Потом был взрыв и кольцо Люциуса на пальце. Кольцо, которое успокаивало его и дарило ощущение счастья - настолько сильное, насколько могло бы подарить лишь присутствие одного конкретного человека. Хотя последнее выглядело определённо предпочтительнее. Но Гарри изо всех сил гнал подобные мысли прочь из своей головы, старательно напоминая себе, что не так давно его изнасиловал именно этот конкретный человек. Но у его мятежного сердца, похоже, было своё собственное мнение: оно не желало ни в чём винить Люциуса, стремясь всеми силами принять его таким, какой он есть. Что, про себя подумал Гарри, было не так уж и плохо. И эта мысль тоже была безжалостно изгнана. Гарри невольно задавался вопросом: не составит ли его разум вскоре своеобразный свод правил и законов относительно мыслей и чувств к Люциусу Малфою, в котором будет строго регламентировано: что дозволено, а что запрещено под угрозой смертной казни. Согласно собственному мнению Гарри, это было бы самой здравой вещью на свете, но вот его сердце яростно выступало против…
А затем была невыносимо изматывающая ссора с Гермионой, которая опустошила, разрушила его душу, заставила разлететься на сотни осколков под градом обвинений и боли, которую причиняли её несправедливые слова. Разоблачение Гермионы ранило его в самое сердце, и он едва мог дышать от этой нестерпимой муки. Гарри был чрезвычайно разочарован и поклялся больше никогда не доверять ни одной живой душе. Но его же собственная искалеченная душа напомнила, что глупо идти на поводу у собственных оскорблённых чувств, и что стоит поискать аргументы получше, чем его собственные скоропалительные решения. Благодаря этому он вернул себе другого своего друга, который значительно вырос в его глазах, и который поддержал в столь нелёгкий для него момент. Гарри очень понравился этот наполовину новый, наполовину старый Рон, который помог почувствовать себя лучше, и который заставил его снова смеяться. Это было именно то, для чего, собственно, и существуют друзья; и Гарри надеялся, что Рон тоже снова открыл это для себя, и что уже никогда об этом не забудет. Теперь было очень важно поддержать их свежевосстановленную дружбу и заново заложить прочный фундамент их новых отношений.
И сейчас, после совершенно опустошающего, утомительного дня, Гарри была наконец предоставлена возможность заслуженно отправиться на боковую. Он упал в постель, практически не раздеваясь, сняв только мантию и галстук. И немедленно провалился в тёплые объятия сна, хотя прежде, чем Морфей всецело завладел им, он успел всё же подумать, как было бы замечательно оказаться сейчас в уютных объятиях Люциуса Малфоя… Но эти крамольные мысли были безжалостно выдворены из головы и Гарри теперь уже насовсем утратил связь с реальным миром.
Он не знал, как долго проспал и сколько сейчас времени, но определённо чувствовал, что было что-то, о чём он благополучно забыл. Он попытался открыть глаза, но веки будто бы налились свинцом. А затем он услышал: «Шшш, спи, котёнок. У тебя выдался длинный день». Это было сказано так мягко, так нежно, и, одновременно, так властно, что он лишь покорно кивнул и снова провалился в дрёму, но сейчас воспоминание об этих словах начало терзать его беспощадно. Голос был ему смутно знаком. И, несомненно, был только один человек, который мог назвать его именно так; только один, который действовал на него подобным образом. Люциус Малфой. И если это действительно был Люциус Малфой, то значит, это именно его надёжные объятия хранили Гарри всё это время, даря тепло и уют. Люциус Малфой. Внезапно в его голове всплыли слова: «…Кольцо, которое я надел тебе на палец, это портключ. Сегодня в полночь оно доставит тебя в Малфой-Мэнор…»
«Ох, чёрт, я же совсем забыл… Это что же, я сейчас в Малфой-Мэноре? /Идиот, конечно, это так. В конце концов, у тебя на пальце был именно портключ./ Я не идиот, - ну, может, самую малость, - и я прекрасно знаю, что это был портключ; я просто не хочу в это верить. Интересно, могу я остаться здесь, притворившись спящим? /Нет, ты точно идиот, да ещё и глухой к тому же. Разве ты не слышал, как он велел тебе продолжать спать?/ Боже, я что, говорю во сне сам с собой, лёжа в объятиях Люциуса Малфоя прямо посреди Малфой-Мэнора? /Да!/ Я не собираюсь с тобой разговаривать. Кто ты вообще такой? /Ты сам! А кто, ты думаешь, я такой?/ Ох, заткнись! /Как пожелаешь./ Мерлин, кто-нибудь, скажите мне, что я сплю. И не ты! Кто-нибудь более здравомыслящий. Ох, и что же мне теперь делать? Как думаешь, если я и дальше буду притворяться спящим, он же мне ничего не сделает? Во всяком случае, пока я сплю? Даже Люциус Малфой не опустится до подобных варварских методов. Какого чёрта я вообще завалился спать! Что же делать? Что же делать? Почему я чувствую, что всё происходящее так чертовски правильно? Почему я ощущаю себя рядом с ним так удивительно комфортно? Я мог бы привыкнуть к этому. /Нет, ты не можешь! Он изнасиловал тебя, помнишь? Или вся эта нежность, мягкость и теплота окончательно расплавили твои мозги?/ Я не забыл! Но он вынуждает меня забыть. Я прекрасно знаю, что он сделал со мной. Но почему? Он сказал, что должен был это сделать. Но все же, почему? И почему он заставляет меня чувствовать себя подобным образом? Знает ли он, что за чувства я к нему испытываю? Конечно же, знает! Я готов держать пари на что угодно, что он просто счастлив играть со мной во все эти извращённые игры. Заставлять меня чувствовать себя уязвимым и беспомощным. Я ненавижу его. Ненавижу. Ненавижу. /Верно, и когда мы кого-то ненавидим, то всегда готовы буквально раствориться в тепле его объятий./ Эй, а можно обойтись без сарказма? Может, мне стоит просто спросить его? Вот только ответит ли? Отлично, есть только один шанс это проверить».
Совершенно неожиданно для Люциуса Гарри скатился с его коленей и спросил:
- Мистер Малфой, а вам не кажется, что нам нужно поговорить?
Люциус усмехнулся:
- Хорошо спалось, котёнок?
Гарри сузил глаза и нахмурился:
- Ох, заткнись.
- Ай-яй-яй, Гарри. Где твои манеры? Неужели никто не учил тебя тому, что нужно следить за своим языком, и как следует вести себя с теми, кто старше тебя и гораздо выше по социальной лестнице?
- Ну, простите, сэр, - через мгновение ответил Гарри, - но я вырос в чулане под лестницей, а это едва ли то место, где можно приобрести достойное светское воспитание.
Люциус вопросительно приподнял брови.
Гарри отмахнулся от безмолвно заданного вопроса:
- Я здесь не для того, чтобы обсуждать с вами моё несчастливое детство. Мне нужны ответы на мои вопросы. И вы - единственный, кто может мне их дать, судя по тому, что именно вы были тем, кто поставил меня в это положение.
- Какое положение, Гарри? - скрестив руки на груди, спросил Люциус.
