Она должна обсудить это с ним. Экипаж доставил ее к его дому, и она гордо прошла по дорожке, кивая желтым макам, как будто признавая их красоту и приглашая убедиться в ее собственной.
Виктор открыл дверь, поклонился и тяжелыми шагами ушел в одну из многочисленных темных комнат этого огромного дома, в который, как заметила Розмари, едва проникал солнечный свет. Нужно как-нибудь исправить это, если она собирается здесь жить. Жить с Дорианом Греем! Это все еще звучит как несбыточная мечта!
Прежде чем подняться наверх, она заглянула в столовую, чтобы посмотреть, повесил ли он картину, как обещал. Нет, но, очевидно, он повесил ее где-то еще, потому что она больше не была прислонена к камину. Интересно, куда?
Она вошла в спальню, и, как только увидела плотно задернутые шторы и тщательно заправленную кровать, которая выглядела такой нетронутой, такой строгой, ее пронзило воспоминание о том, что произошло здесь в прошлый раз. Наслаждение – да! Она чувствовала наслаждение, но жестокость, которую он проявил потом… Она кричала, она просила его перестать, но он продолжал и чуть не убил ее. Ей стало трудно глотать, когда она подумала о том, как его пальцы сжимали ей шею. Даже если он на секунду захотел ее смерти… Нет, конечно, нет. Она знает его, он никогда не был убийцей, даже в мыслях. Его душа так же прекрасна, как и его тело! Он просто увлекся, ведь так он ей написал, и, наверное, искушенные в любви люди считают это естественной частью процесса. Когда-нибудь она тоже научится получать от этого наслаждение.
Розмари разделась, стоя возле зеркала, но не отваживаясь заглянуть в него, и забралась в постель, свернувшись там, как конфетка, завернутая в бумагу. Виктор наверняка предупредил Дориана о ее приходе. Он появится с минуты на минуту. Он постучит или сразу войдет? Она уже принадлежала ему или ее все еще нужно было добиваться? Она чувствовала, что должна подготовиться к чему-то, но не знала, к чему. Его указания были простыми. Она должна была прийти, лечь в постель и дожидаться его, и вскоре он придет и окажется сверху и внутри. Но неприятные мысли все равно не давали ей покоя.
Дориан постучал и вошел, не дождавшись ответа. При виде нее, обнаженной, в его постели на лице его не отразилось ни малейшего удивления. Он был одет просто: рубашка и брюки, не было даже ботинок. Казалось, что он провел все утро, шатаясь без дела. Таким Дориан Грей был за кулисами светской жизни. Таким она будет видеть его и любить, пока смерть не разлучит их. Если только он сам не привык еще распоряжаться жизнью и смертью.
Ее голос сорвался, когда она пробормотала слова приветствия. Почему она так нервничает? Он сел возле нее на кровать и взял ее руки в свои. По телу Розмари прошла дрожь, она почувствовала щекочущий жар между ног. Он хотел стянуть с нее одеяло и уже собирался поцеловать, когда она заговорила. Все, о чем она думала, вылилось наконец в слова.
– Я сделаю все, чтобы доставить тебе удовольствие, Дориан. Но я не думаю, что создана для того, что привык делать ты, – сказала она.
Он не отвернулся. Его губы по-прежнему были в нескольких дюймах от ее губ. Он щурился, как будто не понимал, о чем она говорит.
– Ты не должен думать, что я не одобряю – совсем напротив! – продолжила она, прижимая правую руку к груди. – Но я боюсь этого. Ты ведь можешь показать мне еще способы удовлетворить тебя, Дориан? Если тебе действительно нужно доставить боль, чтобы… – Розмари поморщилась при мысли о том, как должно было закончиться это предложение. Затем поморщилась снова при мысли о собственной щепетильности.
Неужели она никогда не избавится от этого провинциального ханжества? Она подумала о коварном Альфонсе из желтой книги Хелен. Что движет этими людьми? А дружба Дориана с Хелен – к чему она привела? Что они делали вдвоем? Почему она не могла перестать об этом думать? Стоило хотя бы перестать говорить об этом, но она продолжала, несмотря на непонимающий вид Дориана.
– Возможно, мне никогда не удастся удовлетворить тебя, – говорила она, чувствуя, как щеки пылают от стыда. – Но я знаю, что человек, которого я писала, то есть ты, Дориан, тоже не хочешь этого в глубине души.
– Не говори ничего, – проговорил он, наклоняясь вперед, чтобы поцеловать ее. Ее губы так долго ждали этого поцелуя, что голос в ее голове затих и сознание погрузилось в молчание, которое было необходимо ей, как прохладный ветерок в жаркий день. Она сжала бедра, почувствовав, что внутри ее снова разгорается пламя.
Однако, как только он отнял губы, желание объясниться вернулось. Но как заговорить об этом? Почему секс – это так сложно? Понимала ли она хоть немного то, о чем говорит? Вряд ли. У нее не было никаких догадок, только глава из этой ужасной книги. В одном из тех омерзительных монологов, которые Хелен заставляла ее выслушивать, она высмеивала застенчивых юношей, которые не осмеливаются даже шлепнуть ее по заду. Она презирала своего мужа за то, что он скорее засунет свой член в рот шлюхе, чем собственной жене. Она говорила омерзительные вещи про пенис лорда Уоттона: он был, конечно же, крошечный (она поднимала вверх мизинец в качестве иллюстрации) и изогнут, как старый гвоздь. Розмари старалась не слушать ее рассуждения о сексе. Обычно она утыкалась в холст, занимаясь каким-нибудь безобидным пейзажем. Сейчас она жалела, что не записывала всего этого.
Дориан прижал палец к ее губам.
– Розмари, я уже сказал, как люблю тебя, – сказал он. – Я не хочу причинить тебе боль. Я сдерживаю свои желания.
– Да, я знаю! – вскричала Розмари, бросаясь в его объятия.
Она гладила его щеки и губы, восхищаясь его мужественной красотой. Как удивительно, что он принадлежит ей! Но могла ли она дать ему то, чего он хотел? Понравится ли ему просто заниматься с ней любовью? А Хелен?! Хотя Розмари знала, что должна верить Дориану, она была уверена, что Хелен всегда будет где-то рядом, в тени, недовольно наблюдать за их счастьем. Она будет ждать удобного момента, чтобы разрушить его. Но нельзя так много думать о Хелен, это только навредит. Она должна сосредоточиться на Дориане и на их отношениях. Что-то все-таки изменилось в нем, но она не могла определить, что. Внезапно ей пришла в голову мысль.
– Мой милый! – вскричала она. – Если бы я только могла заглянуть тебе в душу так, как это было, когда я писала твой портрет. Я могла бы написать тебя еще раз – теперь уже не просто как друга, но и как возлюбленного, – я бы поняла тебя еще лучше, еще глубже проникла в твою душу. Тогда я была слишком застенчива, чтобы взглянуть на тебя с этой стороны.
Она чувствовала наконец единение с ним в своей любви. Это была великолепная идея! Но лицо Дориана стало холодным и отчужденным.
