— Что такое? Джесика!
— Какая там Ибица, какая Майорка, какие жирные английские туристки? — Джесика вне себя от возмущения. Джесика на коне. — Это все подделка, американское вранье! На пляжах не протолкнуться от татуированных пижонов. Говорю вам: подделка! Загоревшие в солярии, накачанные в спортзале тела. Лица, как у клонов, все одинаковые. Говорю вам: совсем другое дело ночь, ноябрь, восьмидесятые годы… Дождь, вокзал Вроцлав-Собачье Поле. Идет пьяный солдат…
— Ну надо же!
— …входит в подъезд на Берутовской. Обоссанная подворотня, тусклая лампочка. Спускается в подвальчик. Вот это, я понимаю, жизнь! А вы мне: Ибица! Солнце в зените! Вы что от меня хотите, чтобы я на рекламу турбюро клюнула?
— Во-первых, Джеси, здесь не Ибица, что-то тебе, наверное, привиделось, здесь Балтика, Любиево. Во-вторых, выходи-ка из воды и давай к нам, к костру…
И вот мы уже идем, а там столько гостей! Ни дать ни взять шабаш ведьм! Кора, Анна, Графиня, Бантик…
была известна на побережье. Тетки называли ее «Бантик», потому что она торговала лентами. Говорила в нос. В Большом Атласе Польских Теток при статье «Бантик» в правом нижнем углу перечеркнутый диск.
— …была я раз на пляже в Домбках, спросила у одной такой сосалки: «А про Бантик ты слыхала?» Та смутилась:
— Плохая она, эта Бантик… Поехала как-то раз за границу, так все время пристраивалась к группам из ФРГ, шла за ними в гостиницу, входила в ресторан и весь шведский стол — раз — и сгребала к себе в пластиковый пакет с голой бабой на мотоцикле, а потом выходила как ни в чем не бывало. А на заставе, где всегда было много теток, стоило телку какому зайти в жестянку, начинала по-мужски кричать: «Пи-идоры-ы, бей их, пидоров, бей, бей!!!»
Естественно, все сосалки тут же смывались, и тогда Бантик входила в жестянку и имела этого телка в одиночку.
Покупала в ГДР саламандровскую обувь по двадцать пять марок и продавала в Польше в комиссионках по полторы тысячи злотых. А когда познакомилась с богатым старым немцем, сказала ему: «Я отдала тебе свою молодость, теперь отдавай мне свою пенсию».
Мачеиха хотела иметь грудь. Ей говорили: надо прибавить в весе, а то худая, как палка. Так она на качалку ходила, ела от пуза, без толку, не в коня корм. В конце концов знакомая транса сказала ей:
— Несколько инъекций — и готово.
И в доказательство продемонстрировала собственную грудь. Большую, красивую. В обрамлении рюшечек и цепочек. Мачеиха украла из дома видак, продала его и купила на рынке гормоны, от которых у нее выросли борода и усы… После оказалось, что ей подсунули тестостерон. Думали, раз она из качалки, значит, стероиды хочет купить для мышц. Хотя она четко сказала: «для роста грудей», а не «грудной клетки».
была очень простой и очень толстой. Работала в радиоузле на вокзале, объявляла поезда. Раз объявила поезд Вроцлав — Краков и забыла выключить микрофон. А поскольку как раз тогда у нее сидела Сушь Бескидская и они хабалили, то люди такое про нее узнали…
Рома была так проста, что именно у нее-то и получалось с телками. Она находила с ними общий язык — не то что мы, интеллектуалки. Мы, когда разговариваем с телком, уже через пять минут слышим, что как-то странно говорим, как артист или как по радио говорят, такие же, как по радио, слова и обороты… А она увидит какого-нибудь солдата на увольнительной… другая, более образованная, не сумела бы с ним так поговорить. Короче, Рома Пекариха, будучи на уровне чмошника, просто подходила и так начинала:
— Ну тэ… Солдат (но получался у нее какой-то «салдан»)…
— Что?
— С Бжега? (но и здесь у нее получался какой-то «Бзег») Часть твоя в Бзеге?
Он ей, что, мол, нет, что в другом месте. Тогда она: а, бывал я там. И тут же:
— Эй, салдан, а салдан, как насчет выпить?
А он, допустим, отвечал, что договорился о встрече, ждет человека, но тот почему-то не пришел, так она вела его домой, покупала водку в больших количествах и:
— Эй, салдан, а как насчет пожрать?
И делала ему бутерброды, грела суп, постирушку устраивала… Говорит:
— Салдан, а тебе не постирать чего из белья?
И когда уже его накачивала под завязку, то просто, безо всяких церемоний:
— Салдан, а салдан, поел-попил, а теперь сам понимаешь… Потому что я такая… мужская женщина… (Толстая мужская женщина — забывала добавлять эта наша Рома.) — Хочешь получить удовольствие?
И еще какой-нибудь фильм ему пустит. Само собой, частенько получала в зубы, но часто случалось, что и в рот.
Рома Пекариха. Как-то раз вырядились они с Бескидской в белые штаны, в белые блузки, золотые цепочки. Пошли к русским под казармы. Влезли на стену и шмякнулись прямо в кокс, в сажу, потому что с другой стороны стены как раз была гора топлива, потом в комендатуре годами вспоминали и смеялись, годами за бутылкой рассказывали, как их там, точно двух дьяволиц, вытаскивали из этой сажи, перемазанных, всклокоченных. Воинская сноровка понадобилась, чтоб вытащить.
Померла Ромка, всю жизнь с путейцем прожила, может, и хорошо, что до этих жутких времен не дожила… Боже, а какие советы она давала, как она умела присоветовать! Уже под конец жизни, когда жила в Ополе, жаловалась, звонила нам с Патрицией:
— Сестры, сестры, приезжайте ко мне в Ополе (Патриция, может быть, и приехала бы, если бы ей кто эти двадцать злотых вернул за проезд, потому что скупая, как не знаю кто). Приезжайте ко мне, меня все тут знают, всем известно, что я актриса, песни исполняю…
Сестры, я иду, я кадрю, вокзал Ополе-Центральная, восемь вечера, у меня сумка, в ней водка, пиво, сигареты… Ну и времена настали! Вижу, служивый, я к нему: «Служивый, а сколько тебе осталось?» — А он: «А тебе не один хрен!»
Вот какая молодежь нынче, вот до какого времени я дожила…
Потом понижала голос и говорила:
— Сестры, как случится вам быть в Щецине, я в Голеневе в части служила, поезжайте туда до самого кольца трамвая, семерки, озеро Глубокое, может, вам что и обломится там.
Как Анна снимала Юзека-дальнобойщика
С восьмидесятых годов самая яркая вроцлавская звезда велела называть себя Анной. Найдет какую-нибудь палочку в парке — вот он и микрофон — и уже поет песни Анны Янтар, которую обожала:
— Анна Янтар — класс, лучше нее нет!
— С чего ты взяла?
— Потому что… потому что «янтар» почти что «янтарь»!
Звонит:
— Дошел до меня слух, что Михаська-Литераторша книгу про нас пишет… Боже, какой же теперь у девочки соmе back,[67] на обложках фотки, а я помню, как тетки в восемьдесят восьмом в Тетколенде и на Центральной говорили, что Михаську уже можно списывать… Потому что, сука, не показывалась тогда, ну и сразу пошел слух, что сидит. А говорили так: «Белоснежка или в тюряге или от болезни какой нищенкой в богадельне сдохла, как Норвид». Приезжаю я из Быдгощи, а тут Михаська, сучара, нате здрасьте! Прямо звезда какая, на обложках! Вот это реклама! А как молодо выглядит, точно говнолетка, ни одна тетка ей в подметки не годится.
