Стоило только игрокам обоих команд вылететь на поле и замереть друг на против друга, я разом позабыл и о Поттере, и о Паркинсон, и о самоконтроле, и вообще обо всем на свете, жадно подавшись вперед и вцепившись руками в край ложи. Это было так эмоционально и так по-детски, но я даже не пытался с собой справиться - боггарт со всеми проблемами и правилами.
Сердце глухо стучало, когда я рассматривал форму игроков, их посадку на метлах, манеру держаться, безошибочно определяя, кто какое место занимает в команде - я следил за новостями в мире квиддича только краем глаза, проглядывая заметки в газете, и не помнил по фамилиям обновленный состав «Сенненских соколов», но наметанный глаз замечал мельчайшие детали. Вот этот, крайний слева, точно вратарь, загонщиков определить нетрудно… а тонкий, хрупкий, по-девчоночьи сложенный паренек, чье жесткое лицо с хищным цепким взглядом только что крупным планом отразили зачарованные полотнища - определенно, ловец.
Глядя на то, как пожимают друг другу руки капитаны команд, как спортсмены занимают свои места, а судья выпускает мячи, я словно вернулся на несколько лет назад, в лето перед пятым курсом. Мне будто снова было пятнадцать, и мы с отцом сидели в лучшей ложе на Эдинбургском стадионе и смотрели игру «соколов», которые встречались, кажется, с «гарпиями». Игроки тогда - все, кроме трех, - были другими, с тех пор состав команды почти полностью обновился, прежнего ловца и вовсе, вроде бы, убили во время войны, - но это был последний матч в Лиге, на котором я присутствовал.
Казалось, с того солнечного дня прошла целая вечность. Что стадион, залитый косыми лучами заходящего солнца, и вовсе никогда не существовал, а пятнадцатилетний мальчишка, с восторгом следивший за каждым маневром игроков, канул в небытие. Прошло три года, а чудилось, будто целая жизнь, и мне казалось, что никогда я уже не испытаю детского восторга, присущего даже сыновьям Пожирателей смерти. За последние годы я вообще позабыл, что такое чистая радость - не от пакостничества, не от отступившей угрозы смерти, а просто потому, что тебе пятнадцать, впереди нераспечатанным подарком лежит жизнь, а ты с отцом пришел на игру любимой команды.
Я похоронил это в себе, запечатал цепями и повесил замок, научился контролировать свои эмоции, анализировать поступки, вести себя, как подобает наследнику древнего рода, оставшемуся в одиночестве - но сейчас все вырвалось наружу, лавиной, неукротимым горным потоком, сметая, смывая всю горечь коротких военных лет.
Наверное, нельзя вырастать слишком быстро. Нельзя в шестнадцать лет, разом, одним волевым усилием пытаться убить в себе ребенка, доказывая всем вокруг, что ты уже большой и сильный. Это выльется потом - может, через пару лет, а может, через половину жизни.
У меня - сейчас.
А кого-то, как Дамблдора, такие прорывы могут настигать и в старости - я читал книгу Бэгшот и знал, что ему тоже пришлось повзрослеть очень рано, хоть и по совсем другим причинам, гораздо более благородным, чем мои. Может быть, именно поэтому бывший директор так любил сладости и поощрял Поттеровские авантюры.
Впрочем, какое мне дело до Дамблдора…
Тем более, квиддичный матч - не время и не место для псевдофилософии и самоанализа.
Особенно когда игра так чертовски хороша.
Я всю жизнь болел за «Сенненских соколов» - мне импонировал их стиль игры, жесткий, бескомпромиссный, безжалостный. Такой же, каким всегда славилась сборная Слизерина. Да и девиз их мне весьма и весьма нравился, по крайней мере, первая его часть.
«Давайте побеждать» - звучно и сильно. Против продолжения, в котором предлагалось, по крайней мере, проломить кому-нибудь голову, я тоже ничего не имел.
«Соколы» были сильной командой. Конечно, кубок они брали далеко не так часто, как их сегодняшние соперники, «сороки», но ничто не могло заставить меня сменить фаворитов.
Хотя нельзя не признать, игрой «сорок» тоже можно было только восхищаться - настолько точны, быстры и выверены были всех их движения. Безупречная тактика, полное отсутствие эмоциональности, только опыт, упорство и скорость.
Игра, судя по моим часам, длилась уже второй час, а счет до сих пор был равен. От сегодняшнего матча зависел выход в финал Лиги, и потому, неудивительно, что ни одна из команд не желала уступать. Будь это товарищеская встреча, вполне вероятно, что кто-нибудь рано или поздно сдался, но игра за право обладания званием чемпионов заставляла спортсменов выкладываться на пределе своих возможностей.
Я огляделся. Нотт и Пьюси неотрывно следили за полем, похожие на молодых котов, сидящих в засаде, глаза Маклаггена горели огнем, и даже Паркинсон, всегда относившаяся к квиддичу довольно прохладно, если только дело не касалось чисто теоретического разбора игровых тактик, с явным интересом наблюдала за спортсменами. Впрочем, Паркинсон, скорее, получала удовольствие от созерцания четырнадцати прекрасно сложенных мужчин, чем от матча - и я не мог не признать, что, пожалуй, вполне могу ее понять.
К третьему часу я охрип. Всеобщее безумие, охватившее трибуны, не обошло и нашу ложу, а в смеси с парой глотков коньяка из фляжки, щедро протянутой Пьюси, и вовсе привело к тому, что я кричал что-то одобрительное, когда «соколы» забивали очередной мяч или отражали атаку на свои ворота, и ругался, стоило только «сорокам» обойти вражеского вратаря.
Но, к сожалению, «соколы» все же проиграли. Ловец «сорок», тощий и угловатый, удивительно напомнивший мне Поттера в школьные годы, опередил «сокола» на какую-то секунду, успев выдернуть снитч буквально у того из-под носа.
Странно, но я даже не был расстроен. Выходя из здания стадиона, с саднящим горлом и больной головой, которая, по ощущениям, должна была вот-вот разорваться на части, я чувствовал самую настоящую эйфорию. Назвать эти эмоции счастьем было бы слишком громко, но вот эйфория, сравнимая по силе разве что с оргазмом, завладела всем сознанием, и я готов был расцеловать Маклаггена за билеты, хоть и хотел его убить перед началом матча.
Сам того не зная, гриффиндорский медведь дал мне то, в чем я нуждался. То, что позволило почувствовать себя по-прежнему живым, хоть на несколько часов, пока длилась игра, вырваться из липкой паутины, опутывавшей по рукам и ногам. А также позабыть о своих ошибках и перестать изводить себя мыслями, от которых все равно не было никакого прока.
Подумать о ситуации с Поттером можно и позже - завтра, например. Или послезавтра. Когда пройдет время, эмоции схлынут, и я снова смогу мыслить отстраненно и трезво.
* * *
Через несколько дней я понял, что, наверное, никогда уже не смогу думать о Поттере совсем отстраненно и трезво. Первоначальная злость на себя у меня прошла - в конце концов, я всегда обладал удивительной и практичной способностью отпускать себе грехи, - но мысли остались. В том числе мысли о том, что мне вовсе не хотелось все так заканчивать.
