— Отдай сейчас же тряпку! — крикнула она, приходя в ярость от вероломства мужа. — Ты издеваешься надо мной? О чем это ты тут толкуешь? Ты — паршивый бобик! Легавый! Ты — поляк! Ты — тупой, отвратительный поляк! — Она набросилась на него, отнимая у него тряпку.
— Где же ты провела сегодня день? — взорвался Полдаски, поняв, что борьба разгорается не на жизнь, а на смерть.
— Ты имеешь в виду меня?
— Разве ты не видела газеты? Радио? Ты же постоянно слушаешь радио! А как насчет телевидения? Боже мой, ты что, сегодня провалилась под пол? А?!
Она нанесла ему страшный удар, прямо по лицу. Джон повалился на стул, и вместе со стулом грохнулся на пол, который всколыхнулся, будто на него свалилась тонна груза.
— Ты — вонючка! — вопила Мэри. — Ты весь насквозь провонял! Ты подлый негодяй! Ты — болван! Ты — полное ничтожество! Бродяга праздношатающийся!
Она подняла со стола буханку хлеба и швырнула со всего маху ему в лицо.
— О-о-о-о!.. — завопил шеф полиции, как зарезанный. — Ты! Шлюха! Я тебя не обманываю! — наконец, взмолился он.
— Кто кого обманывает? — спросила Мэри.
— Я тебе повторяю: сегодня убили малышку в школе! Эй! Включи телевизор! Поскорей! Ты — шлюха из шлюх! Ты до крови расквасила мне нос!
— Не размазывай свою вонючую кровь по всему полу! Встань! Иди в ванную, негодяй! Возьми носовой платок… Ты — поляк! Ты — болван!
— Ее голова была опущена в унитаз… Послушай!.. Я тебя не обманываю!
— Кто?
— Я тебе уже сказал! Джилл Фэабанн… Я же говорил тебе об этом.
— Зажми нос платком!
— Я тебя не обманываю!
Наконец-то воцарилась тишина. Джон вытирал с носа кровь.
— Как же ее зовут? — спросила Мэри, понизив голос на несколько тонов.
— Джилл Фэабанн.
— Я ее знаю?
— Конечно же, знаешь! Ну так вот, ее нашли…
— А что тебе там надо было?
— Это как раз то, что я пытаюсь тебе рассказать…
— Что же?
— Я тебя не обманываю, ты этого не видела…
— Кто это сделал?
— Кто бы знал?
— Убита? Джилл Фэабанн? Она была очень красивой девушкой! Ты бы лучше меня не обманывал. Ты вправду не обманываешь меня, Джон?..
— Послушай, я сказал тебе истинную правду! Не веришь — включи радио и послушай последние известия! Иди же! Газету еще не приносили?
— Сейчас возьму… Ее как раз только что принесли.
— Тогда ты сама убедишься — шучу я или не шучу! А ты привязалась со своим проклятым маслом, как банный лист к заднице! Ха-ха!
— Боже! Даже если бы не было убийства, ты все равно забыл бы купить масло.
— И прекрати писанину в моем рабочем блокноте!
— Если ты еще раз раззявишь пасть, я за себя не ручаюсь!
— Принеси чертову газету! Иди же…
— Ты это сделал? Ничтожество!
— Что ты мелешь!..
— Пожалуй, ты — единственный человек во всем Соерсвилле, способный совершить такое. Признавайся лучше сам. Поляк! Подумай, не то я сама выведу тебя на чистую воду!
— Ну и шуточки у тебя!
— Кто же еще может убить человека, кроме тебя? Где газета?
Она обшарила комнату, потом вышла, и он услышал, как за женой с грохотом закрывались двери одна за другой, вплоть до входной. Вскоре она вернулась, с газетой в руках. Ее брови удивленно поползли наверх. Она даже слегка присвистнула.
— Ну, что, разве я обманывал тебя? — торжествующе спросил Полдаски, все еще держа под носом платок.
— Ты тоже здесь упоминаешься… — заметила Мэри.
— Вот видишь!
— Только не рассказывай мне, что работаешь над этим делом!
— А что в этом такого?
— Муж называется! Почему ты не позвонил мне? Ты же мог бы позвонить мне! Нет? Эй…
— Послушай…
— Кто этот Понс де Леон?
— А разве там не написано? Этот парень, который нашел…
— Могу спорить, что именно он и пришил ее! Ну и имечко, не приведи Господь!
— Это не он. Хотя у меня есть кое-какие подозрения…
— Ты обязан был позвонить мне…
— Взгляни на мой нос… — пожаловался он.
— Вставай… Расселся туг! Взгляни, что там пишут… целая газетная полоса… И ты даже не позвонил мне! И не купил масла! Послушай, магазин Сефвея еще открыт… Отправляйся-ка туда, да поживей?
— Вот с таким носом?
— Вставай…
— Ты только посмотри на меня! На кого я похож?
Шеф полиции с трудом поднялся на ноги. Он стоял перед ней. Поверх газеты она с любопытством оглядела его.
— Все в порядке.
— Куда ты зашвырнула эту буханку хлеба?
— Не беспокойся! С ней ничего не случится.
— Взгляни на мой окровавленный нос…
— Прижми к нему платок…
— У меня был тяжелый день. Очень тяжелый. Без шуток, Мэри. Просто утомительный день! А ты еще расквасила мне нос…
— Ты должен был позвонить мне…
— Боже милостивый! Я был уверен, что ты уже слышала об этом.
— От кого это я могла услышать?
— У меня есть некоторые соображения…
— Да?
— Я пока еще не могу тебе рассказать о них…
— Кто этот Серчер?
— Да так, ничего особенного!
— Какие у тебя соображения?
— Пока еще я не могу рассказать тебе, Мэри…
— Что ты темнишь! Почему ты не можешь мне раскрыть?
— Не могу! Вот и все!
— Хочешь поужинать? А?
— Ах, Мэри…
— Лучше скажи мне…
— Я просто пошутил. Вот и все!
— Ну, давай, выкладывай!
— Честно! Я пошутил!
— Так вот, в таком случае — ужина не будет!
— Хочешь, я схожу за маслом?
— Боже праведный! Скажи мне…
— Нет!
— Ты это сделал?
— Нет!
— Какие у тебя соображения?
— Я скажу тебе позже.
— Нет, только теперь!
Шеф полиции Джон Полдаски, все еще прижимая платок к носу, с тоской посмотрел на жену. Она ждала его ответа, с газетой в одной руке, другая рука лежала у нее на бедре.
Наконец он сказал:
— Один из черномазых.
Мэри продолжала стоять, ни один мускул не дрогнул на ее лице. Она смотрела на мужа, переваривая эту новость. Глядя на нее, он гадал, накормит она его ужином или нет. Он тронул себя за ухо. Жена порядком надрала его… вчера вечером.
— Иди за маслом.
Наконец, изрекла она окончательный вердикт.
Очень спокойно.
После превосходного, как обычно, ужина, так как Луби Лу готовила великолепно, и после того, как он немного позанимался в кабинете, Тигр уехал из дома. Таким образом, этот чрезвычайно наполненный событиями день для него еще не закончился. Хилде он сказал, что собирается сделать "небольшую проверку". Это означало, насколько ей известно, что он навестит несколько мест, где постоянно встречаются по вечерам ученики его школы: притоны, итальянские кабачки и тому подобные злачные места, и он посмотрит, чем они там занимаются, если вообще появляются там после введенного им "комендантского часа". Тигр поцеловал свою дочурку Джейн, пожелал ей спокойной ночи, полюбовавшись ее хорошеньким личиком и уже оформляющимся маленьким тельцем. Ей шел двенадцатый год, и чертами лица и фигуркой она очень напоминала Луби Лу. Ко всему прочему, она унаследовала от матери привлекательный, общительный характер, ее индивидуальность и структуру личности. Тигр, конечно же, был от дочурки без ума. Он нежно попрощался с Луби Лу, поцеловав ее перед уходом. Он любил их обоих. Когда он садился в свой "Мустанг", то взглянул на часы, так как назначил свидание на девять тридцать самой интересной из тех, кто значился в его списке, — Рошелл Хадсон. Тигр тепло улыбнулся, подумав о ней, почти что видя ее перед собой. Его затылок и голова нетерпеливо зудели, напряжение волнообразно передавалось на плечи, спину и руки. Он ее обожал. Он завел автомобиль и выехал из ворот своего дома на Мапл авеню — одной из красивейших магистралей Соерсвилля. Радиоприемник в машине уже работал (он включался автоматически), и из него лилась нежная мелодия в стиле "мягкого джаза" в исполнении группы "Джорджия". Он и Луби Лу любили танцевать под эту ритмическую чистую мелодию — медленную, тихую и сладкую. Он вспоминал дни, когда ухаживал за ней, тогда они обычно много танцевали, они льнули друг к другу в танце и медленно передвигались по площадке, переплетясь в тесных объятиях. Танцуя под эту прекрасную мелодию, они уносились из этого мира, погружаясь в самих себя, в свою любовь. Услышав эту мелодию, Тигр мысленно танцевал вместе с Луби Лу, тесно прижавшись к ней, обожая этот танец, обожая ее. Он никогда в жизни не встречал никого, кто бы мог сравниться с ней в танцах. Это была одна из основных причин, почему он женился на ней. Его согревали воспоминания о тех далеких днях юности, о своей возлюбленной. Она всегда пользовалась таблетками от беременности, и он ее любил за это тоже. У нее всегда под рукой хранился огромный запас этих таблеток. Больше, чем надо для нее. Только что, перед тем, как выйти из дома, Тигр заполнил ими несколько бутылочек. Он проделывал это раза два в неделю. В конце этого вечера у него, по крайней мере, на одну бутылочку станет меньше. Он должен быть на чеку. Ему становилось все теплее при мысли о Рошелл, этой прекрасной девушке, о предстоящем свидании с ней. Вообще, он чувствовал себя превосходно. Просто отлично. Хотя, конечно же, время от времени воспоминания о трагическом инциденте, происшедшем сегодня утром, вторгались в его сознание и портили настроение. Они наводили на печальные мысли. В эти моменты он чувствовал себя отвратительно. Но такова жизнь, и с этим нужно мириться, грустно размышлял Тигр, а в это время фары его машины прорезали тьму ночи. Корея. Это тяжелое испытание в его жизни. Мысленно возвращаясь в то время, казавшееся теперь таким далеким, он уже мог определенно сказать, что это было действительно самое тяжелое испытание… И через все это прошла и выдержала вместе с ним его Луби Лу. Все это тяжелое время она ждала его. Милая, дорогая, единственная… Он всегда будет ее любить и ценить за эту верность. Луби Лу. Когда же это он дал ей такое ласковое прозвище? С самого начала она полюбила это имя, и ей всегда нравилось, когда он называл ее им. Оно стало как бы ее неотъемлемой частью. Она рассказывала ему, что иногда, подписывая чеки, она забывается и едва удерживается от того, чтобы не поставить на них вместо своей фамилии это прозвище. Они вместе долго и Весело смеялись над этой ее странностью. Он любил ее светлые волосы: она была естественной блондинкой. Он на дух не выносил крашеных блондинок, и мог распознавать их за милю… в любое время. В Корее, через всю войну, ее карточка всегда находилась в его кармане. Во время затишья между боями, когда он писал ей письма, то обычно доставал карточку и ставил ее перед собой. Его рота знала все о Луби Лу. Она дождалась его возвращения с войны. Она любила его. Кто еще так любил его? Его мать, о которой он только что вспомнил, любила его. Но другой любовью, конечно. Ее любовь была полная и совершенная. Она жила только для него и ради него. Он обожал ее. Он проехал сквозь облако тумана, думая о ней, поехал по Мапл авеню, по Десятой стрит, через переулок, выехал на Соерс авеню — главную деловую магистраль Соерсвилля, на которой расположены освещенные неоновыми рекламами магазины, два кинотеатра, бары и закусочные, свернул на Двадцатую стрит, твердо и легко управляя машиной, он взглянул на группу ребят, болтающихся возле кабачка Джимми Джика, посмотрел на другую группу, идущую, возможно, к пиццерии Джианарри и кабачку "Джамп". В их поведении ничего, казалось, не изменилось. Это его слегка удивило. Его интересовало, есть ли среди них его ведущие игроки, он втайне надеялся, что их там нет. Но даже если они и там, то у них хватит соображения придти сегодня домой пораньше, до наступления его "комендантского часа", так как именно сегодня вечером у него не было возможности проверить их как следует. Такова жизнь, грустно подумал Тигр, ведя машину дальше, слушая теперь уже другую пленительную мелодию, льющуюся из радиоприемника. Нет никаких объяснений для трагедии и несчастья. Да и вся эта жизнь, в сущности, в своей основе — сущий ад, стоит только оглянуться вокруг себя, продолжал печально размышлять Тигр. Особенно для ребят, для любого из них, для моей собственной милой дочурки, для этой малышки и для малыша, которым был некогда я сам. Давно уже я не ребенок, давно же, черт возьми. Это было, старею я, заметил он. Давным-давно бегал под лучами летнего солнца, под этим добрым Соерсвилльским солнцем. Что за солнце! Нигде в мире нет такого солнца! Для меня тогда повсюду и всегда было одно сплошное, долгое, летнее солнце. Я ненавидел зиму — это было вторжение непрошеной гостьи в мою, освещенную сплошным солнцем жизнь, которую я тогда не мог понять. Все это было так давно: моя мама, мой папа, мама, папа, на крылечке, летнее солнышко… Для детей, полных надежд и жизни и мечтаний, для большинства детей — я редко встречал плохого ребенка, искренне, изначально антисоциального ребенка, редко, за все долгое время работы с детьми. Большинство из них тянутся к красоте, радости, правде, доброте, и хотят вырасти и осуществить свои мечты… Именно здесь кроется весь ужас всех бед и несчастий на земле, без исключения, истинный трагизм человеческой жизни — этого земного ада. Все самые светлые и чистые мечты потерпят, в конце концов, крах, кончатся неудачей и провалом, обманом, и от всех детей останется только небольшое количество праха. И это верно для всех детей, для любого ребенка. Все родители, ну, по крайней мере, подавляющее большинство родителей, конечно же, надеются, что для их детей все будет по-другому, иначе, не так, как с другими детьми. Ради этого они работают, трудятся в поте лица своего и проходят через весь этот сущий ад, ради этого иного пути, уготованного только для детей. Какого пути? Я сам, глядя на Джейн, на эту маленькую куколку, думаю так же, наблюдая за ней, любуясь ею, работая ради нее, надеюсь на этот несуществующий путь. И это всего лишь часть той грустной, сумасшедшей игры, в которую играют все… Так как, на самом-то деле, все закончится в конечном итоге одним и тем же… Только так, и никак иначе… Бедняга Джилл, это милое дитя, этот нежный, роскошный, прекрасный ребенок. Вспомни о ней, когда ты рассуждаешь о вневременном моменте истины, погибшей в самом расцвете жизненных сил и надежд, холодной, навсегда ушедшей, потерянной для нас всех. Навсегда. Вспомни о ней, а ведь я знал ее так хорошо, так хорошо… Такое прекрасное дитя! Переполненный тяжестью потери, Тигр грустно покачал головой, готовый вот-вот пролить слезы… Ушла, она ушла, действительно ушла и никогда снова, никогда снова, никогда… Как он мог взвешивать, обдумывать, принять это? Где перспектива? Все вокруг — только видимость, оболочка. Земля. Это все было землей… Мысли Тигра вторглись в слишком мрачную, беспросветно мрачную область… Некоторое время он просто ехал, подобно зомби, не думая ни о чем, вообще ни о чем. Он миновал епископальную Церковь. Его церковь. Что-то там происходило, в зале. Все огни были зажжены. Может быть, там танцы? Интересно. Разве такое могло быть в подобное время? Луби Лу не говорила ему ничего об этом. Сегодня вечером? Как такое могло происходить? Этого просто не должно быть. Это невозможно. Он обязательно спросит об этом у Луби Лу. Он замедлил скорость. Вероятно, там работают электрики? Сегодня во время проверки он не встретил никого из своих ребят… Ребята — моя жизнь, внутренний голос в Тигре зазвучал снова, благодаря им я живу, я знаю. Моя футбольная команда. Мои уроки. Моя работа. Мой ребенок. Я знаю, что дух детей сохраняет во мне жизнь. Точно так же, как в Корее, здесь, теперь, Луби Лу сохраняет мне жизнь. Я знаю. Такого со мною не случалось, пока не исполнилось тридцать лет, и я как-то резко ощутил это трагическое давление, которое жизнь оказывает на мир взрослых, на наш мир. Именно тогда у меня наступил кризис, который чуть было не вывел меня за пределы этого чертового круга. Он длился несколько лет. Я знаю. Я был очень близок к тому, чтобы сказать последнее прости всему этому трагическому миру. Пока я не нашел свой путь. Насколько мне известно, единственный возможный путь, которого я держусь, чтобы оставаться на земле, хотя бы на какой-то период времени. На какой точно, вы просто не можете знать… а кто вообще может такое знать? Эта теплая, удивительная девушка, эта невероятно восхитительная, живая девушка. Что она знала об этом трагизме нашего взрослого существования? Десять, пятнадцать секунд. Разве эти парни из твоей роты знали? Разве Джилл знала? Она знала в течение десяти-пятнадцати секунд, не больше. А ты знаешь? Жестокую основу жизни. В том-то все и дело. Темные силы кишат, роятся вокруг, везде, снаружи, внутри, повсюду… только поджидая, чтобы загасить огонь. И все же… и здесь наиболее мучительная часть этого… часть этого света… да это есть… именно это… коварно, хитро, незаметно подкрадываясь, жестоко… Мириадами способов… Всегда, по существу, одинаковым способом… Такова жизнь, ее трагедия и красота. Жизнь… Никогда я не говорил бы об этом с Джейн. Я не смог бы вынести этого. И все же… вот она, перед моими глазами, передо мной, моя собственная, только моя, моя единственная Луби Лу. А если бы нашелся такой парень, который сумел бы завладеть такой жемчужиной, как бы она смогла стать моей… Именно ради этого, моя Джейн, и существует этот гротескный мир взрослых… Что же мне делать? Показать ей эту правду? Когда? В какой момент? Тогда, когда она особенно счастлива и ее душа трепещет от полноты жизни и переполняющей ее радости, как могут быть счастливы только дети? Я не знаю. Возможно, я почувствую это когда-нибудь? А пока я пытаюсь не показывать этого. Я не показываю этого. Я играю игру. До конца… Тигр вздохнул, свернул на Школьную дорогу и сбросил скорость до минимума как раз у пересечения со Сикамор стрит, на углу которой, согласно их договоренности…
