Глава 9. Мосты
Я понимаю, что заснуть не смогу, поэтому одеваюсь и выхожу на улицу. Бреду через подземный переход, пересекаю Красную площадь и выхожу на набережную. Иду к храму Христа Спасителя, помпезно возвышающемуся над моей любимой столицей. В голову лезут дурацкие мысли. Интересно, почему менструация является чем-то неприличным? Вот церковь считает, что женщина в определенные дни «нечиста». Почему? Разве способность произвести на свет чудо, нового человека может быть нечистой? Не надо мне заливать про непорочное зачатие. Таких не бывает. И если человек создан по образу и подобию Божьему, то он просто не может быть чистым или нечистым. Ведь естественные испражнения не считаются божественно аморальными! Нечистым человек может быть скорее, если у него грязная душа.
Поднимаюсь на Патриарший мост, соединяющий Пречистенскую и Берсеневскую набережные. На его ограде огромное количество замков и замочков, которые вешают влюбленные в знак вечности их чувств. Сколько ключиков таит в себе черная вода Москва-реки? Я люблю мосты, потому что они соединяют берега, возвышаются над стихией и позволяют перейти на другую сторону. Это символично. Питерские мосты гораздо красивее. В моей столице они функциональнее, проще, сконструированнее, в них нет романтики. Почти так же, как и мосты, я люблю лестницы. В них есть некий мистический оттенок. Поднимаясь на очередную ступеньку, ты словно приближаешься к чему-то новому, ожидающему за пролетом, волшебному. Хотя это всё фантазии и обман, самообман. То тут, то там самозабвенно целуются парочки, и я завидую им, той эйфории, которая эфирно струится от каждого такого слитого воедино инь-ян.
Я не знаю, смогу ли я когда-нибудь вот так самозабвенно отдаваться чувству, не ощущая груз прошлого, отринув его, стерев из памяти. Ведь каждый раз, я возвращаюсь мысленно к своим богам боли, бессмысленно и настойчиво требуя у них ответа. Но они молчат. Помню фразу Станислава Ежи Леца о том, что люди вместо мостов строят стены. Наша стена – стальная, сооруженная на века, не пробиваемая ни одним тараном, особенно после всех этих судов.
Когда моя мать решила проверить, не обманываю ли я ее насчет сдачи квартиры (вдруг я сдаю ее за гораздо большую цену, чем говорю?), то тайком от меня направилась к арендаторам. Те позвонили мне в полном недоумении. И я разбушевалась. После истории с нотариусом, дарственной на бабушкину квартиру и прочих ее проделок, я не сдержалась. И отказала в аренде людям, снимавшим квартиру на протяжении десяти лет. Взяла мужа и сына, и мы переехали туда. Мать грозила милицией, но жилье принадлежало наполовину ей, наполовину мне, так что все оказалось по закону. Я прописала в квартиру сына и перевела его в близлежащую школу. Она стала подавать в суды иски «о разделении правил пользования жилым помещением», «о нечинении препятствий в местожительстве», «о разделении счетов на оплату квартиры», «о выселении из квартиры…» – моего мужа, разумеется. Она старалась выселить и моего сына, заявив в опекунском совете, что мы ухудшили жилищные условия ребенка (переехав из однокомнатной квартиры на окраине Москвы в двухкомнатную в самом центре), а также о том, что мы не занимаемся его здоровьем, поэтому внучок слишком полный. И это она, которая больше думает об игрушечном поросенке, а не о живых людях! Я не знала, каких чувств во мне больше. Негодования? Ненависти? Омерзения? В то время жалости она не вызывала, это чувство пришло гораздо позже, тем более что она интересовалась у моих же соседей, нельзя ли проследить за тем, что мой муж живет не по месту прописки… Вполне возможно, это реально проследить, а потом опять подать в суд за ложь и потребовать для него тюремного заключения. Это мне рассказали сами соседи, сочувствующие моему нелегкому положению. Тогда меня очень сильно морально поддерживал отец, без него я бы не справилась. Иногда я думаю, что восстать против матери и ее эгоизма мне помогло осознание, что у меня есть большая семья, что меня есть кому защитить и в одиночестве я не останусь. Боготворить языческого идола, пустотелую деревянную фигурку без души уже нет смысла. Я не одна.
На судах мать не появлялась, найдя представителей, которые регулярно присутствовали на слушаниях. Они путали имена и даты, били на жалость, рассказывая, как тяжело истице содержать пожилую мать и как ей страшно находиться в одних стенах общей квартиры со мной и моим мужем. Якобы истица, чтобы не травмировать внука ссорами, почти не появляется у себя дома и вынуждена кочевать по друзьям, вымаливая на одну-две ночи угол на раскладушке. Чудовищная, непостижимая ложь! Мать в это время по-прежнему жила в Америке, да и бабушкина квартира, ставшая ее собственностью, по-прежнему имелась в наличии. Слава богу, что некомпетентность и хамство представителей зашкаливали, и судьи видели реальное положение вещей. Я могла доказать свою правоту, что регулярно и делала, предоставляя бумаги и квитанции, они писали ходатайства, лгали и лицедействовали. Что хуже всего, они заставили лжесвидетельствовать и мою бабушку, заверив ее заявление в русском консульстве США. Больную, после тяжелой операции, ее повезли туда и заставили написать глупое и отвратительное в своей бессмысленности заявление. В нем говорилось о том, что я мечтаю доказать недееспособность и умопомешательство моих родных и любой ценой отнять все имеющееся у них имущество, о том, что после моих визитов, у бабушки пропадали вещи, да и вообще я давно веду паразитический образ жизни и не работаю. Там было много чего в таком же духе, включая порчу, которую я якобы пытаюсь на них навести. И это чуть не убило меня.
…Я не знаю, как тогда выжила. Наверное, только благодаря мужу, сыну и отцу. Я изучила весь Гражданский кодекс от корки до корки, собрала ее заявления в милицию, свои, оплаченные за многие годы, квитанции по коммуналке и другие документы. Мною двигало чувство справедливости, желание показать, как все обстоит на самом деле, и невозможность больше прогибаться под них. Моя спина не желала оставаться согбенной, это длилось слишком много лет. Я не виновата только фактом своего появления на свет, не я это решала! Они всегда подозревали во мне дурные наклонности, доставшиеся по наследству от отца, несмотря на мою хорошесть и безусловную любовь. Так пусть же узнают, какой плохой я могу и умею быть. Я выиграю во что бы то ни стало, выиграю честно, на полном основании, потому что я права и умею быть сильной. Меня сгибали столько лет, что я закалилась и не могу сломаться. Я выиграла суды. Все до одного. И тогда они подослали ко мне рейдеров, грозивших купить мамину долю за бесценок и устроить мне невыносимое существование. Сначала я испугалась. Но слишком жесткой оказалась закалка. Я записала их угрозы на диктофон и пригрозила, что найду управу. Я боролась несколько месяцев и опять победила. Они даже зауважали меня и сказали, что я могла бы на них работать. Естественно, я отказалась. Когда рейдеры отстали, мы продали квартиру и поделили деньги пополам. Я купила себе небольшую двушку в соседнем доме. Думаю, мама до последнего боялась, что я ее обману, поэтому постаралась помириться со мной, сделать вид, что все забыто и мы можем начать наши отношения с чистого листа. Я простила ее, потому что мне не хотелось жить с таким грузом на сердце. Мы сидели в кафе, плакали, судорожно обнимались, и я снова видела мать, а не чужую старую женщину, алчную и беспощадную. Но, оказалось, радоваться рано, ведь оставался еще гараж, который она переписала на меня двенадцать лет назад, а теперь хотела забрать обратно: он тоже стоил денег и по нему тоже тянулся очередной суд. Узнав, что я его отдавать не собираюсь, она опять постаралась сделать мне максимально больно.
