— Садись.
Его спокойный голос вырывает меня из воспоминаний, и я обнаруживаю, что мы уже стоим рядом с качелями. Ноги несут меня вперед, оставив мысли далеко позади.
Качели выглядят точно так же, какими я их запомнила.
— Они не сильно изменились, да, Диллс?
— Да. — Он легко раскачивает меня, и я знаю, что в этот момент он улыбается. — Но нам бы этого и не хотелось, верно?
Я замираю, рассматривая красивый дуб, каждая ветвь которого тянется к другой, как будто они отчаянно нуждаются друг в друге.
— Мне нравились те истории, рассказанные мамой. Особенно про ветер. Как он щекотал деревья, и небо улыбалось, когда они смеялись.
Улыбаюсь сквозь слезы, потому что теперь она один на один с небом, ветром и деревьями. Как бы ни скучала по маме, я знаю, что они хорошо о ней заботятся.
— Мне тоже нравится, — признается Дилан. — И я знаю, ты так любишь читать, потому что все эти истории твоя мама придумала для тебя.
Я смотрю на него через плечо сквозь завесу волос.
— О, ты знаешь, да?
— Я знаю все о тебе, Хоппер.
— Да? И что же ты знаешь? — поддразниваю его, наслаждаясь нашей болтовней, и сижу в предвкушении того, что он скажет дальше.
— Многое, — уверенно произносит Дилан. — Например, то, как ты всегда отмеряешь нужную порцию арахисового масла и следишь за тем, чтобы не съесть больше двух столовых ложек за раз, — посмеивается он. — Калории, конечно. И как ты не можешь жить без музыки. Первые шесть песен на твоем iPod принадлежат Эду Ширану, и, если он когда-нибудь появится на твоем пороге, ты упадешь к его ногам.
Последнее вызывает у меня смех, потому что Дилан в курсе этого.
— Твой любимый цвет — фиолетовый, — добавляет он, — и ты любишь фиалки. Ненавидишь походы, но никогда не жаловалась на это, потому что твоим родителям нравилось вывозить тебя и Зои на природу.
Понемногу, кусочек за кусочком, Дилан продолжает раскрываться передо мной с каждым вздохом.
— Когда мы учились в средней школе, ты каждый день на протяжении трех недель приносила по два обеда в сумке и отдавала один бездомному, сидящему на скамейке в квартале от школы. И ты любишь хранить вещи, не складируя, а с чувством. Точно так же делала твоя мама. Как тот потертый счастливый пенни, который ты нашла, когда нам было по восемь лет.
Слезы наворачиваются на глаза и проливаются после его дальнейших слов:
— Ты все еще хранишь старый дневник в своем ящике с носками, потому что не хочешь забывать о том, как ты изменилась. И ты любишь танцевать под дождем, потому что во время летнего шторма мама брала тебя с собой прыгать по лужам.
Слезы текут по моим щекам, пульс бьется где-то в горле.
— И я с абсолютной уверенностью знаю, что ты самый бескорыстный человек, которого я когда-либо встречал. Ты отдашь нуждающемуся последнюю рубашку, даже если будешь знать, что замерзнешь. И знаешь, что еще я знаю?
В ответ лишь качаю головой, потому что по голосу он сразу поймет, что я плачу. Дилан обходит качели и становится передо мной на колени. От его искреннего взгляда у меня перехватывает дыхание.
— Я знаю, что твоя мама была права. Тебе суждено сиять, как Сириусу, самой яркой звезде на небе. — Он смахивает мою слезу большим пальцем. — Я не хотел, чтобы ты плакала. Думаю, я... — Его взгляд полон неуверенности, — хотел, чтобы ты знала, что я всегда тебя замечал. Я ведь сказал не такие уж и плохие вещи, правда?
— Нет, Дилан. — Заключаю его лицо в тепло своих ладоней и шепчу: — Это самые лучшие вещи.
Его дыхание учащается, а взгляд устремляется на мои губы, затем снова возвращается к глазам. Я отрывисто дышу и сглатываю. На долю секунды мне кажется, что он меня поцелует. На самом деле меня удивляет, насколько сильно я хочу его. Представляю, как его полная нижняя губа будет чувствоваться на моих. От этих мыслей я облизываю губы. Но Дилан поднимается с колен, разрушив момент.
Он берет меня за руку, и в животе тут же взрывается и искрится фейерверк. Эту руку я держала всего несколько минут назад, но сейчас она ощущается как-то иначе. Разум снова играет со мной, и я отчаянно желаю на что-нибудь отвлечься. Сейчас.
— Подумай о том, сколько моих слез пролито на этом месте? — выпаливаю я, снова почувствовав на себе взгляд Дилана. — И как это мы перешли от разговора о тебе к разговору обо мне?
— Э-э. На самом деле я даже не заметил. Кроме того, — подмигивает он, — ты куда интереснее.
— Умоляю, позволь с тобой не согласиться, — возражаю я, поднимая в ответ голову.
— Умоляй, — Дилан поднимает брови, — вот на это мне интересно посмотреть.
У меня отвисает челюсть. И я имею в виду то, что мой рот широко раскрыт. Вероятно, настолько, что в него свободно залетит бейсбольный мяч.
— Язык проглотила, Хоппер?
Я понимаю, что мое лицо залилось краской. Прикусываю губу, пытаясь развеять образы, приходящие на ум: умоляющая, на коленях, с высунутым языком. К тому же, перед глазами мелькают еще кое-какие картинки, от которых сложно отделаться.
— Ты всегда так мило выглядишь, когда краснеешь, Эви. Идем, пора возвращаться.
Обратная дорога проходит спокойно. Из-за холодного воздуха кожа на руках покрывается крошечными мурашками. Я слегка дрожу, но чувствую себя хорошо.
Ночное небо усеяно звездами, освещающими наш путь. Мы мало говорим, но Дилан не отпускает мою руку, и я все время улыбаюсь. Теперь, когда напряжение исчезло, он тоже кажется более расслабленным.
— Замерзла? — спрашивает Дилан и, не дожидаясь ответа, отпускает мою руку и снимает куртку. Накинув ее мне на плечи, он снова обхватывает мои пальцы своими. Я опять улыбаюсь. Кажется, я могу улыбаться вечно.
Спустя несколько минут его голос эхом разносится по тихой улице:
— Я кое-что забыл.
— А?
— Чтение. Ты перечитывала «Гордость и предубеждение» четыре раза. И если бы ты оказалась на необитаемом острове и тебя поставили перед выбором: вода и еда или вода и книги, — то ты бы выбрала книги.
У меня нет слов. Мне нечего сказать, потому что он прав... во всем. И он все еще думает обо мне. Череда мурашек вновь пробегает по моей коже. Но теперь это никак не связано с температурой воздуха.
Когда мы добираемся до дома, Дилан доблестно пытается подавить зевок, а мои ноги наконец-то чувствуют последствия от пробежки. Он ведет меня к входной двери, остановившись прямо под лампой на крыльце.
— Чувствую себя намного лучше, — улыбается Дилан, его глаза блестят под длинными темными ресницами. — Спасибо.
Я киваю и продолжаю изучать выражение его лица, но затем взгляд Дилана опускается на наши переплетенные пальцы, и он вздыхает.
— Знаешь… Когда ты держишь меня за руку, шум в голове… все… просто прекращается. — Следующие слова он произносит едва различимым шепотом: — Я не хочу отпускать твою руку.
Сердцебиение учащается, и правда слетает с губ, будто сорванная легким ветерком:
— Так не отпускай.
Когда его глаза встречаются с моими, я вижу, что они расширены от шока. Изучая мое лицо, Дилан словно удерживает меня в заточении своим ласковым взглядом. Будто хочет убедиться, что это реально. И в этот момент на его губах появляется самая прекрасная улыбка. Она великолепна. И второй раз за сегодняшний вечер Дилану удается лишить меня воздуха. Он подходит ближе и смотрит на мой рот. Сердце реагирует на это громким стуком в ушах. Моих губ касается его теплое дыхание, когда он наклоняется и целует меня в кончик носа.
— Спокойной ночи, Эви, — бормочет Дилан, а затем уходит, оставляя меня в раздумьях: а не сон ли это?
Потому что если так и есть, то это — мой лучший сон.
Глава 19
Дилан
Ему нравилось пить сок из коробки
Я просыпаюсь от голоса Джорди, раздающегося из коридора, где он разговаривает с бабушкой. Похоже, сегодня бабуля хочет помочь в закусочной, а Джордан усложняет ей жизнь. Но ему не выиграть спор, так что с тем же успехом он мог бы просто сдаться.
