— А я с тобой не как мент разговариваю, а как юрист. Поверь, я этот вопрос моментом решу.
— Да верю! Сволочь ты, Сомов! Вообще честных ментов не осталось, все так и норовят последнее забра-а-ать…
— Да чего у тебя забирать, кроме дерьма, Баранкина? Сына ты уже потеряла… Он с тобой разговаривать не хочет…
— Неблагодарный потому что! Я его девять месяцев… Мне все говорили, аборт делай, а я…
— Заткнись. Вахрушин, в камеру ее уведи, пусть проспится. А я пока подготовлю дело для передачи в суд.
— В какой еще суд? Охерел?
— В обычный. Пока на пятнадцать суток пойдешь, за нарушение общественного режима и распитие спиртных напитков на территории школы. И это я еще по лайту, Баранкина!
— Да откуда ты такой взялся, сволочь! Две недели только тут, а уже житья от тебя нет никакого! Васильич какой хороший мужик был…
Я молчу, только скалюсь непроизвольно, вспоминая, как выгребал за бывшим участковым из сейфа пустые бутылки и дохлых тараканов.
Отличный был мужик, ага… Сидел в своем кресле и жопой лишний раз боялся двинуть…
Разговаривать с выпивохой-рецедивисткой Баранкиной я больше не желаю, открываю дверь и выпинываю ее матерящуюся тушку в объятия дежурного.
Пока на пятнадцать суток, но я не я буду, если не добью эту мразь. Либо до зоны, либо до наркологии, чтоб зашили уже намертво. И человека хотя бы внешне сделали… Я бы не напрягался так, в самом деле, просто тупо в тюрягу бы упек, но нельзя пока что. Она молодая, может, выправится… Да и парень ее, мелкий Витька, который уже неделю живет у меня в доме, спрашивает каждый день, чего там с его мамкой…
Я вздыхаю, вспоминая его синие глаза, такие одновременно чистые и уже очень взрослые. Не такие глаза должны быть у семилетнего пацана.
И выражение, с которым он на мать смотрит, не должно быть таким.
И я не я буду, если позволю ему опять вернуться в то дерьмо, из которого вытащил неделю назад…
Я уж лучше его мамашу, тварь гулящую, удавлю, блять, по-тихому где-нибудь, чем позволю…
Так, ладно.
Гашу острое желание курить, невесело зацениваю взглядом гору неподшитых бумаг, проклятое наследство от прежнего участкового.
Надо работать, пока есть возможность…
Да и отвлечение нехилое.
Работы выше крыши, ни вздохнуть, ни выдохнуть, ни присетсть, ни себя пожалеть.
Охереть, жизнь у меня настала!
Вот уж не думал я, что так вопрусь, когда соглашался на предложение Вовки, брата Альки. Участковый, самая “земля”. Рядовой армии, на котором держится все.
Вовкины слова, меджду прочим, не мои. Я-то по-другому выразился. Сейчас смешно и тупо вспоминать, как именно.
А Вовка глянул косо, встал, с чувством смазал мне по роже и ушел…
Неудобно получилось, да. Я же не знал, что он сам начинал с “низов”. И участковым успел поработать и уполномоченным по делам несовершеннолетних… И только сейчас перешел работать в центр, в убойный. Но своих подопечных до сих пор навещает…
Это мне потом Немой рассказал, когда кровь удалось унять. Вовка, сука ментовская, знал, как бить, чтоб без особых увечий и в то же время кроваво…
Короче, я тогда подумал-подумал… И согласился. Позвонил Вовке, прощения попросил, зубами скрипя…
И, честно говоря, думал, что не возмут. Полиция же… Отбор, холодное сердце, горячая голова, то да се… Или наоборот? Короче, думалось мне, что будет сложно. Прям настраивался на войну.
А оказалось, что такая охуительная должность только меня и ждала… Прям дожидалась, ага.
И я, если честно, слегка струхнул, когда понял, что реально берут… Планировал попробовать, и даже с Немым этот момент обговорил. Он психанул, опять сказал, если не потяну, то могу ему руки не подавать уже, и вообще… Надо взрослеть. Надо думать самому.
И что папаша Радужки офисного планктонщика быстрее нахуй пошлет, чем мента. Причем, самого низового мента…
Я, правда, так и не понял, почему… Но поверил.
И, после ускоренной медкомиссии, вышел на работу.
И охуел.
Причем, не столько от новых обязанностей и моря бумажек, никому нахер не нужных. К этому-то я, кстати, был вполне готов, Вовка, сменив гнев на милость, кратко обрисовал ситуацию же, даже советы дельные дал.
Меня гораздо больше потрясло другое: море людей, до которых никому не было дела. Море детей, никому не нужных.
Последнее, как теперь понимаю, для меня прямо триггером сработало.
Знаете, есть такой момент: ты живешь и думаешь, как у тебя все хуево. И трава не такая зеленая, и подушка не такая мягкая… А потом выпадаешь из своей хрустальной башни в реальный мир… И понимаешь, что у тебя-то все заебись, на самом деле!
Потому что вот есть маленький Витька, которого мать тупо заперла дома без жратвы и свалила гулять. И он два дня один сидел. Ладно, хоть вода была.
Или есть старая Виктория Ивановна, учитель математики на пенсии, нереально клевая бабка, умеющая разговаривать с тобой так, что себя чувствуешь учеником-двоечником, не выучившим урок. И у нее какой-то урод отжал только что полученную пенсию. Прямо возле дома подкараулил, по голове ударил…
Или есть мелкая Дашка, победительница краевых олимпиад по русскому языку, она живет на пятом, а на третьем живет откинувшийся после пятнашки урод, однажды чуть не затащивший ее к себе в квартиру… А ей пятнадцать всего… И теперь она боится выходить из дома в школу. А из родных у нее мать только…
И таких историй тысячи. И людей тысячи. И у каждого свое.
И на их фоне мои проблемы с предками, мои обидки и несчастья смотрятся… мягко говоря, стремно.
И я стремно смотрюсь…
Я не выдерживаю и все же закуриваю, хотя в последний раз обещал Радужке бросить.
Но пока чего-то никак…
Еще бумаги подшивать, а потом заскочить с обходом в сто тридцатый, там вчера вернулся из тюряги парнишка, и уже сегодня соседи жалобу притащили на громкое празднование свободы… Надо зайти, провести беседу, как можно веселиться, а как нельзя…
И домой надо еще купить жратвы, потому что мелкий Витька сожрал все, что удалось найти, а Шарик, которого я выпросил у Радужки для того, чтоб пацану не было скучно, ему в этом очень даже помог… А домработница только руками разводит. И, похоже, стучит папаше, что у меня в доме теперь детприемник и звероферма в одном лице, потому что Витька припер с собой такого же тощего, как и он сам, котенка. И этот котенок заразил блохами Шарика, и Радужке пришлось опять обращаться к своей знакомой ветеринарше, потому что там еще и лишай намечался…
Короче, забот полон рот, и вздохнуть некогда.
И как это раньше я находил время страдать и скучать?
Идиот, не иначе…
Сейчас бы выкроить минуту для похода в загс…
Глава 50
— Радужка, ну не беси, бля!
— Да ты… Ты… Охренел??? Убери руки! Куда ты меня?.. Ай!
— Это ты охре… То есть, неправильно себя ведешь! Не по закону!
— По какому закону? Ну Сом… Ой… Соми-и-и-ик… Ну не сходи с ума…
— По нормальному… Гражданскому кодексу… Повернись… Ну же… Я же лопну сейчас, пойдешь по сто пятой…
— Мне этот твой сленг ментовской… Ай…
— Тебя заводит, не ври… Мокрая какая… Ну дай, Радужка… Реально сдохну…
— Сом… Но папа… И Гошка… И вообще, мы только утром…
— Да пиздец, как давно!
— Монстр… Не надо было соглашаться… Ай… Трусики!.. Зверюга!
— Поздняк метаться! Назад не отмотаешь! Да-а-а-а…
— Ай… Со-о-о-ом-м-м-м… Ка-ка-какой ты… Га-а-а-ад… Мм-м-м…
Радужка смотрится дико горячо с моей пятерней на губах и вытаращенными в испуге глазами, так, что я при всем своем желании тормознуть не смог бы сейчас, даже если бы и захотел.
Да я бы и поболтать ей разрешил, если честно, люблю когда она несет всякий бред тонким, сбивающимся голосом, в тот момент, когда я ее трахаю. Есть в этом свой кайф.
Но конкретно сейчас это не очень хорошая идея, потому что буквально в паре метров от нас стоит ее папаша и задумчиво рассматривает ночное небо.
