Маришка едва-едва сдержала стон, толстая свеча туго и властно, рывком, забила узкое влагалище, а вторая, чуть не до хруста, медленно вошла в попу. Запечатав рабыню, Граф проверил, хорошо ли закреплены петли на перекладине. Провел рукой по щеке Маришки:
— Ну вот. Постарайся выдержать побольше. И верь мне: ты можешь много!
Развернулся и, больше не оборачиваясь, ушел в дом. А на морозе, бесстыдно распятая, с торчащими из отверстий свечами, осталась обнаженная девушка. Начался день «мороженого».
Граф совершенно спокойно вернулся в кровать, деловито переставил будильник и с чувством хорошо выполняемого долга (перед необученной девчонкой, конечно!) провалился в сон младенца. Второй раз вставать было не так приятно — будила не ученица, кандидатка в совершенные женщины, а механический звон. Но делать нечего: обязанности настоящего господина сложны и ответственны.
Натянув удобный и теплый шерстяной костюм, Граф второй раз за утро вышел на крыльцо. Снег не падал, сумерки почти расступились, но белое тело на фоне белого снега в глаза не бросалось. Хотя кто тут ее увидит — мельком подумалось Графу — в такую-то рань. А тетка Назаровна давно к моим девицам привыкла! Пробираясь по узкой тропинке, пробитой босыми ногами Маришки и его валенками, подошел к распятой. Девушка была еще в сознании — услышав шаги, трудно подняла безвольно опустившуюся голову и попыталась что-то сказать белыми губами.
— Погромче! — строго велел Граф.
Снова невнятный шепот. Он и так знал, что может сказать воспитанница, но закон требовал четких и ясных ответов.
— Не слышу!
Маришка сумела выдохнуть морозным паром едва слышного дыхания:
— Холодно.
— Конечно, холодно, — кивнул Граф, — минус пять. А где холодно?
— Гру-уди, — шепот измученной Маришки.
Господин тщательно осмотрел полноватые, мягкие груди девушки. Подкрашенные утром соски неестественно ярко темнели на белых от холода полушариях. Граф взял их поочередно в руки и сильными сжатиями размял, разогревая:
— Ничего, все нормально.
Отпустил груди, обошел вокруг распятой, так же тщательно проверил состояние ягодиц и ляжек. Вчерашние полосы хлыста выделялись на заду темно-синим узором ровных рубцов: хозяин сек своих девушек мастерски, укладывая удары точно по линейке. Спина и ляжки были не тронуты, а попа могла выдержать еще пять вчерашних «доз». Граф остался доволен состоянием ученицы и лишь напоследок легонько потрогал забитые внутрь тела свечи:
— Все хорошо, малыш, ты в норме. Даже дрожать перестала. Терпи, девочка — урок не окончен, и не волнуйся за меня — я сам приготовлю завтрак!
— Спасибо, мой господин, — едва слышно шевельнула губами ледышка-Маришка.
Позавтракал он быстро — конечно, следовало поддержать уверенность девушки в ее силах, но и перегибать палку не стоило: ее тело было еще не настолько вышколено, как у лучшей из лучших, прекрасной Светочки, на которую убил едва ли не полтора года неустанных трудов. К концу обучения этот поначалу некрасивый ломкий «бутон» расцвел в образец тщательно сделанной фигуры, а насчет «мороженого» — Светочка оставалась пока лучшей и тут: почти сутки совершенно голой, с редкими заходами в парной жар, купаниями в ледяной проруби и по десять плетей каждый час на ледяной скамье. Хотя… Хотя и у Маришки задатки — ого! Надо, надо работать…
Снова вышел, удовлетворенно отметил, что Маришка так и не дошла до обморока — снова приподняла голову при его шагах. Неторопливо отвязал, видя, что девушка почти не понимает происходящего. Идти сама она бы уже не смогла, и господин не поленился отнести ее в баню на руках. Уложил на пол парилки, махом окатил едва теплой водой и быстро вышел — не любил мученических криков, которые, он знал, сейчас не удержать отходящей от мороза девушке. Ее тяжелые стоны и громкий плач были слышны даже снаружи — господин хорошо представлял, как корчится и катается она сейчас по мокрому полу в облаках горячего пара.
Дождался, пока пошатывающаяся фигурка не показалась в предбаннике. Еще раз осмотрел распаренно-красное тело ученицы, аккуратно убрал из отверстий свечи: сама Маришка не посмела бы вытащить их. В знак поощрения сам накинул на плечи легкую простыню:
— Вот и молодец! Ровно три часа, малыш. Я тобой почти доволен.
— Почти? — тихонько спросила девушка, тут же скользнув на колени, когда говорила с господином.
— Пришлось переспрашивать тебя утром, пока ты тренировалась, а рабыня должна всегда отвечать четко и ясно!
Маришки взмела волосами пол, склоняясь в позе покорности:
— Я виновата, мой господин!
— Иди в дом, завтракай, займись делами… Тебе полчаса, потом, малыш, ты уж прости строгого господина — но это все для твоей пользы. Чтобы голосок позвончее был, десять розог на «мостике».
— Да, мой господин!
Спустя полчаса старательная девушка закончила все работы по дому, ради которых рабыне разрешалось надеть маленький передничек и передвигаться не только на коленях. И, помня наказ господина, сразу по окончании работ прошла на середину большой комнаты, потянулась гибким тренированным телом и изящно сделала мостик, широко раздвинув ноги. Поза была очень удобной для коротких наказаний — господин мог наказывать любое место спереди девушки, а короткая порка вполне позволяла ей удержать мостик, не падая на спину от усталости или напряжения. Выход из «мостика» без позволения или в процессе наказания карался строго. Но сейчас кара и не потребовалась — Граф взял длинный мокрый прут, несколько раз провел его концом от лобка до шеи напряженно замершей девушки. Определил, как она будет наказана, деловито сообщил Маришке:
— Детка, разрешаю немножко стонать. Вынужден для твоего же блага высечь твои соски.
Конец розги сочно и хлестко впился в темный кружок соска. Девушка конвульсивно дернулась всем телом и тут же замерла. Розга сечет второй сосок. Опытный господин наказывал не груди — конец в несколько сантиметров гибкого моченого прута с коротким посвистом расчеркивал только соски и сосковые окружности, оставляя злые горящие рубчики острой, пронзительной боли.
Маришка застонала лишь в самом конце, когда оставалось два удара по левой груди и один по правой. Закончив порку сосков, господин Граф разрешил девушке выйти из мостика. Гибко и грациозно начинающая рабыня встала на коленки, опустив голову и ожидая новых приказаний.
Они не замедлили — пора было снова на «процедуры». На этот раз она была не совсем голой, если все-таки считать за одежду короткие валенки.
Граф отвел ее к колодезному вороту и показал на засыпанное снегом неглубокое, но длинное корыто:
