— Но мы были на улице, — возразила я.
— Софи, деточка, толика свежего воздуха не могла его убить. Пусть произошедшее и похоже на сбой сердечно-сосудистой и легочной систем, свежий воздух просто физически не смог бы сделать что-то, что дало бы такую реакцию организма.
Джед наклонился вперед, чтобы подбадривающе похлопать Анселя и меня по щекам.
— Вы двое были лучиками света в его самые темные дни. Ты заботилась о нем неустанно и самоотверженно. Немногие отцы могут сказать то же о своих детях. Майкл часто говорил, что победы во всех этих соревнованиях с лассо были потрясающими, но, глядя на вас двоих, он испытывал истинное восхищение.
От этих добрых слов я снова заплакала.
— Спасибо.
— Тут не за что благодарить. Мы с Майклом дружили с детства. И я благодарен Богу, что у него выросли дети, которыми можно только гордиться.
Шмыгая носом, я вытерла щеки тыльными сторонами ладоней.
— На случай, если ты не в курсе, мой нимб немного потускнел.
— Чушь собачья. Любой, кто знает тебя и твоего отца, так не думает. Они знают, что ты делала все возможное и невозможное из-за любви. — Джед перевел взгляд с меня на Анселя. — А теперь пообещайте мне, что вы двое не будете винить себя в его смерти.
— Мы постараемся, — ответила я, дождавшись кивка брата.
Скрип дворников по ветровому стеклу вернул меня в настоящее. Ансель на мгновение оторвал одну руку от руля и крутанул ручку радио. В машине стояла могильная тишина, потому что нам не хотелось разговаривать.
Вчерашний день прошел также. Около полуночи Ансель без стука открыл дверь в мою комнату. Когда он подошел к кровати, я откинула одеяло, и он скользнул ко мне, сделав то же, что в детстве, когда боялся темноты или буки под кроватью. Я прижала его к себе и сказала, что все будет хорошо.
Но я не пыталась его утешить. Он остался на одной стороне кровати, я — на другой. Сантиментам было не место. Нельзя было сказать или сделать что-то, отчего нам обоим стало бы лучше. Несмотря на то, что его мама в отличии от моей была жива, он с тем же успехом мог быть полным сиротой.
У нас остались только мы.
Ансель заехал на пустую стоянку возле похоронного бюро Грейнджера. Папа сам хотел, чтобы его похоронили тут, рядом с мамой, бабушкой и дедушкой. Брат выключил зажигание, но мы остались сидеть в машине, уставившись в лобовое стекло.
Внезапно Ансель ударил ладонями по рулю.
— Гребаный ад, я не хочу делать это.
Я с презрением фыркнула.
— А кто в здравом уме хочет?
— В том-то и дело. Я в своем уме, потому мне надо выпить. Для поддержки.
— Думаю, что как твой опекун я должна сказать, что ты должен забыть о выпивке до твоего совершеннолетия, да? Не говоря о том, что топить печаль в алкоголе совершенно бесполезно.
— Ну да, но ты мой опекун только на ближайшие пять месяцев. Потом мы можем разъехаться и жить своей жизнью.
Я взглянула на папку, лежащую у меня на коленях. В ней лежало завещание и полис страхования вместе с распоряжениями, которые папа оставил для похорон, а также документы, где я назначалась опекуном Анселя. Еще отец написал письмо о том, чего он желал для нас с братом.
— Знаешь, мне не нужна никакая нотариально заверенная писулька, чтобы о тебе заботиться. Я делаю это с того самого дня, как ушла твоя мама. Даже когда тебе исполнится восемнадцать, и эта бумага станет недействительной, я всегда буду чувствовать ответственность за тебя. Потому что люблю, а не из-за каких-то обязательств.
Несколько секунд пристально посмотрев на меня, Ансель заерзал на сидении, а потом забарабанил пальцами по рулю.
— Я… — казалось, он с трудом подбирал слова, — я действительно люблю тебя, Софи. Знаю, иногда я веду себя, будто это не так. Но я действительно тебя люблю.
Мои глаза снова наполнились слезами.
— Спасибо, что говоришь об этом. Я знаю, что ты меня любишь, но иногда мне очень надо это услышать от тебя самого.
— Понимаю.
Я отстегнула ремень безопасности и придвинулась ближе к брату. Думала, что он уклонится или ответит, чтобы я убиралась от него нахрен. Но вместо этого Ансель заключил меня в объятия. Мы оба отпустили тонкую завесу, сдерживающую наши эмоции, и безудержно зарыдали.
Когда мы оба затихли, я отстранилась, чтобы вытереть слезы с его щек.
— Мы вместе, братишка. Мы всегда были и всегда будем рядом.
— Один за всех и все за одного, да? — спросил Ансель с улыбкой.
— Чертовски верно.
Улучив минуту, мы оба привели себя в порядок. Ансель дернул головой в сторону лобового стекла.
— Думаю, это зовут нас.
Проследив за его взглядом, я увидела на крыльце мистера Грейнджера.
— Ладно, пошли. Покончим со всем этим.
Улыбка мистера Грейнджера была грустной, понимающей, той, которой я уверена, он улыбался всем, кто проходил в эти двери.
— Софи, Ансель, очень сочувствую, — сказал он.
Ансель пожал ему руку.
— Спасибо, мистер Грейнджер.
— Ваш отец был удивительным человеком. Какую замечательную жизнь он прожил! Помню, как он побил рекорд по стреноживанию на региональном чемпионате.
Я заставила себя любезно улыбнуться. Как бы мне ни нравилось, что так много людей помнят успехи моего отца, прямо сейчас мне было на это насрать. Я была слишком зла. И слишком сломлена произошедшим.
— Мы с братом впервые на похоронах. Что нужно делать? — спросила я.
— Обычно мы с семьей садимся и вместе решаем, какие похороны им нужны.
Похлопав по папке, зажатой в сгибе моей руки, я сказала:
— Папа оставил распоряжения.
— Замечательно. Всегда лучше всего, если умерший оставляет распоряжения и его воля учитывается. Тогда, наверное, выберем горб? Полагаю, вы придерживаетесь традиционного погребения. Но если выбор другой, то можем посмотреть урны для кремации.
— Папа хотел традиционные похороны.
— Хорошо, тогда следуйте за мной.
Мистер Грейнджер повел нас по длинному коридору к двери, на которой значилось «только для персонала». За ней обнаружилась комната, заполненная гробами. В сопровождении владельца, я и брат медленно вошли внутрь.
— Как видите, у нас есть несколько моделей, из которых можно выбрать. Также можно заказать гроб по каталогу, мы доставим его в течении суток. Вы ведь не планировали поминальную службу раньше пятницы?
— Нет, — ответила я.
— Тогда это дает нам возможность раздвинуть временные рамки.
Мистер Грейнджер говорил дальше, но я его не слушала. Мое внимание привлек массивный гроб из красного дерева, перед которым стоял Ансель. Сооружение казалось захватывающим, хотя, наверное, иронично описывать гроб таким образом. Блеск дерева казался настолько ярким, что в нем можно было видеть отражение. По бокам красовались замысловатые узоры. Гроб был самой настоящей усыпальницей короля с соответствующей ценой.
— Этот, — сказал Ансель. Я покачала головой, и он непонимающе возразил. — Почему? Это лучший из тех, что тут есть. И блядь, папа заслуживает самого лучшего!
Пока мистер Грейнджер строил недовольное лицо по поводу лексикона Анселя, я подошла к брату и тихо сказала:
— Этот чертов гроб стоит пятьдесят тысяч долларов.
— Но ты сказала, у папы была страховка.
— Не настолько большая, чтобы купить гроб за пятьдесят кусков, а потом позаботиться обо всем остальном, что еще потребуется.
Мистер Грейнджер прочистил горло, и мы с Анселем обернулись на звук.
— Прошу прощения, что беспокою, но вам не следует беспокоиться о деньгах. Счет уже оплачен.
— Что, простите? — переспросила я.
— Утром кто-то принес чек на пятьдесят тысяч долларов с инструкцией, что деньги предназначены для похорон мистера Джеймсона, и мисс Джеймсон вправе потратить их на свое усмотрение. Это то, что я должен был передать вам.
— Кто это сделал? — спросил Ансель.
— Благодетель предпочел остаться анонимным, — ответил Грейнджер.
Чувствуя головокружение, я пошатнулась.
Уильям. Другого правдоподобного объяснения не было. У нашей семьи не было других знакомых с такими деньгами. Даже если бы папины приятели по состязаниям собрали пожертвования, такую сумму им было собрать не под силу.
