От подступающей дикой паники только звук открывающихся замков спас.
А, когда увидела на пороге знакомую высокую фигуру подполковника… Не знаю, в какой-то ступор впала. Не поднялась даже со шконки.
Так и сидела, смотрела, как он подходит ко мне.
Ближе, ближе и ближе.
И глаза у него… Синие такие. Аж сердце останавливается.
Вик молча наклонился, подхватил меня на руки. И вот тут прорвало.
Я вцепилась в него, как обезьянка в пальму, руками и ногами, повисла, уткнулась носом в шею, вдохнула одуряющий запах тела… И судорожно всхлипнула. Тихо-тихо. Один раз. Почувствовала, как на мгновение сильнее сжались тяжелые ладони, которыми он под задницу подхватил, устраивая поудобнее мою цепкую обезьянью сущность на себе. И все. Дальше плохо помню.
Очень плохо.
Как выносил, как с кем-то переговаривался, как сажал меня, безуспешно, на заднее здоровенного джипа.
Как не смог оторвать от одежды моих скрюченных пальцев и вынужден был тоже сесть сзади, умащивая меня на себе, словно капризного ребенка.
Как невозмутимо поглядывал на нас здоровенный мужик за рулем, которого я смутно помнила по заварушке той ночью, когда мы со Светой в историю влипли. Кажется, он был вместе с Виктором.
И немного, прям совсем чуть-чуть пришла в себя только уже в душевой. Когда руки своего подполковника на себе почувствовала. На коже обнаженной, настолько чувствительной, что реально синяки буду потом пересчитывать. Когда он вошел, нет, не вошел, ворвался в мое тело грубо и бесцеремонно, словно не мог ждать больше, не мог терпеть.
И я не могла ждать, не могла терпеть. Тут же подалась к нему с такой готовностью, с таким облегчением, словно это единственное, что мне нужно вообще в этом гребанном мире.
И, наверно, так оно и было.
Потому что после этого никакого моего мира не стало. Перестал существовать.
Другой появился.
Какой?
Наш? Общий? Или нет?
— Не плачь, малыш, — говорит он и целует, нежно-нежно в распаренные искусанные губы.
— Все уже позади, — говорит он и опять поднимает на руки, чтоб шагнуть за пределы душевой.
— Этого больше не повторится. Никогда, — говорит он и укутывает безвольное мое тело в большое махровое полотенце.
— Спи, — говорит он, укладывая меня на кровать.
И я сплю.
Долго, сладко, без сновидений.
Просыпаюсь от гула мужских голосов.
Перекатываюсь на кровати, сонно оглядываюсь в поисках своей одежды. Ну, или халата, в конце концов.
За окнами темень. Неизвестно, сколько я проспала, ощущение, что сейчас глубокая ночь. Или уже раннее зимнее утро.
Одежды не нахожу, а вот халат, большой, белый, аккуратно лежит на кресле.
Укутываюсь в него с головы до ног, словно в махровый сугроб, и топаю на голоса.
Тихонько. Прикидывая, надо ли появляться. Вдруг, там у Виктора серьезные люди, гости? А тут я, в халате… Неудобно. И вообще…
Потому замираю на пороге гостиной, встав так, чтоб не видели меня, прислушиваюсь.
— Ну и что? Это проблема, что ли?
Голос мужской, низкий, глубокий бас. Вроде как знакомый. Похоже, это тот самый мужчина, что вез нас.
— Нет.
Вик. Расслабленно так, лениво. От этих интонаций продирает дрожью. Сладко и возбужденно.
Ой, Сашка… Кошка ты мартовская…
— Ну вот и я о чем… Хотя, торопишься ты, конечно…
— Нет.
— У тебя, вообще-то еще проблема нарисовалась, не вовремя ты…
— У нас проблема нарисовалась, не путай.
— У нас.
— Что Росянский?
— А что он может? Парнишка в больничке. Переломан грамотно, специалисты у нас хорошие, переезд за границу на лечение не показан. Выйдет не скоро. И не полностью целым. Как только медики сочтут состояние удовлетворительным, пойдет под суд.
— Доказуху успеешь к этому времени?
— Да.
— Ты и в прошлый раз говорил!
— Так у меня и в прошлый раз все было! Просто сам знаешь, как у нас все… В этот раз — железно. Я нескольких потерпевших нашел, опросили их уже мои.
— Как нашел?
— Все тебе скажи…
— Ааа… Та бешеная сучка с заточкой? Обломал ее все же?
— Не собираюсь обсуждать.
— Зануда ты, Гор. Как из меня все выудить, так только вперед, а как самому, так хрен…
— Есть вещи, которые офицеры не обсуждают. Женщины входят в их число.
— Снегурку со мной только так обсуждал…
— Это ты говорил. А я слушал.
— Сучара хитрый.
— Меньше матерись. Тебе скоро не по статусу будет.
— Ага… С такими темпами, как бы не сняли звезду, а вы все заладили, когда третья, когда третья…
Я переминаюсь с ноги на ногу, прикидываю, заходить или нет. Потому что страшновато. Но в то же время, вроде, ничего такого они не говорят. Фамилию называли, так я ее первый раз слышу…
А подслушивать тоже не хорошо…
— Как отец? В себя пришел?
— Да он и не выходил…
— Козла когда заберешь?
— Уже. Мои сегодня перекинули.
— В пресс-хату?
— Не, зачем? К туберкулезникам. Пусть отдохнет. Потом разговаривать будем. А то он в отказ пошел, Самойлова сдавать не хочет под протокол. Типа, сам все затеял, хотел получить компромат… Ну, как обычно. А мне его еще по парочке эпизодиков бы крутануть.
— Ну смотри. Помощь не нужна, как я понимаю?
— Нет.
— А с беляночкой твоей что?
— А что с ней?
— Ну…
— Гор… Есть вещи, которые офицеры не обсуждают.
— Скот.
— Не без этого. Учитель хороший.
— Ну ты же понимаешь, что, если с ней все серьезно будет, то с отцом окончательно разрыв?
— Понимаю. Плевать. Я на него никогда не оглядывался.
— Ну ладно. Все, я поехал.
Гор, судя по звукам, встает, идет к выходу. У двери прощается с Виком, что-то гудит наставительно, я не слышу.
Прячусь и думаю об услышанном.
Вик возвращается, садится опять в кресло. Слышу, как звенит горлышко бутылки о стакан.
Переминаюсь с ноги на ногу нерешительно.
— Снегурка, ну хватит там сопеть, иди ко мне.
Ой… Как неудобно получилось, блин…
Подскакиваю на месте, выдыхаю. И топаю к своему подполковнику.
Он сидит в кресле, одетый в домашние спортивки и футболку, волосы в беспорядке падают на лоб.
Мама моя… Какой красивый… У меня же просто коленки подгибаются. Нельзя мужчине быть таким красивым.
Нельзя так выглядеть!
Он рассматривает меня прищуренными глазами, оценивающе от пальцев ног, утопающих в пушистом ковре, рассыпавшихся в беспорядке волос, которые, наверняка, не выглядят и в половину так же круто, как у него. Я заснула с мокрой головой и даже боюсь представлять, что там сейчас за гнездо.
Становится не по себе. Стыдно и неловко.
Потому что он — словно породистый, сытый зверюга, знающий свою родословную до десятого колена.
И я рядом с ним просто дворняжка. Обычная, до ужаса обычная девчонка.
Что он во мне нашел такое?
Почему помогает? Почему подпустил близко?
А ведь подпустил… И сам осознает это. Перед отцом вступился за меня. Помогал. Любил…
Это так странно, осознавать, что настолько серьезный мужчина настолько серьезно в тебе заинтересован…
Странно, волнительно и немножко страшно…
Я, наверно, смотрю испуганным зайцем на него, или терпение — не самая главная черта характера подполковника, потому что ему надоедает наблюдать мое медленное подползание.
— Иди сюда.
Приказ звучит четко, хлестко. И я ловлю дежавю. В нашу первую встречу он меня так к себе подзывал.
Чтоб потом затрахать до полубессознательного состояния.
Меня словно в спину подталкивает, топаю быстрее. Подхожу, встаю прямо между расставленных ног.
Он убирает стакан на пол, тянется и неожиданно заваливает меня на себя!
Заставляет оседлать!
Я взвизгиваю от неожиданности, потом мощусь, усаживаясь поудобнее и замираю, ощущая, как от моих ерзаний становится твердым его член.
Краснею, прикусываю губу, чувствуя на себе внимательный взгляд Виктора. Отвожу глаза в сторону. И уже целенаправленно медленно двигаюсь по все больше твердеющей выпуклости под штанами.
