Un bite.
У Виктории не было проблем с пониманием французской речи модистки.
Называл ли Габриэль свой член un bite?
На каком языке он разговаривал с женщинами, которые его покупали: французском… или английском?
— Насколько большим должно быть у мужчины его достоинство, madame, чтобы его прозвали… жеребцом?
Металлический наконечник впился в кожу на левом плече Виктории. Мадам Рене, считая вслух, стала отмерять необходимые ей дюймы, отмечая их ногтями на сантиметре.
— Один дюйм… два дюйма… три дюйма… пять дюймов… — Острые ногти измерили расстояние между лопатками Виктории. Ей казалось, что нечто проникает в ее влагалище с каждый дюймом все глубже и глубже. — Шесть дюймов… семь дюймов… восемь дюймов… девять дюймов…
Виктория не могла дышать. Серебристые глаза в зеркале сменились видением мужского члена — члена Габриэля — восемь дюймов длиной, девять дюймов длиной…
— Мужчина должен иметь член, длиною как минимум девять дюймов, чтобы его прозвали жеребцом, мадмуазель, — твердо сказала мадам Рене. Внезапно пальцы модистки заскользили по спине Виктории и остановились на ее талии, где зафиксировали сантиметр. А затем все исчезло: видение мужского увеличивающегося органа, пальцы модистки, сантиметр.
Кроме серебристых глаз в зеркале.
Манипуляции мадам Рене отражались в его пристальном взгляде.
Габриэль сказал, что длина его члена больше девяти дюймов.
«Насколько больше?» — заинтересовалась Виктория.
— Мужчина когда-нибудь умолял вас о разрядке, madame? — спросила Виктория, ощущая себя такой хрупкой, что казалось, хватит лишь небольшого усилия, чтобы ее тело раскололось на множество осколков.
Жар во взгляде Габриэля превратился в серебристый лед.
— Это то, что делает un prostituee, мадмуазель, — дарит наслаждение. — Модистка записала мерки с непроницаемым лицом. — Le plus наслаждения — тем лучше, oui?
Чем больше наслаждения — тем лучше. Да.
— А… клиент когда-нибудь заставлял вас умолять, madame?
Гаррота сомкнулась вокруг ее шеи.
— Non, non, не двигайтесь, мадмуазель. Мне нужно снять эти последние мерки. Voila.
Виктория застыла.
Сантиметр сжал ее горло…
— Когда есть взаимное уважение и расположение друг к другу, — Виктория почувствовала, как ее спину щекочет теплое дыхание, — существуют тысячи способов, с помощью которых мужчина и женщина могут довести друг друга до такого состояния, когда кричишь в порыве страсти.
…а затем Виктория оказалась на свободе.
Модистка сделала последнюю запись, быстро черкнув карандашом по бумаге.
Серебристые глаза в зеркале удерживали взгляд Виктории.
— А когда нет уважения… — Виктория сглотнула, ощущая сухость в горле, — …или расположения?
— Тогда это насилие над чувствами.
Мадам Рене сделала шаг назад.
— В то время как обольщение, мадмуазель, это искушение чувств. Это создание обнаженных образов словами. Это пробуждение в человеке предвкушения un baiser — поцелуя, une caresse — ласки, un embrassement — объятий… Вот что такое искусство обольщение, n’est-il pas, месье Габриэль?
— Oui, мадам Рене, — безразличным голосом согласился Габриэль.
За холодностью его глаз скрывались мысли, которые модистка осознанно ему внушила. Un baiser — о поцелуях. Une caresse — о ласках. Un embrassement — об объятиях.
Виктория представила себе мужскую плоть Габриэля — его bite — целующую ее, ласкающую ее, проникающую в нее. На восемь дюймов, девять дюймов… Габриэль представил себе женскую плоть Виктории, окружающую дюйм за дюймом его плоть.
Модистка искусно заставила их встать лицом к лицу с их желаниями.
— Я пришлю одежду для мадмуазель immidiatement, месье, — с удовлетворением в голосе сказала мадам Рене. — Au revoir, мадмуазель.
Виктория наблюдала в зеркале, как украшенная бахромой юбка мадам Рене с драпированным турнюром, вызывающе покачиваясь, направилась к выходу.
Внезапно Габриэль пропал из ее поля зрения. Француженка исчезла в дверном проеме, оставив за собой полностью одетого мужчину, который отвергал свои желания, и обнаженную женщину, которая откровенно продемонстрировала собственное распутство.
Виктория опустила руки. Холодные, мокрые волосы упали ей на спину.
Она повернулась, ощущая, как волосы укрыли ее голые плечи.
Габриэль стоял рядом с дверью. Его щетина оказалась той тенью, что скрывала лицо в зеркале. Она была того же темного цвета, что и его брови.
Он был одет в ту же белую шелковую рубашку, что и прошлой ночью. На ней не было воротничка. И манжет. И запонок.
Рубашка была помята, словно он спал в ней. Волоски того же цвета, что брови и щетина, выглядывали из ее v-образного выреза.
Виктория уставилась на завитки его темных волос. Их прикосновение, наверняка, щекотало бы женскую грудь.
Без всякого предупреждения перед ее глазами возник образ ванны-душа. Она вспомнила о двух форсунках, которые располагались под углом вниз на уровне ее бедер. Если бы она их подняла и повернула нужный кран, тогда вода из них била бы прямо между ее ног.
Виктория ощутила, как запульсировал ее клитор во внезапном понимании.
Она резко подняла голову.
Серебристые глаза наблюдали за ней.
— «Душ для печени»… Он нужен не для того, чтобы массировать печень? — спросила она, понимая всю глупость собственных слов.
Габриэль не сделал вид, будто не понял ее.
— Нет.
Виктория подумала о степенных, респектабельных людях, которые рассматривали ванну-душ в Кристалл Пэлас. Знали ли они, что тот душ, названный душем для массажа печени, на самом деле используется для мастурбации?
Она инстинктивно устремила взгляд на бедра Габриэля.
— Этот душ возбуждает мужчин?
Черный шелк пульсировал в такт пульсации ее тела.
— Не в такой степени, как женщин.
Его голос был холодным и спокойным.
Виктория резко подняла глаза и встретилась с серебристым взглядом.
— Но все же у вас есть «Душ для печени».
— Ванна-душ была доставлена сюда, уже оснащенная им.
— Это Майкл был тем мужчиной, чью цену вы перебили?
Волосы Виктории встали дыбом от электрического напряжения, излучаемого Габриэлем.
— Нет, — вежливо ответил он, — Майкл не был тем мужчиной, который предлагал за вас цену.
— Но Майкл был в зале, — не унималась Виктория.
