— Хорош, завязывай, давай, — перебил Кропоткин, толком недослушав меня. — Будет, расшаркиваться. Эту паскуду давно прижать нужно было, терпеть ненавижу. Он мне падла… А! Да, чего бухтеть-то сейчас, не обо мне речь.
— Помощь понадобится ваша, — обратился я, как только он замолчал. — Я у отца в бункере много документов любопытных против него собрал, готовил для суда, свидетелем выступите?
— Так, он ведь уже не одну статью себе обеспечил, — хмыкнул мой собеседник.
— Юрий Михайлович, за все грехи пусть ответит, за все.
— Давай-ка, дружок, не по телефону, встретиться не желаешь?
Встретились мы с ним в офисе. Он долго перебирал документы, что я собрал, пересмотрел записи с видеокамер бывшего «СМК», как ни странно отец хранил их зачем-то. Хотя, почему странно? Запас карман не тянет, неплохое подспорье держать Юмашева в рамках. На записях Юма во всей красе руководит захватом и на документиках всюду его подписи. Осторожничал отец, хитрил.
Юрий Михайлович листал, хмурился, стягивал очки и нахлобучивал вновь. Снял их в очередной раз, отшвырнул на стол и серьезно посмотрел на меня:
— А репутационные риски? Чем грозит это холдингу, об этом ты подумал? То, что он сотворил с Аглаей и это – разные дела. Там, ты ещё сможешь добиться закрытых слушаний, здесь, — он потряс бумагами в воздухе, — сомневаюсь.
— Если понадобится, я готов вернуть комбинат Рудаковой, — намеренно назвал я Аглаю девичей фамилией, — но этот ублюдок должен получить сполна.
— Только возврата будет недостаточно, ты представляешь какую историю из этого раздуют журналюги? Дерьма столько переполощут, всё, что быльем поросло подымут и душу вынут. И у живых, и у мертвых.
— Мы должны сделать максимум и даже больше, чтобы избежать утечки, тогда и интереса к данному делу не станет. В любом случае, я пойду до конца. У меня один к вам вопрос: вы со мной?
Кропоткин поскреб пятерней подбородок, хмыкнул, дернув головой, поднялся и протянул ладонь:
— Я с тобой, парень.
Дни потекли сложные, загруженные под завязку. Много казенных порогов пришлось обить, начиная от прокуратуры, заканчивая больницей. Алексей выглядел бодряком, определённо шел на поправку, шутить пытался и виновато прятал глаза, если заходила речь об Аглае.
— Если и был ты кое-где виноват, то искупил сполна, — неказисто подбодрил я его. Прижал кулак к плечу, здоровому, конечно, и добавил: — Поправляйся, и снова в строй, ты нам нужен.
Поднялся и вышел. Саша задержался на пару минут и догнал меня. Покатили домой. И чем ближе подъезжали, тем гнетущее мысли грызли. С того утра мы ни разу не виделись. Избегает. Из комнаты не выходит, к себе не пускает. В медицинский центр с Сашей ездила, мне не позволила. От Саши и узнавал новости, ну, Любка ещё делилась.
Умники утверждают, если любишь человека – отпусти. Только чушь всё это. Проще сказать, чем сделать. «Мне поговорить хотя бы с ней дайте!» — мысленно попенял я неведомо кому.
Вечером опять скребся в дверь – не открыла. Стресс, жди – говорю себе, ухожу, допоздна засиживаясь в кабинете. Там и понимаю: подготовлюсь, тогда приду. «СМК» определенно верну, независимо от гребанных репутаций. А там или пан, или пропал. Уедет – приму. Впрочем, у меня не останется выбора.
Я погряз в этой женщине, я не могу без неё… А будет ли она счастлива без меня? Я хочу, черт возьми, в этом сначала убедиться! И, может быть, тогда отпущу.
Глава 34 Аглая
Тело заживает гораздо быстрее души. Ей требуется что-то посущественнее витаминов и мази от синяков и ушибов. Прописанные антидепрессанты игнорировала, выходит, напрасно? Я замерла напротив зеркала и подняла выстриженную недавно, густую челку.
«С этим можно жить», — повторяю я, привычную уже для себя мантру, и провожу пальцем по розовому рубцу. Рана заживает, затягивается, но от этого послание Юмашева не становится менее заметным. Разве чуть-чуть. Похоже, и время не справится с ним. Интересно, что предложат косметологи: пересадку кожи, шлифовку, что мне поможет? Ни-че-го!
Я потрясла бутылочку – брякают. Вынула одну маленькую горошину, закинула в рот и проглотила. Проскользнула, как миленькая.
Вчера купили родительский дом. Риелтор продала его по доверенности, деньги переведены на мой счет. Можно паковать чемоданы, не спешу что-то. Раны залечиваю. Хороший предлог, уважительный.
Две недели я существую в пределах этой комнаты, две недели никуда не выхожу. Даже полиция идет мне навстречу, приезжает сюда, в дом. Хотя, и были всего-то пару раз. Исключением лишь визит в медицинский центр стал — аппарат МРТ в дом не привезешь. С головой всё в порядке. Странно, правда?
Я скосилась на часы – скоро Ярослав вернется. Подколола челку, взяла консилер, обильно прошлась по лбу. Капнула на подушечку тоналки, сверху нанесла. Растушевала. Повертела головой, подставляя под разные ракурсы, – бред. Хоть десять слоев…
Стерла. Сначала ватным диском, смоченным тоником, а потом и вовсе умываться пошла. Стук в дверь застал в ванной, я прислушалась – Люба. Только она так суетливо, так неритмично стучит.
Открыла.
Всклокоченную, с распахнутыми, как у филина глазами, повариху, оттеснил Ярослав и спешно просочился внутрь. Дверь перед Любиным носом захлопнул. Я хотела сбежать в ванную – не удалось, за руку схватил.
— Покажи, — потребовал.
— Что? — И сердце забилось так… часто-часто. Я прекрасно поняла, о чем он, одно невдомек: от кого узнал? Елена, Печенкин? Не угадала. Он «прошелся» по мне глазами, немного задержавшись на челке, и пояснил:
— Был на очной ставке с этим ублюдком, про клеймо какое-то трепал. Что он тебе сделал?
— У меня тоже будет? — перепугалась я. Видеть Юмашева — пытка.
— Постараюсь, чтобы не было, — пообещал он и настойчиво повторил: — Покажи.
Нельзя показывать, нельзя! Я знала это и все-таки занесла свободную руку. Резко, пока не передумала, смяла челку и оголила лоб, ощущения – всю себя оголила.
Шок – вот что выражали его глаза. Яр ошарашен, почва выбита из-под его ног. Вероятно, надеялся Юмашев бахвалится и попросту мелет языком, чтобы позлить его. Такой отметины он точно не ожидал. Запястье, зажатое до сих пор в тиски его пальцев, освободилось, моя рука безвольно повисла. Он запустил ладони себе в волосы, стиснул по бокам череп и растерялся:
— Что это??
— Буква «ш», — констатировала. — Шлюха, значит. Это, чтобы все знали.
— Тварь, какая же тварь! — взревел он и кинулся вниз.
Не было его около часа. За это время я почти успокоилась, перестала бродить по комнате, тревожно оглядываясь. Ярослав вошел не стучась, приблизился, взял в обе руки мое лицо и заглянул в глаза:
— Ты поэтому от меня пряталась?
«Ах, если бы только поэтому», — вздохнула я, не высказав вслух. Он расценил мой вздох по-своему, задрал мне челку и поцеловал чертову отметину. Прикосновение губ дурманило, столько нежности таил в себе этот поцелуй, столько тепла. Он вдыхал в меня жизнь, через это прикосновение, возвращал к ней, всё остальное меркло, не заслуживало внимания.
— Клянусь. Я обещаю тебе, Юма ответит за это сполна, — как заклинание произнес он и обхватил меня. Стиснул, прижал к себе. Я щекой слушала, как колотится его сердце, а стены преломлялись, плясали вокруг – то слезы выступили. И так хотелось поверить: счастье возможно, общее, на двоих. Только его отец всегда будет стоять между нами, как напоминание, о моем падении, как клеймо, горящее на моем лбу. Здравый смысл всегда побеждает, когда эмоции отходят на второй план. Яр отпрянул от меня и обхватил за плечи: — Ты мне веришь?
Я-то тебе верю, а вот поверишь ли ты мне?
Только и этот вопрос повис в воздухе. Невысказанным, ненужным. Ярослав подхватил меня, перенес на кровать. В нем было столько любви, неразделенной, столько нежности, целый океан бескрайний. Он касался губами кожи на животе, где ещё недавно обжигало от боли, а сейчас жгло от его поцелуев.
