Мои наблюдения:
Я слишком доверчива, мне не очень нравятся загадки. А ему свойственна скрытность. Но что, если он прав? Всегда можно сказать то, на что раньше не отваживался, но тогда уже ничего не изменить.
Что же произошло?
Мои слова и слезы его напугали; я совершила ошибку. Он пришел за любовью, болтовня его не интересовала. Пожалуй, даже физическая сторона любви не была для него самой важной.
Когда мы с Клементиной учились на одном факультете, то изобрели «Правило шести «нет»».
Цепочка из шести «нет» должна была предшествовать «да».
1. Систематически отменять назначаемые свидания (стервозный трюк, который почти всегда срабатывает).
Остальные правила, само собой, были связаны с первым.
2. Не спешить.
3. Не слишком откровенничать, пока не выяснишь, с кем имеешь дело.
4. Не отдаваться.
5. Не звонить самой и только изредка отвечать на звонки.
6. Как в дрессировке, использовать метод кнута и пряника.
Наконец, согласиться на поцелуй, если объект того заслуживает.
Это было легко в теории, но совершенно невыполнимо на практике.
Вероятно, в любви теория и практика никогда не уживаются друг с другом. В реальности правила существуют лишь затем, чтобы нарушаться, а желания — удовлетворяться.
Неверно думать, что сумасшедшие не ориентируются в пространстве, и не стоит недооценивать частичку мазохизма, которая есть в каждом из нас. Сумасшедшие свободно бродят по городу, также как и мазохисты; иногда они даже встречаются.
И тогда нежные слова вызывают отвращение, а грубость становится привлекательна.
Отсутствие логики.
Внутреннее потрясение.
Перемена ценностей.
Отмена «правила шести «нет»», бесполезного, когда мужчина уходит.
Пустота возводится в новую норму.
Меня притягивает что-то, чего я не знаю. Что именно? Сложность?
Я уже ни рассудительна, ни логична; я себя не понимаю.
Должно быть, я влюбилась. Иначе я бы просто выгнала его. Жизнь была бы такой простой, если бы состояла в том, чтобы не любить того, кто плох.
Но тот, кто плох, хорош.
По существу.
В каждом человеческом существе таится загадка, которую хочется или не хочется разгадать.
Может быть, даже любовь способна родиться из того любопытства, которое вызывает у одного человека загадка другого. Я хочу узнать, отчего этот человек молчит. Узнать, кроется ли за его молчанием тайный умысел или романтизм.
Спустя лишь несколько минут после его ухода раздался телефонный звонок. Звонил он.
— Это «я».
Он назвал себя «я», этого было достаточно.
Я подумала, что он сожалеет о случившемся и собирается вернуться, чтобы извиниться за столь поспешный уход. И, конечно, я его уже простила.
— У меня в кармане твоя сережка, — бесстрастно сказал он. — Не знаю, как она там очутилась.
Я верну ее завтра. Буду у тебя в два часа.
А как же мои лекции в лицее? Этот человек думает, что я полностью в его распоряжении?
Я была полностью в его распоряжении.
Я, боровшаяся за то, чтобы мужчинам и женщинам платили одинаковую зарплату, добровольно подчинилась мужчине, нарушила свой обычный распорядок, соврала, что мне нездоровится, отменила лекции и заказанные завтраки.
Ничто не остановит влюбленную женщину — никакие принципы, никакие устои, никакие гипотезы, никакие постулаты, никакие обязательства, никакая логика.
Чтобы удержать меня, пришлось бы меня связать.
У влюбленной женщины нет ни гордости, ни самомнения.
Но у нее могут оставаться дерзость и высокомерие.
Чуть не забыла: у влюбленной женщины нет будущего.
Апельсины были выжаты, волосы на ногах сбриты, уборка пылесосом сделана, простыни сменены, подмышки присыпаны тальком, губы покрыты блеском, бесцветным и неклейким, кожа умащена, давление — на максимуме, эго — на минимуме, музыка приглушена. Я не была ни гордой, ни приниженной: я была просто женщиной, которая собирается открыть дверь мужчине, потому что не может ему сопротивляться.
Мои ученики вернутся к прерванным лекциям о Лотреамоне на следующем занятии — я не простила бы себе пропущенного свидания.
Зазвонил домофон, и я испугалась сильнее, чем в первый раз.
Я знала лишь его губы, его прерывистое дыхание, его жадные поцелуи, его манеру ничего не говорить, его запах.
Меня восхищали его поцелуи. И он это понимал.
Он прошел за мной в гостиную, я налила ему свежевыжатого апельсинового сока, но он, слегка покачав головой, отодвинул бокал.
— А что ты любишь?
— Кофе.
— Я приготовлю.
Он слегка прищелкнул языком в знак отрицания.
Универсальный язык?
— Хочешь кофе с шоколадом, с ликером, After eight или Киндер-сюрприз? У меня все есть.
Снова прищелкивание языком.
Универсальный отказ?
Он не любит шоколад? Плохой знак.
С легкой гримасой, искривившей его рот, он вынул из кармана пиджака жемчужную сережку.
— Держи, — сказал он, не приближаясь ко мне.
Я взяла сережку кончиками пальцев и вдела ее в мочку уха небрежным, даже фамильярным жестом и поблагодарила его. Прислонилась спиной к стене. Он расхаживал туда-сюда вдоль гостиной, она явно была для него тесной. Вдруг он остановился передо мной.
— У меня больше нет ничего твоего! — сказал он.
Я застыла в изумлении. Хочет ли он, чтобы я вернула ему сережку? Но зачем? Чтобы думать обо мне, когда меня не будет рядом? Или он собирается оставить меня, но не забывать обо мне?
Он подошел ко мне, поцеловал мои закрытые глаза и обнял меня так, словно отправлялся на войну — подводником или пилотом бомбардировщика; словно уже не надеялся увидеть меня снова.
Я спросила:
— Почему ты такой?
Он встряхнул головой, жесткие волосы рассыпались, как в рекламе «л'Ореаль»; ему шел этот жест. Затем он увлек меня к выходу, не разжимая объятий.
Он явно собирался уходить. Он пришел для того, чтобы уйти. Ему нравилось уходить.
Он думает, что любовь гибельна для существования, и лишь мужчины, которые уходят, могут избежать этого проклятья.
Он оказался недостойным той мечты, которую пробудил. Я окликнула его:
— Ты мне позвонишь?
Кивок головой сверху вниз.
— Когда?
— Завтра.
Я задавала ненужные вопросы. Я превратилась в учебник «Как не надо поступать».
Но как оставаться молчаливой рядом с мужчиной, который почти не разговаривает?
А если бы я не задавала ему никаких вопросов, его поведение изменилось бы? Пришел бы он, если бы я его об этом не просила?
