что она опустилась на землю подле него.
-- Эвелин, ты не должна разговаривать ни с Фаридой, ни с кем-нибудь другим
без моего разрешения.
-- Почему?
-- Эвелин, ты больше не мисс-сахиб. Ты выбрала новую дорогу и теперь живешь
здесь. Значит, ты обязана подчиняться нашим обычаям.
Она молчала. Абулшер улыбнулся, одобряя ее послушание.
-- Ты, наверное, удивляешься тому, что я избегаю тебя. Я скажу, в чем дело.
Его голос звучал мягко и доверительно.
-- У меня не может быть влечения к женщине, у которой не хватает скромности и
стыда, которая сама предлагает себя. Ты думаешь, что хорошо знаешь меня... А
то, что мне нравится в женщине, так и не распознала...
Взяв ее за руку, он усадил рядом с собой на кровать.
-- Сиди и не бойся меня. Я скажу еще вот что... Женщины нередко
придумывают себе мужчин. Я простой человек и живу по законам, которые нам
дали предки. Для нас самые большие достоинства женщины -- целомудрие и
скромность. И меня, как мужчину, гораздо больше волнует и привлекает тихая и
покорная жена, чем та сука, которая нахально выставляет свои титьки
первому встречному. Если ты живешь здесь, с нами, то обязана научиться
испытывать радость от полного подчинения мужчине.
Он поднял руку.
-- Встань и сними шаровары.
Эвелин заколебалась. Они были на улице, и она опасалась, что по ней
кто-нибудь может пройти. Потом развязала шнур и тяжелые шаровары упали.
Абулшер притянул ее к себе и легонько пошлепал по полным белым бедрам.
-- Наш закон говорит, что надо уметь обладать собой. В любых обстоятельствах,
в том числе и в отношениях женщины с мужчиной. Сейчас я покажу тебе...
Он поднялся с кровати, повернул Эвелин спиной к себе и опустил на колени.
-- Раздвинь ноги.
Она повиновалась. Без всяких церемоний он всадил свой орган прямо в нее. У
Эвелин вырвался слабый стон. Уже несколько недель она не была с мужчиной,
неожиданное вторжение мгновенно распалило ее. Она задрожала и принялась
вращать приподнятым тазом, со сладострастием вбирая все глубже в себя длинный
член, который окреп в полной мере. Упираясь руками, она все сильнее трясла
бедрами, а почувствовав приближение скорого оргазма, начала по-настоящему
брыкаться.
Вдруг Абулшер выдернул погруженный орган и отступил от нее. Сначала она не
поняла, что произошло, плотом с яростным криком повернулась к нему. Он с
нежностью остановил ее и улыбнулся.
-- Не спеши... Я вижу, что ты все еще не понимаешь. Самое утонченное
наслаждение не в грубых ласках. Когда женщина чрезмерно похотлива, то это не
доставляет большого удовольствия мужчине. По пути к наслаждению первым идет
мужчина, а женщина -- за ним...
Эвелин стояла на коленях на веревочной кровати, спрятав лицо в ладони.
Прохладный ветер овевал ее обнаженные ягодицы, он забирался даже в потаенную
ложбинку между ногами, но не мог остудить ее неутоленное желание. Но вот
мужской орган уже снова входил в нее, на этот раз медленно, он словно
вползал... Мышечные стенки соскучившейся по нему укромной ниши расслабились и
сделались податливыми. Абулшер прижал ее бедра к своим, его руки не торопясь
блуждали по ее груди и животу. Когда они достигали кончиков грудей, то
задерживались там, чтобы поласкать вздувшиеся нежно-розовые сосочки. А когда
оказывались на покатом холме внизу живота, то гладили лишенную волос кожу,
добирались по расщелине в упругой плоти до чрезмерно возбужденного маленького
бугорка. Его пальцы можно было сравнить с пальцами скульптора, только лепили
они не статую, а вызывали каскад новых сладостных и пьянящих ощущений.
Чтобы не выдать воем своей звериной похоти, Эвелин прикусила язык. Все ее
тело покрылось испариной, ей страстно хотелось ухватить крепкое тело мужчины
и так сильно прижать его к себе, чтобы или умереть, или испытать такой
оргазм, который сокрушил бы ее... Она боялась, как бы эти волшебные руки, от
которых становилось уютно в самых чувствительных точках тела, не покинули
ее. Вот она ощутила глубоко внутри первою весточку... Еще чуть-чуть и
начнется сладко-томительное буйство... Только бы он не вышел из нее! Она не
устояла перед тем, чтобы не начать двигаться навстречу ему... Только не
очень сильно, а то он уйдет... Мужской орган ощутил ее первые сокращения, они
отозвались на нем легкими пожатиями. Он ответил глубоко проникающими
выпадами, после чего исчез... Надо сдержать себя, скрыть ту бурю, которая
разыгрывается в лоне ее! Колоссальным усилием воли Эвелин подавила
готовившиеся вырваться стоны и напрягла мышцы, чтобы не шевелится... Чтобы
не выдать того, что в ней сейчас происходит... Она замерла, прислушиваясь к
внутреннему буйству темных сил ее женского инстинкта... Ей удалось! Он снова
вошел в нее, теперь он вел себя в ней грубо и безжалостно, как это было в те
дни, когда они неистово отдавались друг другу в его темной каморке в
Саргохабаде. Эта неистовость послужила искрой, вспышка которой вызвала,
наконец, освежающую грозу, и потоки хлынули из нее... Теперь уже ничего более
не опасаясь, она громко разрыдалась от полученного удовлетворения.
Позже, когда Эвелин лежала в дремотном забытьи на траве, она услышала, как он
мягко, но настойчиво сказал, чтобы она шла на женскую половину. Эвелин встала
и сделала то, что делали обычно его жены -- поклонилась и прикоснулась рукой
к его сапогу.
* * *
Один день сменял другой, не происходило ничего особенного. Раз в неделю все
трое женщин устраивали стирку. Они шли с корзинами к реке, долго мылили белье
и одежду скверно пахнущим мылом, били свернутыми жгутами по гладким,
обточенным водой камням, потом полоскали и развешивали сушиться. Один из дней
недели они отводили собственному туалету -- обрезали маленьким ножиком ногти
на ногах, мылись, долго расчесывали и заплетали волосы, выщипывали с тела
лишние волоски... Важным делом было посещение рынка. Первым туда шел муж,
жены следовали за ним, их лица тщательно укрывались, на головах они несли
большие корзины.
К ночи, когда был приготовлен и съеден ужин, когда были покормлены все
животные, женщины укладывались спать в своей комнате. Иногда до них
доносились смех и пение -- это мужчины собирались на маленькой площади в
центре кишлака. Под эти звуки женщины быстро засыпали, утомленные за день. В
