— Ладно, — поцеловал я пальцы на моём плече, — не попробовав, не узнаешь. Не рискнув, не выиграешь бой. Я люблю тебя, Рин, и поддержу любое твоё начинание, дело, попытку, будь то работа или забота о сестре.
Я готов был удушить Юджина за его условия. И для себя решил встретиться с ним, поговорить. Я ничего не мог ему противопоставить, в чём-то уличить, но вызвать на мужской разговор — вполне.
Рина
Мы забирали Лялю в полдень — мне удалось отпроситься в обеденный перерыв. Договорилась на полтора свободных дня, клятвенно пообещав отработать в выходные — подменить девочку, что согласилась поработать за меня сверхурочно. Хорошие они, мои коллеги. И начальница не зверь. Человечная.
— Иди, Маркова, — буркнула она хмуро. — И не надо мне твоих благодарностей. Будешь должна, отработаешь.
За её напускной грубостью я видела главное: её неравнодушие. Для меня этого было достаточно.
Ляля ждала меня, переодетая в незнакомые вещи. Она зачесала волосы назад и заплела их в тугую косу. Незнакомая чужая Ляля с открытым изуродованным лицом и глазами, спрятанными за шторами ресниц.
Перед этим я побывала у врача.
— Я слишком мало её веду, чтобы делать какие-то выводы, — доктор смотрел на меня устало и строго. — Пограничное состояние. В данный момент — в лучшем его понимании. Она реагирует, разговаривает, рассуждает вполне здраво, но никто не знает, что будет завтра. Ваша сестра нуждается в наблюдении.
Он ещё долго рассказывал мне, сыпал терминами — я не запоминала. Терпеливо ждала, чтобы подписать бумаги.
— Пойдём? — протянула я руку к сестре, и она с готовностью вложила в неё свою ладонь. Выходя, я покосилась на пустую койку Николая Григорьевича.
— Я попрощалась. Он на процедурах, — скупо прокомментировала Ляля его отсутствие, и я в который раз подумала: она притворялась. Почему и зачем — это ещё предстояло узнать.
Я не хотела лезть ей в душу. Мечтала стать ближе. Настолько, чтобы она доверяла. Могла поделиться всем, что накипело на душе. Для этого нужно было время. Но как раз времени теперь — вагон. Оставалось ждать.
— Я живу сейчас в съемной квартире. Жилье мне сдали вместе с собакой. Хороший, но очень большой пёс, — рассказываю, пока Артём везёт нас домой. Мне очень важно, чтобы она не испугалась. И я до конца не могу знать, понимает ли она меня полностью или фрагментами.
— Собака — это хорошо, — произносит она медленно, тягуче выговаривая слова.
Мне становится легче. Дышать свободнее. Сестра понимает, слышит меня. Важнее этого сейчас нет ничего.
52. Артём
Она выглядела почти нормальной, если не брать в расчёт замедленные движения, изуродованное лицо и худобу. Переступив через порог клиники, Ляля словно оставила в прошлом всё самое страшное.
Она по-прежнему не поднимала глаз или смотрела куда-то в пространство. Почти не говорила. Черты её, обезображенные шрамами, малоподвижны, но в целом она адекватна.
Я вглядывался в неё так и эдак, пытался судить беспристрастно, и не находил, к чему придраться.
Она стала частью нашей жизни. Неожиданно, но бесповоротно. Поселилась в студии, понимая, что спальня — наша. Подружилась с Мао: приняла пса почти с радостью и без страха. Они что-то нашли друг в друге почти сразу. Собака нередко клала ей голову на колени, и я видел, как Рина давит в себе ревность.
Но ей было не тягаться с Лялей, что торчала в квартире постоянно. Рине приходилось работать. Уходить утром и приходить вечером. И пока она отсутствовала, Ляля разговаривала с псом. Гулять сама она не решалась. Собаку выгуливала Рина. По вечерам — вместе с Лялей, что прятала лицо в капюшон и под шарфом, который натягивала почти до глаз.
Ляля ничего не умела. Ни стирать, ни убирать, ни готовить. А может, не хотела — кто её поймёт? А возможно, забыла, просидев столько лет почти в тюрьме.
Я видел, как Рина буквально выбивалась из сил. Усталая, бледная, осунувшаяся, она отчаянно теряла вес. Буквально какая-то неделя — и уже не понять, кто из них двоих доходяга больше. К слову, Ляля как раз начала поправляться. И мне казалось: она пьёт Ринкины жизненные силы. Вытягивает из неё соки. И это мне не нравилось вообще.
— Ты должна её социально адаптировать, — увещевал я Рину перед сном, когда мы оставались один на один. — Пусть помогает тебе хоть в самом простом. Ты же почти тянешь её на себе. Взвалила на плечи и тащишь, как чемодан без ручки.
— Не говори так, — обижалась Рина, — ты не справедлив. Дай ей время отойти, пусть отдохнёт, придёт в себя.
Она её жалела и оберегала. Я это мог понять. Ляля же даже не пыталась ей помочь. Это я и не понимал, и не принимал. Поэтому решил вмешаться.
Я приехал днём, когда Рина была на работе. Звонил в дверь, но мне не открыли. Тогда я воспользовался своим ключом.
Ляля сидела у окна. Пёс лежал у её ног. Она показалась мне погружённой в себя. Не взволнованной и не напуганной. На мои шаги обернулась. Посмотрела холодно, будто я нарушил её покой. Посмел потревожить.
— Вот что, — сказал я Ляле, — давай поговорим.
Она повела плечом, словно ей всё равно. Будто я никто. Возможно, так оно и было на самом деле.
— Если ты хочешь выкарабкаться, начинай жить.
— А если не хочу? — спросила она монотонно, разглядывая что-то за окном. Там ветрено и холодно. Голые деревья и хмарь. Снег не спешил падать на грешную землю. Не хотел прикрывать недостатки, что обнажал мороз, сковавший лужи, неровные после нудных ливней неряшливые комья на клумбах и грязные тротуары.
— Тебе нравится жизнь растения? — я действительно хотел её понять.
— Я давно уже не человек, — очень страшный ответ, но я решил не поддаваться жалости. Её и так слишком много от Рины.
— Тогда зачем ты вышла на волю, если не собираешься возвращаться? Продолжала бы созерцать стены клиники. Ты же видишь: Рина бьётся за вас троих. Хочет, чтобы вы были счастливы.
Я знал: Ляля отказалась видеться с сыном. Рину это огорчало, но она тешила себя надеждой, что однажды Ляля отойдёт. Не сразу, но захочет посмотреть на малыша, что родила когда-то.
— Не твоё дело, — снова этот взгляд. Уверенный и твёрдый. В нём нет ничего сумасшедшего. Она не прячется и не смотрит в никуда. Ляля смотрит мне в глаза.
— Хотя бы немного помогай сестре, — попытался я заехать с другой стороны. — Ей тяжело сейчас и нужна хотя бы мизерная поддержка.
— У нас всегда всё делала Рина, — я моргнул, потому что мне почудилась усмешка в её лице. В изгибе изуродованных губ. — Я ничего не умею.
— Так, наверное, нужно учиться? Хотя бы пытаться что-то делать. Всю жизнь у окна не просидишь.
— Тебе надо, ты и помогай, — сказала равнодушно и отвернулась к окну. Я подавил в себе желание схватить её за ухо и, протянув по комнате, заставить пыль стереть с мебели, например.
С другой стороны, она права. Я тоже могу. Просто закрутился, пытаясь ухватить слишком много. Оборудовал студию. Помогал Мари с агентством — не мог отказать, когда она попросила кое-что утрясти.
На днях мы забрали домой деда. К нему на время переехала мать, присматривать да помогать по хозяйству, не давать ему снова погрузиться в работу. Правда, он пока и сам, к счастью, не горел желанием впрягаться по полной.
Меня хватало везде. Рине оставались поздние вечера и ночи. Время, когда, упахавшись, она валилась с ног. Вот уже несколько дней мы просто спим рядом — я не смею к ней прикасаться больше, чем по-дружески: слишком уж она измотанная. От слабости Рина и засыпала почти мгновенно. Ты права, — сказал я коротко и, сняв свитер, закатал рукава рубашки.
Ляля наблюдала за мной настороженно. Напряглась, спину выпрямила. Она думает, я буду её бить?
Я рассортировал грязное бельё и запустил стиральную машинку. Беспристрастно. Это всего лишь домашняя работа. Я встал и перемыл посуду. Ляля ела, даже тарелку в мойку не поставила — так и бросила на столе. Но я, скрипнув зубами, сделал это. Не для неё, поганки, для Рины.
