— Куда, — тут же упирается она, когда тяну ее из ниши в какофонию голосов и музыки, и прочь. В коридор.
Там снова притягиваю к себе и насилую рот языком. Последний раз. Последний раз наслаждаюсь свежестью и чистотой суки.
— Потрахаться. Ты, кажется, должна была мне анал.
— Но Максим, — упирается она, и я уже злюсь. Быстрее хочется все закончить. Быстрее забыть это красивое лицо. Уйти работать к Самсонову и навсегда покинуть этот городишко. Тем более, что Антон уже сделал новый знак, что у него все готово.
— Ты хочешь трахаться или нет? — раздраженно дергают ее на себя. Бесит. Сколько можно строить невинность.
— Нет! — тут же вырывает она руку. — Так не хочу.
— Я завтра уеду в Москву и не вернусь больше, — сразу придумываю я ложь, и она раскрывает глаза от ужаса. — Последний раз, Лана, и расходимся.
— Но, Максим, как же так? Ты не говорил…
— Я ничего тебе не говорил. И ты не говорила. Мы просто трахались. И сейчас я тебе предлагаю сделать это еще раз. Ну? — бешусь, протягиваю руку и снова знаю, что она сделает. Соглашается. Доверяет мне. Делает свой выбор и отвечать за последствия только ей.
Глава 48. Лана
Где-то внутри улей. И он жужжит. Жужжит. Ошибка. Ты делаешь ошибку. И я понимаю, что сейчас, когда в зале танцуют бывшие одноклассники, пока на трибунах восседает отец с будущим тестем, нельзя идти за Максимом.
Нельзя вестись на его хриплый, соблазнительный шепот «последний раз». Нельзя. Сплошные нельзя преследуют меня всю жизни. Сначала материнские: нельзя мечтать о кукле — «На тебе бутылку, можешь нарисовать ей глазки». Нельзя мечтать о конфете — «Пожуй корочку хлеба». Потом были другие нельзя: нельзя смеяться, нельзя широко улыбаться, нельзя громко разговаривать, нельзя конфетку. Пожуй лист салата.
А с Максимом эти все «нельзя» стали одним прекрасным «можно». И запретное стало казаться самым правильным.
А теперь он говорит «последний раз», потому что я не могу уйти за ним.
А как я могу уйти?
Как я могу рисковать всем и снова вернуться в жизнь матери шлюхи и пьяницы. А кто? Кто мне даст гарантию, что с Максимом это не случится? Кто мне даст гарантию, что завтра он не кинет меня одну?
Но последний раз можно. Правда ведь? Риск того стоит.
Потом сразу домой и скажу, что разболелась голова. У Марины постоянно болит голова.
Так что… Иду за Максимом.
Только вот шмели внутри все никак не успокаиваются, жужжат все громче, все настойчивее, кусают, заставляют мысли метаться как мячи пинг-понга в голове. И сразу вспоминается сегодняшний ночной сон.
Тот самый, что не снился мне уже месяц. Огромный, черный, лоснящийся доберман. Глаза светятся гневом и злобой, а пасть раскрыта и слюни стекают на землю. И я почему-то не бегу, хотя все внутри меня вопит: «Уноси ноги! Вали отсюда, нахрен!». А я стою как дура, не могу пошевелиться, смотрю в черные глаза и протягиваю руку. Надеюсь, что лизнет. Но рука так и остается протянутой и забытой, а боль разрывает естество.
Клыки вгрызаются мне в грудную клетку, рвут ее на ошметки и с треском костей достают сердце. Съедает, а я падаю и умираю.
От воспоминаний слезы набегают в уголках глаз и проливаются двумя быстрыми каплями. И ведь я знаю, что значит этот сон, но поверить не могу до самого конца. До самого финала не хочу осознавать, что то самое предательство имеет место быть.
— Куда мы? — все-таки срывается с губ шепот, но уже поздно, мы останавливаемся у двери Ольги Михайловны.
Максим тянет меня и прижимает к ней, смотрит пару секунд, словно запоминает лицо, а поджатые губы выдают работу мысли. Но и это заканчивается. Одна моя пугливая, непонимающая улыбка и вот его губы с силой впиваются в рот. Максим не целует. Он совершает акт насилия, но я стараюсь отвечать, стараюсь сказать ему, как мне жаль, что мы расстаемся. Что этот раз наш последний раз.
И он уже теряется во мне, подхватывает губами мочку уха с капелькой золотой серьги, и руками с шумом ткани задирает платье. Гладит ноги, срывает с губ чувственный вздох. Меня уже накрывает плотным кольцом возбуждение. Стягивает грудь и дышать становится труднее. Я руками тяну Максима на себя, порхаю пальцами по шее, мягким волосам.
— Давай зайдем внутрь, — предлагаю я. — Там все равно сейчас никого.
На мои слова, Максим реагирует мгновенно, отодвигается, смотрит в глаза и часто и шумно дышит. О чем он думает?
— Ты не права.
— Что? — хмурюсь я, и хочу прижать его к себе крепче. Последний раз ощутить силу его тела, мощь члена внутри, скорость проникновения, но он отходит назад.
— Ты была не права, когда решила остаться в этом мире, — что за чушь? — Ты не права, что за дверью никого.
— Максим, — я в страхе от его леденящего душу тона и внезапно мигнувшего в коридоре света, хочу рвануть в сторону. Пусть и это окажется страшным сном. Пожалуйста!
Максим дергает меня назад и кидает в дверь снова.
— И я солгал. Последнего раза не будет. Больше ничего не будет. И только тебе нести ответственность за последствия.
— Да что… — «происходит», хочу закричать я, как вдруг дверь за моей спиной открывается, и я падаю как в бездну отчаяния и неизвестности навзничь. Дыхание выбивает как ногой, когда падаю на спину.
Непонимающе, неверующе смотрю на хладнокровного Максима, который медленно, словно гробовую крышку, закрывает дверь.
И только потом сглатывая, оглядываюсь по сторонам.
Их четверо. Все в карнавальных масках. Белобрысый Антон сидит на столе, а в углу прожектором по глазам бьет камера. И заставляет тело сгорать от жара и ужаса.
Осознание происходящего набегает мощным притоком волны. И я захлёбываюсь в собственных слезах.
Нет, нет, не может быть. Максим не может так поступить. Не мог!
Глава 49
Подрываюсь к двери, кричу
«Максим», но кто-то наступает на подол платья, и к двери я просто падаю. Врезаюсь ногтями, царапаю древесину, чувствуя кровь на пальцах, пока какая-то мразь тащит меня назад, рвет юбку и глумится.
— Нашей принцессе не понравилась компания?
— Куда же ты так спешишь, сладкая, а мы сегодня хотим снять сказку.
— Принцесса и отбросы, — хохочет Антон и парни его поддерживают, пуская по телу дрожь омерзительного страха.
Вырываю подол рывком, кричу в лицо толстого прыщавого урода:
— Отвали, сукин сын, ты хоть знаешь, кто мой отец…?!
Удар по щеке сносит меня на пол, оглушающая боль не дает даже закричать, но вот злость вырывается резко. Предательство?! Предательство?! Нет! Это убийство. Чувств и всего хорошего, что было у нас с Максимом. Он просто втоптал меня в грязь. Просто прижал к виску дуло и нажал на курок. Безжалостно, мстя за то, что выбрала не его.
Теперь он никто и они никто.
Хочу подняться, ударить подошедшего Антона, но не успеваю. Его рука хватает меня за щеку, давит большим и средним пальцами, чтобы открыла рот. Врывается мерзким вкусом. Язык елозит внутри, демонстрирует то, что скоро сделает между ног членом. В это же время руки мои оказываются в плену толстого урода.
Он уже трется отростком сзади, рвет платье. Такое красивое платье. Выбранное для скота. Как же я мечтала, что он с меня его снимет, как же я мечтаю, чтобы он сдох.
Чувствую, как от тошноты кружится голова и со всей дури кусаю язык Антона, а бедрами с силой отпихиваю член насильника сзади.
Мне плевать, что они задумали, но изнасилованной я не буду. Лучше сдохнуть. Найти что-то острое и вколоть себе в сердце.
Антон ревет медведем, держится за рот, из которого капает кровь. И я истерично улыбаюсь кровавыми губами, снова бездумного кричу «помогите!» Но мне тут же засовывают собственные трусы в рот и со всей дури бьют по лицу.
— Ебаная дрянь! Ты будешь купаться в собственной крови, когда я с тобой закончу! — орет и забавно шепелявит Антон.
Боль в виске невыносима, слезы стремительным потоком срываются с накрашенных ресниц. И я чувствую вкус туши.
