– Спасибо, я напился, – пробормотал он и покосился на демона.
С беспечным и невозмутимым видом тот восседал на лесном пеньке и вдыхал аромат диковинного, альмандинового мохнатого цветка.
– Напился? Вот и хорошо. Помнишь, я говорил тебе, что этот мир – необычен, нестатичен и нелогичен даже?
– Помню. Я все помню, Виктор.
– Ну, вот и отлично! – улыбнулся демон. – Хорошая память – залог плодотворной обучаемости.
Они прошли чуть дальше, вглубь леса. Прозрачным хрусталем блеснуло полотно лесного озера, затерянное меж густых деревьев. Спутники вышли к песчаному бережку, спускающемуся к тихой водной глади. Озеро казалось круглым и довольно большим. Противоположный берег терялся далеко вдали, уходя камышами в темнеющую лесную чащу. Владимир присмотрелся – дальний край озера источал бледно розовый, кисельный оттенок, и шевелился алой рябью.
– Это – фламинго. Я нарочно поселил их на том берегу. У них там гнезда. Не правда ли, красиво? Словно клубника в сливках? – с гордостью проговорил Виктор. Он держал руку козырьком, оживленные глаза смотрели вдаль.
– Да, это необыкновенно красиво! Виктор, я удивляюсь устройству здешних мест. Только настоящий эстет мог столь изысканно обустроить все вокруг. Флора и фауна, собранная здесь, напоминает Эдемский сад.
– Это еще что! Ты еще не все видел… Ты, верно, полагал, что моя епархия должна быть представлена зыбучими песками, вулканами, пышущими лавой, да степными колючками? – самодовольно хмыкнул демон. – Нет, Володя, ты правильно заметил: я – эстет, гурман, вивёр и эпикуреец. Не все мои собратья разделяют эти пристрастия. Иных я раздражаю. И даже слишком. У меня есть подозрение, что подобное вольтерьянство и склонность к возрождению утраченной гармонии мне презентовала в наследство моя незабвенная маменька, княгиня… Ладно, не буду ее имя вслух упоминать. – Виктор умолк на мгновение, дурашливо прикусив язык. – К слову сказать, именно она отличалась отменным вкусом, блистала лоском светской львицы, поражала собеседников ясным умом и здравыми суждениями. Она же привила мне вкус к хорошей живописи, музыке, отменной еде и развлечениям. Володя, а какая красавица она была! Недаром мой папенька влюбился в нее с первого взгляда, пролетая мимо ее ночного окна. Влюбился так, что себя не помнил – кидал к ее ногам и злато червонное, синь яхонты[68], чистые, словно слеза, диаманты[69] и жемчуга окатные[70] – все богатства мира. Покорял самые высокие вершины; бросался то в пламя, то на глубины морские; звезды с неба доставал; завоевывал государства и народы. Ничего для нее не жалел. Но и намаялся он с ней тоже порядком: при всей широте и незаурядности ее вольной натуры, матушка бывала истерична, взбалмошна, ревнива и мстительна, как истинная ведьма. Представь себе, смертная, православная по рождению, княжеская дочь, она сделалась отменной ведьмой, по сути своей. Да, она недурственно колдовала. Папенькины нечастые адюльтеры аукались ему шквальными ветрами, ураганами, зубной болью или полнейшей неспособностью к любовным утехам, – демон расхохотался от души. – А уж, какие проклятия сыпались на головы несчастным соперницам! Mamma Mia, едва ли одна из них осталась в живых, посягнув на «святое» – матушкино сокровище. Маменька очень любила отца. И как выяснилось позже, любовь ее оказалась много крепче и продолжительней папенькиной пристрастности. Ах, мужчины… Как скоротечна наша страсть. Ты согласен с последним?
– Ну, в общем-то, да, – неуверенно промямлил Владимир.
– То-то же.
Виктор с легкой грустью смотрел на алые всполохи фламинго. Большая часть птиц качалась на воде. Но с десяток красавиц, пробежав тонкими длинными ногами, и взмахнув широкими крыльями, полетели в сторону сине-зеленого леса.
– В своей епархии я все обустроил по-своему, не пренебрегая, конечно же общими правилами и законами. Законы тьмы – это святое! Ими пренебречь нельзя. Но сам посуди: какой и кому вред от того, ежели я буду сидеть не в яме с горючей и вонючей грязью и плеваться пеплом, лавой и испражнениями, подбрасывая дровишки под котлы с грешниками – а в Жакобовском кресле, хорошо одетым и причесанным? Вот и я также считаю… А как наказать и обучить своих подопечных я и сам придумаю… У меня хоть и фламинго есть, однако же и камуфлетов[71] и пакостей на всех вас с избытком хватит. Ты-то это понял? Я, Владимир, потому так откровенен с тобой, что чувствую в тебе родственную, в чем-то душу. И как «эстет» «эстету» открою тебе маленький секрет – только в моей «епархии» возможны такие поблажки. К грешникам другого ранга закон более суров. Но и у меня – не больно-то забалуешь!
Владимир подошел к воде. Она казалась столь прозрачной, что были видны мелкие и крупные камни, водоросли и стебли кувшинок. Сами же огромные кувшинки, покрытые белыми, кремовыми и чуть розоватыми цветами, живописно качались на поверхности воды. Заросли густых, сочных, зеленых стеблей водной осоки окаймляли хрустальную гладь с двух сторон, редея на месте песчаного пляжа.
Владимир не мог оторвать взгляда от этого водного великолепия. Внезапно поверхность воды вздрогнула, забурлила белыми пузырьками, к берегу пошли широкие круги. Он присмотрелся – в прозрачной глубине шло некое светлое и темное движение. «Неужто, это – крупные рыбы? – озадачился Махнев, – интересно: какими видами пресноводной фауны населил наш «эстет» этот чудесный водоем?»
В десяти шагах от берега поверхность озера вздрогнула: из синеющей глубины вынырнула женская головка. Показалась и тут же пропала.
– Виктор, там женщина?!
– Не совсем, мой друг. Сие – не женщины, сие – русалки, – отмахнулся демон.
– Как, русалки? – ошарашено выдохнул Владимир и отошел на несколько шагов.
– Опять ты удивлен! Володя, ты так похож на своих глупых крестьянок… При жизни ты их поражал, сбивал с толку. Они, наивные – дивились, таращили глаза. А ныне этим же эффектом, хоть и при иных обстоятельствах, наслаждаюсь я.
Меж тем поверхность озера заволновалась еще сильнее. Тут и там выглядывали прелестные головки, увитые роскошными, длинными волосами. Русалки подплывали ближе, улыбались, кивали головами, подмигивали и посылали воздушные поцелуи. Нежные бледные ручки отталкивали круглые, плоские листья, щедро украшенные пышными, похожими на короны, кувшинками – расчищали путь к берегу. Показались и роскошные, высокие груди с яркими ореолами красноватых сосков, покатые плечи, тонкие талии, ниже темнела блестящая… чешуя. Их было (Владимир подсчитал) – ровно десять.
Три русалки легли животами на светлый песок, нижняя массивная часть, увенчанная крупным серым плавником, оставалась в воде. Они лежали на песке, словно крымские купальщицы и томно поглядывали на мужчин. Белоснежные груди покоились в маленьких искусственных лагунах речной заводи. Еще шесть оставались в воде. Одна из русалок присела на пятнистый, речной валун. Внешность всех водяных дев была столь миловидна, что Владимир не мог оторвать любопытного взгляда, засматриваясь то на одну, то на другую. Лица той, что присела на валун, он не разглядел. Русые золотистые волосы закрывали ее тонкий нежный профиль. Эта скромница почти не поднимала глаз. Владимира что-то взволновало в ее облике. Что именно, он пока не понимал.
