Поставив кружку на столик, я вылезаю из кровати.
— На кухне, — говорит он. — Через десять минут.
***
— Ребенок, ты ужасно выглядишь.
— Ты уже говорил, — я обхожу его, чтобы сварить еще кофе. — Просто очень занята с книгой. Что случилось с Эвой?
Он слегка сутулится, когда отвечает:
— Судя по всему, начала видеться с каким-то парнем с работы.
— Насколько вольно мне трактовать термин «видеться»? — прислонившись спиной к стойке и повернувшись лицом к нему, спрашиваю я.
— Я сказал так из уважения к нежным чувствам моей дочери. А если точнее, то она трахнулась с ним в баре.
Я морщусь.
— Она сама тебе сказала?
Он смеется и растягивает это короткое слово с легкой дрожью в голосе:
— Не-а. Я застукал ее с ним, когда зашел к ней после ее смены. Хотел сделать сюрприз. Она стояла, перегнувшись через барную стойку, с его языком в глотке. И они не выглядели только что познакомившимися.
— Хочешь, я ей врежу?
Снова засмеявшись, он качает головой.
— Я хочу, чтобы ты сделала свою фирменную яичницу и рассказала о чем-нибудь хорошем.
Повернувшись к холодильнику, я достаю картонную упаковку яиц и пачку масла.
— Мне нечего рассказать.
— Нечего? — удивленно посмеивается он. — А как же Лера?
Я пожимаю плечами, радуясь, что стою к нему спиной, и достаю хлеб.
— У нас примерно то же самое, что и у тебя с Эвелиной.
— Лера тебе изменила? — хрипло восклицает он.
— Нет, — тут же отвечаю я, желая её защитить. — Ничего такого, это не… Долго рассказывать.
— На случай если ты не заметила, у меня теперь нет девушки. Так что времени у меня предостаточно, — он наблюдает, как я достаю из пакета два ломтя хлеба и ломаю на мелкие кусочки серединку для Яичной Корзинки — любимого завтрака папы. Когда я ее готовлю, он всегда наблюдает за мной с удивленным выражением на лице, будто это какой-то завораживающий ритуал. Это, конечно, потрясающе, но весь секрет в том, чтобы яйца и хлеб готовить вместе. Иногда я поражаюсь, как он только выживает в одиночку.
— Что произошло? — настойчиво спрашивает он. — Тем вечером вы тут с трудом отходили друг от друга. А сегодня ты приехала одна и спала в своей комнате впервые за долгие годы. Расскажи.
Оставив яйца и хлеб на столе, я достаю сковородку.
— Я не хочу говорить о Лере, — говорю я, чувствуя, что меня застали врасплох внезапно появившиеся слезы. Понимаю, что папа видит, как я их смахиваю, поэтому бормочу: — Прости, я на взводе. Я испортила все, что только возможно. Фильм, будущую серию книг. Отношения с Лерой. Все.
— Это не похоже на тебя, особенно что касается Леры.
Я смеюсь и включаю конфорку.
— Не похоже? Вспомни, когда Лера впервые пришла сюда. Ты смотрел на неё как на вымирающий вид.
— Это просто было необычно, — оправдывается он. — Ты еще никогда не приводила домой девушку.
— Я паниковала насчет работы и сказала ей, что мне нужно немного пространства, перерыв. Ну а она отправилась ужинать с кем-то еще, — потирая глаза, говорю я. — Она злится, и думаю, поэтому-то и пошла, — я кладу кусочек масла на сковородку и наблюдаю, как он тает. — Я сожалею о том, что сделала, но теперь не знаю, как это исправить.
— Но ты ведь буквально… — он делает паузу и качает головой. — Честно говоря, я из-за этого больше расстроен, нежели из-за произошедшего с Эвой.
Ко мне приходит облегчение. Где-то в глубине моего сознания запечатлелся образ папы в тот момент, когда его оставила мама, и я боялась, что он снова станет таким, если Эвелина уйдет. Слава богу, что он уже другой.
— Так, давай с самого начала, — говорит он. — Что у тебя с работой?
— Я пропустила срок сдачи книги. Не говоря уже о трех интервью, что я проспала.
Папины брови, кажется, взлетели к потолку.
— В жизни не запарывала дедлайны, но я настолько отвлеклась, что запоздала со сдачей книги, будучи не в состоянии сосредоточиться… — я обжариваю на сливочном масле кусочки хлеба, переворачивая, чтобы они схватились со всех сторон.
— Но — ты только не расстраивайся, — предостерегающе поднимает руки папа, — потому что я просто пытаюсь понять — какое это имеет отношение к Лере?
Из-за дискомфорта, что я обсуждаю это с отцом, в животе все сжимается, но у меня уже нет сил сопротивляться.
— В последнее время, сев за работу, я ловлю себя на том, что кручу в голове, что она сказала или сделала. И настолько забылась, что решила, будто у меня есть еще неделя, чтобы закончить «Майского Жука».
— Но ты все же успела ведь, нет?
— Я задержала книгу на три недели. Думаю, я свалила вину на произошедшее с Лерой, вместо… даже не знаю…
Папа ждет несколько секунд, что закончу, а потом мягко продолжает:
— Вместо того чтобы признать, что ты была совершенно и оправданно потрясенной? — в этом ключе причина моего безумия не такая уж и не понятная. — Тася, детка, твоя жизнь перевернулась с ног на голову еще до отношений с Лерой.
Я разбиваю в сковородку два яйца, убавляя огонь, чтобы они не пережарились. Он так легко меня понимает, — от этого снова на глазах наворачиваются слезы.
— Я знаю.
— За последние несколько месяцев ты провела в самолетах больше часов, чем мой сосед-пилот.
— Знаю.
— Ты помнишь, когда впервые начала рисовать? — спрашивает он.
Немного подумав и вытерев слезы, я отвечаю:
— Нет.
— Потому что тебе кажется, что так было всегда. Поначалу были просто каракули на каждом листке бумаги и выигранные конкурсы раскрасок в супермаркетах. Но после ухода мамы все изменилось. Вместо того чтобы развлекаться рисованием, оно стало твоим единственным занятием. Каким-то наваждением. Меня часто мучала бессонница, и, проходя мимо твоей комнаты посреди ночи, я заставал тебя сидящей, сгорбившись, за столом и рисующей. Это было твоим способом спрятаться от невзгод. В те времена я не всегда был приятным в общении, и ты отображала на бумаге все свои мысли и чувства.
Я молча жду, когда он продолжит, наблюдая, как готовятся яйца. Желтки поблескивают канареечно-желтым, а кусочки хлеба схватываются белками. Я практически вижу поднимающийся жар от сковороды, он деформирует воздух над ней.
— Тебе необходим Рэйзор. Необходим твой мир, где ты все контролируешь, где невозможно сказать лишнего или что-то испортить, потому что все там создано тобой. Герои там говорят то, что не можешь сказать ты. И им не важно, сделаешь ли ты что-то не так. Рэйзор от тебя не уйдет. Он твоя семья, — папа делает паузу и потом продолжает: — Уверен, это пугает: хотеть кого-то так же сильно, как ты — Леру.
Я смотрю на него ничего не выражающим взглядом.
— Пап.
Он возвращает мне такой же взгляд, но его чуть мягче и более понимающий. Мудрый.
— Я не сомневаюсь, что все это подавляет и пугает. Так же уверен, что страшит необходимость поделить свое внимание между этими двумя объектами любви. Ты не хочешь потерять ни один из них. И ни один не хочешь бросить. При том, что Рэйзора ты знаешь дольше.
Оглянувшись на сковородку, я аккуратно переворачиваю хлеб и яйца.
— Ты сделала глупость, а Лера, вместо того чтобы оставаться сильной и непоколебимой — такой, к какой ты и привыкла — отошла в сторонку и дала тебе то, о чем ты просила. А на свидание пошла, чтобы убедить тебя в своей точке зрения.
Не оборачиваясь, я чувствую, как он наклоняется вперед, локтями опираясь на стойку.
— Я верно оценил ситуацию?
Я поправляю яичницу краешком лопатки, не глядя на его, уверена, самодовольную улыбку до ушей. Мне неприятно, что этот разговор еще раз прошелся по ранам, оставшимся после ссоры с Лерой в баре.
— Да.
Папа встает и идет к шкафу взять тарелки.
— Но, по крайней мере, она сделала, о чем ты её просила, так что тебе нечему удивляться.
У меня вырывается недоверчивый смешок.
— Намекаешь, что я намеренно саботировала отношения с Лерой?
Папа качает головой.
— Я всего лишь говорю, что ты не простой человек. У тебя есть провальный опыт в отношениях, и не зависимо от твоего решения, будто он распространится на последующие, это не так. Я всегда беспокоился, что у тебя что-то вроде синдрома покинутости и отчасти я прав, — я смотрю на него, разинув рот, но он продолжает: — Но мне кажется, на самом деле ты боишься не оказаться брошенной, Тася. А боишься, что это тебе придется отказаться от того, кого любишь.
