Она с недоверием зыркнула на меня, но не сдалась:
– А все же сознайтесь, что для еще не добытой женщины вы процеживаете слова, как через сито. Вы ДУМАЕТЕ, что сказать, что предпринять. Это как премьера в театре. Зато впоследствии все катится легко, не нуждаясь в усилиях. Вам уже не обязательно играть роль рыцаря. И вы прекращаете ее играть.
– Но она также перестает быть принцессой.
– Если бы вы любили ее, она оставалась бы ею.
– Что ты знаешь о жизни? Жизнь – это игра без правил. Все твои Стендали, Бальзаки и Цвейги писали романы, а не учебники по физике, где действуют точные законы. В отношениях между мужчиной и женщиной господствуют законы джунглей. Знаешь, что сказал про женщину Гельвеций?
– «Женщина напоминает обеденный стол. Одними глазами смотришь на него перед обедом и совсем другими после». Скольких женщин вы сделали несчастными?
– Полагаю, их количество будет соответствовать числу тех женщин, из-за которых и я чувствовал себя несчастным. Все в мире уравновешено. Кроме того, что такое несчастье с точки зрения времени? Лет пятнадцать тому назад я был влюблен в девушку, которая играла со мной, словно котенок клубочком: то притянет, то отпустит. Я страдал, я был несчастным. Я мучился, я не спал. Я писал стихи, от которых у меня на глазах выступали слезы… Это было длинноногое создание с пышными пепельными волосами. Недавно я встретил ее. Она прошла мимо меня, не заметив. Вела за руки двух детей. Я пошел ей вслед. Зачем – сам не знаю. Я шел за ней и смотрел на ее раздавшееся седалище, которое при каждом шаге сотрясалось, словно студень на тарелке. Вся она расползлась, и заметно было, как бюстгальтер врезается в ее тело, подчеркивая широкие складки сала. На ее голове ветерок издевательски шерстил ворсистые остатки ее некогда пышной гривы… Я понял, что это именно тот случай, когда я могу рассчитаться за все. Я знаю, что поступил жестоко. И мне даже стыдно…
– Ну, и что же это было?
– Я догнал ее, хлопнул ладонью по седальнице и сказал: «Привет, птичка! Как живется-можется?» – и пошел дальше. Это все.
– Это все?
– А зачем больше? Достаточно, что она тоже меня узнала… Кажется, я забыл сказать, что я тогда шел под руку с одной очаровательной зазнобой.
Марьяна рассмеялась:
– Да вы настоящий садист.
– А, кстати, те слезливые стихи, когда я их посмотрел, показались мне до того смешными, что я их сжег.
– Значит, я в вас не ошиблась. Вы – циник. Потому я и выбрала вас. Вы – циник, но это лишь потому, что цинизм – ваш панцирь. И вы надеваете его тогда, когда боитесь, что вас больно поранят. Но в глубине души вы не такой. Вам следовало бы родиться женщиной.
– Только не это! Мне бы тогда пришлось работать на одни аборты.
Казалось, что мои колкости совсем не задевают ее.
– Если бы вы были женщиной, то смогли бы справиться с одиночеством. И тогда вам не пришлось бы непрестанно охотиться за фантомным существом. Которого, возможно, вообще не существует. Все, что вам сейчас остается, – красиво уйти.
– Уйти? Почему уйти?
– Чтобы остаться легендой. Уйти и раствориться в пространстве. Или для вас крайне важно пережить полное собрание своих сочинений?
Слова эти звучали в тенистых аллеях парка, где уже почти не было прохожих и только кое-где на скамейках виднелись невыразительные фигуры. Мне становилось холодно, и я с тоской думал о той, что ждала моего звонка. В эту минуту я и в самом деле любил ее, мне хотелось прижаться к ней и лепетать привычные глупости, которые совершенно не напрягают мозги.
– Да вы меня не слушаете?
– Нет, отчего же… Слушаю. Ты подсовываешь мне мыслишку о самоубийстве?
– О красивом самоубийстве. О чем-то таком, чему позавидовал бы каждый. Это выглядело бы величественно и прекрасно. Достойно романов, фильмов, песен…
– Ты серьезно?
– А разве вы не чувствуете, как это необходимо нам?
– Что именно – моя смерть? И кому это – нам?
– Нам – это моему поколению.
Я втянул воздух сквозь сжатые зубы и подумал: ну почему ты такой остолоп? Зачем выслушиваешь все эти бредни, тогда как мог бы сейчас валяться в теплой постели и смотреть хороший американский фильм с Робертом де Ниро?
– Ладно, – сказал я. – Это интересная мысль. А сейчас я посажу тебя на трамвай и еду домой.
– Правда? Вам понравилась моя мысль? – прижалась она ко мне с какой-то детской восторженностью.
– Именно. Однако такие решения не принимаются на счет раз-два. Я должен все взвесить.
– И куда же вы меня ведете?
– Я же сказал: на трамвай.
– Но вы же не знаете, где я живу.
– Какое это имеет значение?
Она засмеялась:
– Действительно. В таком случае я сяду в ваш трамвай.
Я принял это за шутку но когда она вошла со мной в «двойку», спросил:
– Тебе действительно в эту сторону?
Она чуть насмешливо посмотрела мне в глаза и сказала:
– Ну, признайтесь, вы хотите меня. И вы разозлились, ведь потеряли время.
Я промолчал. Однако она продолжала:
– Вы хотите меня. С самого начала хотели. С самого первого письма. Я не ошиблась в вас. Вам интересно с женщиной лишь до тех пор, пока вы ее хотите. – Она была недалека от истины. – Я уверена, что иногда, занимаясь любовью с другими, вы представляли меня.
И здесь она тоже не ошиблась, но мне лень стало спорить. Она играла в свою игру, и игра продолжалась, пока я покорно отбивал ее мячи, но когда я опустил руки, она начала бить в одно и то же место.
– Как далеко вы способны зайти в стремлении овладеть женщиной? Могли бы вы ради меня убить человека?
Давно ли ее выписали из дома умалишенных на Кульпаркове?
– Увольте, я не сумасшедшая. Я вдруг почувствовала, что вы на это способны. Вы способны убить. Вы это можете. Только боитесь признаться себе в этом… А ведь я могла бы вам помочь.
Трамвай завизжал на повороте. За ним была последняя остановка.
– В чем?
– В режиссуре самоубийства. Я знаю, что сумею поставить одну-единственную пьеску под названием «Самоубийство влюбленных в парке на Погулянке».
– Ты предлагаешь мне самоубийство в компании с тобой?
– Браво! Вы поражаете меня своей догадливостью.
Наверное, она еще больше чокнутая, чем я думал. Мы вышли из трамвая.
– Значит, я должен уйти из жизни, потому что исписался, кончился как писатель. А ты – за компанию.
– Нет, не все так просто. О моих причинах поговорим потом. Я знаю на Погулянке одно озерко с островом. Вот там под тенистыми ивами и будет разыгран последний акт.
– И ты выбрала для этого меня?
– Вас. Но для этого нам надлежит еще влюбиться друг в друга. Сейчас вы только хотите меня. Это обычный животный инстинкт. Но вы влюбитесь в меня, я верю в это. Смертельно.
Ее слова проникали в мое сознание без малейшего сопротивления, словно именно их я ждал всю свою жизнь, но боялся сознаться себе в этом. Я не должен ее слушать! Я вообще не должен с ней нянькаться. Вот заведу ее сейчас в темный скверик и трахну на скамье. Но это намерение было лишь мимолетной бравадой, которую она сразу же раскусила бы. Ей известно обо мне нечто такое, чего я еще и сам до конца не осознал. И она покорно войдет за мной в темный скверик, зная, что я ее не трахну. Именно ее.
