелин лежала тихо, но сердце билось учащенно. Дурманящий запах пряных масел
щекотал ноздри и возбуждал. Ей захотелось встать, но она знала, что зеленые
