Тот самый, что у Кенгурихи паспорт украл
Поначалу история была очень романтичной… Она подцепила его у тюряги. Красавец. Простой, как нож-выкидуха. Звонит мне Кенгуриха, когда их роман был на пике, когда ее душа пела. Вот! Видите, какими они умеют быть: он стихи ей писал! Самые настоящие стихи, на листочке, ручкой, может, не как Лорка, но все же… Впрочем, потом оказалось, что это был чистой воды уголовник, даже убийца. По кличке Сёгун. И этот вот Сёгун-убийца писал нашей Кенгурихе стихи о цветочках и птичках, о бабочках и о любви. Потому что они не умеют иначе, кроме как о цветочках. А блядища радовалась, носилась с его стихами, по телефону мне читала, любовь — весна, моей Кенгурихе посвящаю. Я тогда все поняла, как только она мне сказала, где и когда с ним встретится, и чтобы я на эту встречу пришла и издалека на него посмотрела. Квинтэссенция телка, ноги до неба, ширинка аж трещит, лицо с прямым римским носом, небольшие залысины, бицепсы. Впрочем, разве такое передашь словами? Шел к ней туда, под этот шпиль в Щитницком парке, вразвалочку, как моряк. Слышите: как моряк! Я аж не сдержалась, вышла из укрытия и говорю ей:
— Ты что, подружку не узнаешь? Познакомь меня с другом…
Что Кенгурихе делать — вынуждена была меня представить, тут я все про него и поняла. Было у него что-то такое в лице, в глазах, от чего все бабы, как мотыльки, на огонь летели, хоть каждая и знала, что это уголовник. Да, глаза такие, слегка выпученные, а внизу, под глазами, нежненькое такое, выпуклое мясцо. И шрамик на щеке, и ямочка на подбородке, и просто-таки театральные жилы на руках, все в нем было театральное, будто из комикса. Как с картинки. Например, бакенбарды точно у какого-нибудь Ивана из России XIX века, огромные, на пол-лица. Мамма миа! Как все дальше развивалось? Пошли мы к Кенгурихе. Понятное дело: водка, пиво, я стала разыгрывать перед ним богатую американскую тетушку, потому что подсознание мне шепнуло: он тобой тем больше заинтересуется, чем большими деньгами ты его удивишь. Достаю я сто злотых и на землю, топтать начинаю, но он тут на меня как прикрикнет, чтоб я не смела бросать такое на землю, потому что там орел, а сам он… кто он сам-то был? Националист, что ли, или вроде того. Что-то связанное с уважением к стране, к земле, к гербу. А я такая пьяная, что разорвала эту банкноту, подожгла зажигалкой, как Настасья Филипповна. И как только его увидела, ноги эти его длинные, там, под Шпилем, сразу представила себе такую картину: я в ванне, а он стоит надо мной так, что я снизу вижу его ноги-колонны, и ссыт. На мою грудь и на лицо. И плюет. Пошепталась я с Кенгурихой, мол, закрой туалет на ключ, пусть он все это пиво выпьет, но туда пусть не ходит. Пусть он туда не ходит! На ключ закрой, если ты меня хоть сколько-нибудь еще любишь, если ты подруга мне! Ну да закрой же ты, в жопу, дверь эту, чтоб он туда войти не смог, чтоб нога его не переступила этого порога. Ключ я себе на шею повесила, потому что Кенгуриха в доме старой постройки жила, сортир у нее вместе с ванной, и все это на старый ключ закрывается. На сердце себе повесила ключ и вернулась в гостиную, где он ботинки снимал. Мы все ему объяснили, а он сказал:
— ОК, — и резинку жует.
ОК… А мне эти две буквы как WC прозвучали, ну я и давай лить в него это пиво. Пей, пей. Что тут долго рассказывать: осуществилась мечта моя. Кенгуриха в дверях сортира стояла и курила со скучающей рожей.
Прошло какое-то время. Встречаю я Сегуна в городе. Очень милый. Приглашаю его выпить, угощаю сигаретой. Я как раз при деньгах была. Он себе ботинки купить пожелал, высокие такие. Привел меня на самый верхний этаж торгового дома «Подвале», там он их углядел, за триста злотых, тогда это была большая сумма. Я глупая, чтобы ему понравиться, начала сорить деньгами, то одно, то другое покупать, ему, себе. До того дело дошло, что открылась я ему, говорю: меня в армию хотят забрать. А он мне: ерунда, надо только к его дяде из военкомата сходить, а вернее съездить, за шестьсот злотых он мне самую плохую категорию, непригодность к воинской службе, выправит. Сели мы в такси и летим к его дяде, я уже пьяная, потому что каждую покупку мы в каком-нибудь приличном кабаке обмывали. Въезжает такси на старые улицы, в Бермудский треугольник, он и говорит:
— Ты здесь меня обожди, в машине.
Забрал мой военный билет и деньги и пропал в подворотне. Я жду, жду, а через полчаса таксист уже начал ерзать и говорит мне: «Что-то, молодой человек, не идет ваш приятель…» — тут я поняла, что он в подворотню вошел и со двора как в жопу провалился, только что мне до этого, если глаза у него навыкате и припухлостью обрамленные… И после всего этого у него еще совести хватало к Кенгурихе приходить и про мое здоровье спрашивать. И паспорт этот у нее украсть. Пользоваться им. Через несколько лет письмо мне под дверь подсунул, что ждет меня с моим военным билетом под Шпилем и еще что я должна ему столько-то и столько денег принести — тогда он мне его отдаст, а если не приду, то у него в бутылке зараженная кровь и шприц, и он меня уколет, но что с того, если у него под глазами мешочки, а на щеках шрамики… Ну это я уже совершенно проигнорировала, и никаких дальнейших последствий не было, кроме разве тех, что эти ляжки его я до сих пор над собой вижу и нисколько не жалею. Потому что потом оказалось, что у меня самый главный бандит, главарь мафии был… Жаль только, стихов мне не писал, а Кенгуриха и по сей день эти его каракули хранит в баре среди пустых бутылок и каждому читает…
Смертельно ядовитая тетка приехала из Освенцима, выглядела, как пробирка с цианистым калием. И на эту пробирку кто-то водрузил проволочные круглые очки. Худая, высокая, веснушчато-рыжая. Сидела за убийство, освобождена досрочно, а теперь мы ее принимаем.
Сразу вокруг нее на пикете образовался кружок. Сливки уголовного мира: Калицкая, Ядька-Кривой-Нос. Я смотрю: что это за новая святая приехала? А Патриция мне на ухо: отрава!
— Смотри, — говорит Патриция, — смотри, там на лавке сидит страшная уголовная тетка, Доктором Менгеле кличут. У Утки ночует. Подойди, голоса не подавай, только слушай, потому что неизвестно, психическая, может врезать.
— Она в очках, точь-в-точь доктор Менгеле, волос светлый, одним словом, — фашист! Разговоры разговаривает, какие-то дела с Уткой утрясает, о деньгах, о хуях…
Пришел этот ваш Сёгун, по которому вы с ума сходили, и сразу с Доктором Менгеле шептаться. Шу-шу-шу. На ушко. Тогда она встала и говорит:
— Прошу прощения. Мне пора. Мне на вокзал.
И так ядовито-сладко смеется.
Патриция шепчет мне:
