— Не надо моего мужа оскорблять! — пищит из-за спины Радужка, настойчиво нарываясь на будущее серьезное наказание, — и вообще… Нечего орать! Я совершеннолетняя! Я сама могу распоряжаться!
— Чем ты можешь распоряжаться, писюха! — рявкает старший Солнечный, — да у тебя ничего нет! Так же, как и у этого дегенерата! Ничего нет! Все, что у тебя есть — мое! И у него — тоже родительское! Тебе разве такой нужен? Он через неделю в штопор сорвется и тебя за собой потащит! Я не позволю!
— Это наше дело с ним, кто кого куда потащит! — нет, она мне в натуре не дает рта раскрыть, засранка!
— Игорь Геннадьевич, я прошу вас успокоиться… Мы — взрослые люди…
— Ты? — скалится мне в лицо Солнечный, — ты взрослый? Да это даже не смешно!
— Игорь, ты тут не прав, — спокойно прикуривает еще одну сигарету отец Альки, — парень за эти несколько месяцев себя очень хорошо показал… Его участок по показателям вперед вырывается, мне уже даже рассказывали, что у нас тут непонятное явление образовалось, на четырнадцатом участке…
— Да мне плевать, как он себя показал, — поворачивается к приятелю Солнечный, — это все равно не то, что нужно моей дочери! Не это!
— Я сама буду решать, что мне нужно! — лезет вперед Радужка, — а ты… Ты… Ты — каменный монстр! Привык у себя в управлении… И не в управлении… Я тебе — не твои… Я не собираюсь под твою дудку плясать! И мой муж тоже не такой!
— Пока не разведешься, я тебя не хочу знать!
— Игорь, ты не прав…
— Прекрасно! Прощай!
— Раиса!
— Все!
.
Я бросаю последний взгляд на мрачное лицо господина Солнечного, разворачиваюсь и иду следом за своей маленькой, но такой жесткой радужной поняшкой.
И не могу сдержать радостной ухмылки.
Конечно, она хотела помягче, а получилось… как получилось, в общем. Но сейчас она моя полностью. Совсем. Без ограничений. И фиг я ее кому отдам теперь! Не для того забирал!
Эпилог
— Радужка, Витька у тебя опять?
— Да, помогает…
— А какого хера он в школе не был?
— Чего-о-о-о? Витька, засранец, а ну иди сюда! Ты же мне сказал, что сегодня у вас сокращенный день?
Я слушаю, как моя жена отчитывает своего мелкого помощника, на удивление жестко, строго так, и невольно скалюсь. Очень мне нравится ее учительский тон, сразу представляю, как она в узкой строгой юбке и с забранными наверх разноцветными волосами подходит ко мне и садится на край стола… Так, чтоб край чулок ажурных показался… Ка-а-айф… Надо будет сегодня попробовать…
— Нет, ну ты представляешь? — звенит в трубке ее возмущенный голос, — он мне наврал! Опять! А мы ведь договорились!
— Гони его домой, там мать обыскалась.
Радужка опять отвлекается, указывая Витьке дорогу, а я думаю, что, возможно, как раз то, что мать его ищет, и заставило парня свалить сегодня со школы. Не, надо сказать, что после отдыха в наркологии Баранкина пришла в себя и, вроде как, уже два месяца не употребляет… Но мало ли, надо выяснять опять… Помечаю себе в блокнот внеочередной визит, выдыхаю, дожидаясь, когда моя Радужка останется одна в своем кабинете.
— У тебя много еще работы?
— Да, я тут до шести, — отвечает она, — потом с Алькой хотела в молл… Ей надо к свадьбе выбрать… Не помню, что…
— А от тебя какая помощь?
— Ой… ну все…
Я прямо вижу, как она закатывает свои яркие глазки, сдувает со лба прядку. Няшка моя разноцветная…
— Слушай… — голос ее становится тише и интонации такие, что напрягаюсь невольно, — тут папа опять приезжал…
— Чего хотел? — помимо воли начинаю жестить тоном, очень уж мне не нравится возросшая активность Солнечного старшего.
— Ничего… Спрашивал, как мы… Слушай, мне кажется, что он… Ну… Переживает…
— Нечего переживать, у нас все зашибись.
— Я так и сказала… Но он…
— Риска!
— Ну что Риска… Он переживает… А я чего-то такая сентиментальная в последнее время…
Слышу, как начинает хлюпать носом, хочется одновременно чего-нибудь разломать и сжать ее в своих руках, от всего мира укрыть. Степень озверелости прямо невероятная.
Ну вот сколько можно лезть уже к нам? Ну заебали же!
Живем тихо, спокойно!
Мне квартиру дали на моем участке! Служебную! Чистую и красивую! Маленькую, но нам хватает… И работа мне нравится, несмотря на частый трешак, в ней происходящий! Зато меня на участке только по имени отчеству зовут! И здороваются с уважением за руку! Все! Даже бывшие сидельцы, ментов на дух не переносящие! И премию выплатили! Конечно, раньше мне ее хватило бы на один раз гульнуть в клубешнике… да и то не в полную силу. Но это раньше. А сейчас… Мы так радовались с Радужкой, напланировали, что купим… И ей тоже в ветеринарке выплатили первую зарплату…
Мы, обнявшись, танцевали в нашей пустой квартирке, из обстановки в которой только толстый матрас на полу и Герман в углу. А Шарик прыгал и норовил мне на руки залезть, лохматое чудовище… И не было никого на свете счастливее.
Потому что это было первое наше. Не чье-то там, данное с широкого плеча, кинутое, как собаке кость, а наше. Нами заработанное, за наши заслуги данное.
Это охренительное ощущение, самое кайфовое в мире. Ничего не сравнится, ничего!
И потому любую попытку влезть в это я безотчетно воспринимаю, как покушение на нас.
Понимаю, что неправильно. Радужке надо мириться с отцом, тем более, что он сам проявляет инициативу, приезжает… Не просит, он не умеет этого делать, но пытается говорить, пытается что-то предлагать… А мне не хочется, чтоб она слушала. Не хочется, чтоб брала. Почему-то кажется, что, стоит впустить в жизнь прошлое… И нас не станет. Дико, да, тупо. Но вот есть такое у меня, бзик такой, закидон.
— Радужка, смотри сама, — один бог знает, чего мне стоят эти слова! — если хочешь…
— Я хочу, чтоб он с тобой встретился! А не вот так… Словно в прятки играем… Взрослые люди…
— Ну, так я не против… — Блять, против! Но не скажешь же ей… — но первым не поеду…
— Нет, конечно нет… Все, у меня пациент, пока!
Она кладет трубку, а я сижу какое-то время в струпоре, прикидывая, как правильно поступить…
Не хочется никого к нам пускать, эти месяцы были настолько клевыми, сладкими и всеобъемлющими, что хочется их длить и длить.
Но мы не в вакууме, к сожалению. И это надо принять…
Открывается дверь, и я, глядя на посетителя, в очередной раз прихожу к выводу, что мир квантовый…
— Привет, — по-свойски здоровается длинный, нахально валясь на стул для посетителей.
— Привет, — отвечаю я, разглядывая родственничка и гадая, какого хера ему тут надо.
— Слушай… Давай без прелюдий, — начинает он, а я не могу не поржать:
— Да ты че? Я так не могу! Это же будет больно!
— Ниче, тебе не привыкать, — скалится Игорь, — хватит вам уже, а? Отец переживает… Погуляли, поиграли, и хватит. Возвращайтесь. Места в доме отца всем хватит… Если к себе не хочешь…
— А ты у нас миротворцем заделался?
— Нет, ты мне по-прежнему не нравишься и я искренне считаю, что сестра просто башкой сильно ударилась, раз вообще в твою сторону посмотрела…
— Ну тогда о чем базар?
— О том, что я и отец не хотим, чтоб она жила… там, где вы сейчас живете… Бля, Сом, ну это же смешно! У вас обоих на счетах полно бабла, а вы деньги до зарплаты считаете…
— Слушай… — прерываю я его, — а тебе никогда не хотелось пожить… Ну, не придатком Игоря Геннадьевича Солнечного, а самим собой, а? Просто Игорем Солнечным? Просто почувствовать, насколько ты — это ты?
— Не понял…
— Ну вот, когда поймешь, тогда и приходи. А пока у меня работа. И да, если хочешь, давай вечером пересечемся, Радужка с подружкой свалит с молл, а мы с Немым хотим в бильярдную…
Длинный смотрит на меня какое-то время, потом коротко кивает и, пожав руку на прощание, уходит.
А я остаюсь сидеть на своем рабочем месте. Прикуриваю, щурюсь в окно на двор, залитый лучами весеннего солнца.
