Ждать, когда меня станут бить или, хуже того, насиловать безвольно и глупо. «Нужно спасать себя, по крайней мере, пытаться», — явилась «свежая» мысль.
— Подождите, — выставила я ладонь, как только прихвостень Юмы приблизился. — Станислав Иванович, давайте искать дипломатический выход. Вы можете хоть сто раз побить меня, толку от этого не прибавится.
— Шлюха с дипломом, — ухмыльнулся Юмашев. Гомель издал мерзкий смешок, оценив юмор хозяина и нерешительно замер передо мной. Юма указал ему один пальцем, в сторонку, мол, отойди, сам развалился в кресле. — Ну, и что ты хочешь предложит мне? Предупреждаю, если ты решила, что щель между твоих ног представляет какую-то ценность, то ты конченная дура. Думаешь, со щенком прокатило, то и со мной покатит?
— Нет. Я предлагаю кое-что получше. Один звонок, дайте мне возможность позвонить и акции будут ваши.
— А вот это уже интересно… И кому ты звонить собралась, уж не щенку ли?
— Позвоню Елене, своей помощнице, она никогда не задает лишних вопросов. Я попрошу её привезти акции и мой загранник. Она оставит их там, где скажите. Вы должны пообещать мне, что как только акции окажутся у вас, вы дадите мне денег и возможность вылететь в ту страну, в которую захочу я.
Я знала: никаких денег и никаких возможностей мне не дадут, даже если Лена и вправду принесла бы эти чертовы акции. Юма зашел слишком далеко, мы оба это прекрасно понимали. Конечно, он согласился на этот звонок, заверив меня, так и будет, я улечу, а я сделала вид, что поверила.
Лене я объяснила какие бумаги нужно взять, в той папке у меня результаты обследования. Привезти папку надлежало в парк «Победы», ждать на третей скамейке в главной аллее. Человек от меня представится Юрием и заберет документы. Я пыталась уловить в её голосе зашифрованное послание, почувствовать тревогу, отыскать хоть какой-нибудь маломальский намек, чтобы понять: меня ищут. И ничего. Она немного удивилась моей просьбе, но своим обычным, предельно корректным тоном, дала понять, что выполнит все, что от неё требуется в ближайшее время. Мне так хотелось добавить в конце «можешь не торопиться», но я лишь попрощалась и отключилась.
За папкой поехал Гомель, в маске, которой сейчас никого не удивишь, в темных очках, уверена и капюшон на голову нахлобучит. Фоторобот составлять будет бессмысленно. Опять же, у меня появилась передышка, а ещё призрачная надежда, что мои просьбы покажутся Елене подозрительными. А ещё я надеялась на кресло. Я могла бы забраться на него, подтянуться и позвать на помощь. Открутить спинку, уверена, разобралась бы, и даже попробовать выбить стекло. Хотя бы попытаться. Но кресло они забрали с собой. Мне – не полагается.
Зато принесли небольшую бутылку воды и оставили в покое. «Это ненадолго», — сказала я себе, как только за ними закрылась дверь. Воду я выпила, оставлять на потом не видела смысла, и уставилась на тару. Пластиковая, бесполезная. Вещи, выброшенные из моей сумки, тоже не представляли никакой ценности для той ситуации, в которой я очутилась по своей глупости. Салфетками если только руки грязные протереть.
Глава 32 Аглая
Я устала, хотя по большей части сидела на бетонном полу без сил, мне хотелось провалиться в спасительный сон, чтобы позже открыть глаза и стряхнуть его. В помещении становилось куда мрачнее, опускались сумерки. «Город засыпает, просыпается мафия», — вспомнила я и, как по заказу, услышала порот ключа в скважине. Я резво поднялась, одним броском достигла двери и приготовилась. Больше шанса не будет. Остался единственный.
Он не ожидал увидеть меня за дверью и поэтому у меня получилось: сшибая с ног, толкнуть его, с такой силой, что он упал, и побежать… Длинным, таким же бетонным коридором. Я даже достигла двери и лупанула по ней, приоткрыв, успев вдохнуть свежий, не спертый воздух. «Помогите» вышло отчаянным и безнадежным. Сзади уже настиг тяжелый бег Гомеля, грубые ладони схватили за шиворот, втягивая меня обратно. Следом я спикировала под ноги Юмы.
— Сука, блядь! — возмутился Гомель. — Поссать не дала.
Так же, за шиворот, меня втащили обратно, Юмашев отвесил мне оплеуху и заорал:
— Ты для меня никто тогда была! Никто! Просто баба фраера, которого мы окучивали! Я даже в глаза тебя не видел, просто знал, что ты есть. Ты мне эти бумажки о своем бесплодии специально подсунула?!
Он прошелся вокруг меня, держа руки в карманах брюк. Дерганный, нервный. Если бы я не знала его подноготную, наверняка решила бы, что он испытывает что-то вроде чувства вины. Но эта мысль абсурдна, человек, возвышающийся надо мной, просто не способен испытывать подобное. Юмашев сделал ко мне шаг, наклонился, я подобралась и съежилась.
— Это сейчас ты Колькина вдова и шлюха, сейчас. А тогда ты вообще никто, — с ненавистью шепнул он. А потом резко выпрямился и гаркнул: — Гомель, иди ссы! И дверь входную запри. Юмашев дождался, когда за ним закроется дверь и продолжил: — Я много лет к этому шел, много, всю грязную работу Колькину выполнял. Я ещё на втором комбинате надеялся разделиться, на втором. Но нет, Лапин не захотел. Холдинг ему подавай! Третий нашел. Он схему разработал, я воплощать в действие принялся, ну, думаю, сейчас-то уж точно. Я старалась, очень старался, а он мне – рано, сырой ты ещё. Сырой, блядь, под сраку лет! А потом появилась ты. Звезда невидимого фронта. И Коленьку нашего, как подменили. Он доброе, вечное в массы сеять начал: благотворительность, хуительность, потомки!
Я подумала зачем он мне все это говорит, что за манера исповедоваться перед будущим покойником? Хочет оправдать себя, накручивает, чтобы придать решительности?
— Я — должен руководить холдингом по праву! — заорал он, и я поняла: надежда теплится. Он ещё рассчитывает заполучить эти акции. И мне почему-то вдруг стало так смешно. Мы оба хотели получить всё и не получили ничего. Корыто только. Мне, причем, разбитое досталось. Я нервно хихикнула и у меня вырвалось вслух:
— Потомки.
— Че ты несешь, дура? — насторожился он и вынул из кармана руки.
— Колины мечты исполнятся, не твои, управлять холдингом будут потомки. Я все акции на Ярослава переписала.
Он побелел. Как снег, как лист бумаги. И я понадеялась на давление, которое непременно его сейчас шибанет, мысленно сетуя почему не сообщила ему раньше. Может он рухнет тут замертво? Хорошо бы…
Только падать он не спешил, напротив. Выпрямился, расправив плечи, разом вернув себе прежний цвет лица и ударил меня наотмашь. У меня зазвенело в ухе (основной удар на него пришелся), кожа вокруг заполыхала. Непроизвольно потекли слезы, из обоих глаз, и я засмеялась. Громко, истерически. Страх отступил и стало так легко. Так безразлично. Правда недолго.
Пока Гомель меня держал, Юмашев старательно работал ножиком, надрезая кожу на моем лбу. Тонкими струйками засочилась кровь, прокладывая себе путь и стекая в ложбинки вокруг носа. Юма закончил, отошел на пару шагов и посмотрел на дело рук своих. Похоже, остался доволен. Только этого ему показалось мало, ему непременно со мной поделиться захотелось. Он прошелся глазами вокруг, поднял с пола половинку пудреницы, ту что с зеркалом, выудил из кармана платок и приложил к моему лбу.
— Водки принеси.
Гомель отцепился от меня и кинулся исполнять приказ, а я подтянула дрожащие колени к телу и обхватила их — если этот ублюдок снова сядет на них грузным телом, мои коленные чашечки не выдержат и попросту треснут. Водку он принес, Юмашев смочил ей обильно платок и провел мне по лбу. Кожу мгновенно защипало, я зажмурилась.
— Сюда смотри, — приказал Юма и ударил меня по лицу. Пришлось подчиниться. Он поднес зеркало, проследил, чтобы я рассмотрела и поинтересовался: — Как тебе?
Призрачная надежда, выйти из этого бункера живой, растаяла. На белой коже, с остатками размазанной крови, алела буква «Ш». Из раны сочилась свежая кровь, формируясь в капли.
— Зато теперь сразу видно кто перед тобой – шлюха! — сообщил Юма толи мне, толи своему ублюдку и швырнул мне смятый палаток – утрись.
