Боль. Наслаждение.
«Во всяком удовольствии всегда есть боль, мадемуазель».
— А месье Габриэль… он знает, когда небольшая боль усилит… наслаждение женщины? — спросила Виктория.
— Знает, мадмуазель.
Во взгляде серебристых взгляд не было ни подтверждения, ни отрицания слов мадам Рене.
Горло Виктории необъяснимо сжалось.
Мужчина, который насиловал Габриэля, тоже знал, когда боль может принести удовольствие?
— Вы можете опустить руки, мадмуазель.
Виктория опустила руки.
Серебристые глаза в зеркале оценивающе смотрели, как опускается ее грудь.
Внезапно мадам Рене возникла между Викторией и ее отражением. А затем — элегантно одетая модистка с огненно рыжими волосами исчезла.
За приглушенным стуком послышалось шуршание шелка.
Виктория опустила взгляд.
Мадам Рене встала на колени перед Викторией. Ее лицо оказалось напротив туго завитых волос, которые обрамляли то место, где соединяются бедра.
Перо павлина раскачивалось из стороны в сторону.
— Раздвиньте ноги, мадмуазель.
Виктория заглянула в серебристые глаза и нашла в них столь необходимую ей смелость. Она раздвинула ноги.
Ледяной воздух ворвался в нее.
Что-то более материальное, чем воздух, прикоснулось к ее животу — перо павлина. В то же время в основание ее правого бедра впечатался металлический наконечник… близко, слишком близко к женской плоти, которая вдруг болезненно набухла.
Виктория невольно вздрогнула.
Теплые пальцы прочно удерживали металлический наконечник на одном месте. Или это серебристые глаза в зеркале не позволяли ему сдвинуться.
Пристальный взгляд Габриэля обжигал… рот Виктории, грудь Виктории, половые губы Виктории.
— Какой тип… — Виктория с силой заставила себя сосредоточиться на предложении, а не тонуть во взгляде серебристых глаз и расслабляющем жаре, который они вызывали. — …женщин предпочитал месье Габриэль? — спросила она, зажатая между мужчиной, который застыл позади нее, и женщиной, которая встала на колени на полу перед ней.
— Месье Габриэль предпочитает, — проворные пальцы, слегка прикасаясь, откладывали сантиметр по внутренней стороне бедра — Виктория втянула холодный воздух — минули изгиб икры, остановились на лодыжке, — то, что нравится любому мужчине, мадмуазель, — ответила модистка обманчиво отсутствующим голосом.
Но мадам Рене не отвлекали ни снятие мерок, ни разговор, который она вела. Она точно знала, что она делает. Для Виктории.
Для Габриэля.
Внезапно ощущение присутствия чужих пальцев пропало… с основания бедра Виктории… с ее лодыжки. Скрип карандаша по бумаге неприятно отдавался на коже.
Серебристые глаза в зеркале подстрекали Викторию продолжить.
«Как далеко вы намерены зайти в этой игре, мадмуазель?» — спросил он.
«Дальше, чем зашла сейчас», — подумала Виктория.
— И что же нравится мужчинам, мадам Рене? — неуверенно спросила она.
Скрип карандаша пропал, но его эхо все еще отдавалось где-то в ее ушах.
Металлический наконечник впился в основание ее левого бедра. Виктория ощутила его холодное прикосновение.
— Мужчины хотят, чтобы их желали. — Серебристые глаза в зеркале, не отрываясь, следили за пальцами мадам Рене, которые измеряли внутреннюю поверхность бедра Виктории, изгиб ее икры. — Не только ради секса с ними, но и за то, какие они есть. Мужчины, мадмуазель, хотят, чтобы их любили. Так же, как и мы, женщины, хотим, чтобы нас любили, oui?
Мадам Рене поднялась столь же стремительно, как и опустилась.
— Maintenant, уберите, s’il vous plait, волосы со спины.
Виктория медленно подняла руки, все выше и выше, завела их за спину и собрала волосы на голове.
Они были холодными, мокрыми и тяжелыми.
Ее грудь была холодной, тяжелой и набухшей.
Взгляд, наблюдающих за ней серебристых глаз, был холодным, суровым и напряженным.
«Он — хозяин», — говорили они. «Он — шлюха», — предупреждали они. «Он — убийца», — угрожали они.
Она смотрела на неприкасаемого ангела.
— Как женщина любит мужчину, madame?
Сантиметр соединил лопатки Виктории.
— Она должна целовать его, чтобы показать, что хочет его?
В воздухе заискрились электрические разряды.
— Она должна ласкать его соски, чтобы доставить ему удовольствие? — Пальцы мадам Рене зажали один конец сантиметра на левом плече Виктории, а другой — на правом.
— Она должна принимать его в свое тело, чтобы показать, что ни ему, ни ей больше нет нужды быть одинокими?
Мадам Рене убрала свои руки.
— Мужское тело не сильно отличается от женского, мадмуазель. Им нужно то же внимание, что и нам, женщинам.
Долгий скрип карандаша. Нехватка кислорода.
— Женщина, мадмуазель, не боится исследовать тело мужчины, когда хочет узнать, что приносит ему удовольствие.
Майкл и Габриэль были друзьями.
«Ключ к пониманию Габриэля, — подумала Виктория, — лежит в этой дружбе».
— А месье Мишель столь же одарен, как и Габриэль? — опрометчиво спросила она.
Ощущение опасности проникло сквозь эротическое напряжение.
«Ты зашла слишком далеко», — говорили ей серебристые глаза.
Каждый нерв в теле Виктории кричал ей об этом.
Металлический наконечник впился в кожу ее правого плеча.
— Они оба имеют репутацию des etalons, — сантиметр, твердо прижатый одним концом, прошел через спину Виктории до ее талии, — жеребцов.
Тепло пальцев мадам Рене исчезло; вместо него появился скрип карандаша.
Грудь Виктории поднималась и опускалась в такт биению ее сердца.
Ее поза ничего не скрывала от Габриэля, все было на виду: полнота ее груди, беззащитные подмышки, отчетливо выступающие ребра и подвздошные кости, темный треугольник волос.
Выглядывающие снизу темно-розовые губы.
То, что раньше бездействовало, сейчас набухло от желания.
Он видел это?
Модистка заметила это?
— Мужчине необходимо иметь большое достоинство, чтобы удовлетворить женщину? — спросила Виктория, ощущая биение сердца где-то у себя в горле.
— Non. Но того, кто работает un prostituee, сложно назвать обычным мужчиной. Женщины не хотят платить за un bite, который не длиннее их собственных пальцев, мадмуазель.
Un bite.
У Виктории не было проблем с пониманием французской речи модистки.
Называл ли Габриэль свой член un bite?
На каком языке он разговаривал с женщинами, которые его покупали: французском… или английском?
