- Он пришел ко мне на следующий день, вечером. Принес бутылку вина. Сказал, что мы все же братья, и, хоть я безумен, но мы одна семья и должны держаться друг за друга, потому что отец не вечен, а когда он умрет, мы останемся единственными близкими родственниками.
- И ты поверил?
- Я любил своего брата, - Клавдий с портрета пожал плечами. - Это был какой-то новый яд, без цвета и запаха, а когда я почувствовал в вине странный привкус, было уже поздно. Об этой каморке не было известно даже отцу, проход сюда был замаскирован под обычную кладку, и мы использовали комнатку, когда практиковались в каких-то запрещенных отцом чарах. Флавий спрятал сюда и все мои записи, и какие-то вещи, и портрет - его заказывали при жизни, - предварительно наложив Силенцио, чтобы никто не услышал моих криков. Ну и мое… тело тоже. И зачарованную книгу. Не знаю, что он наплел моему отцу - наверное, что я сбежал со своей любовницей. Я не мог появиться в мэноре даже в виде призрака, Флавий предусмотрел и это, и наложил соответствующие чары - он был очень искусен в чарах. Только когда он умер, я смог вылезти из этой дурацкой комнаты, и обнаружил, что ни дети Флавия, ни прислуга, меня не узнают. А рассказать им ничего я не мог.
- Почему, кстати, твой призрак не умеет разговаривать? Ведь мы сейчас…
- Потому что перед тем, как я умер, Флавий отрезал мне язык.
* * *
В последний раз мне так сильно хотелось напиться только в тот день, когда на руке появилась черная метка. Хотелось опустошить весь винный погреб, забыться, а потом открыть глаза и узнать, что все последние три дня, начиная с вечера среды, оказались просто неприятным сном.
Я вышел на террасу, с жадностью глотая свежий холодный воздух. После разговора с Клавдием и беглого просмотра зачарованной родовой книги меня мутило, в желудке словно свернулся колючий ледяной еж, и казалось, будто я застыл над обрывом. Еще один шаг - и пропасть.
Пить я не стал. Не стал даже курить - казалось, организм не выдержит даже этого, и меня просто стошнит.
Великий чистокровный род, древнейшая история, никакой чужой крови… все ложь, красивая обертка, придуманная для того, чтобы было, чем кичиться. Какой фарс, какой спектакль, тянущийся почти тысячу лет.
Древний род Малфоев. Брат, убивающий брата, лишь бы не всплыла наружу правда о постыдной связи. Муж, не дрогнувшей рукой вписывающий в родовую книгу ложь. Повитуха, душащая едва рожденного ребенка, мать которого была так неосмотрительна в своем увлечении.
Столько грязи, которая удивила бы и Темного Лорда.
Подышав воздухом и взяв себя, наконец, в руки, я вернулся в дом. Архивариус, нет, Клавдий Малфой, стоял в холле и разглядывал портрет Флавиуса, смотрящего на брата спокойным уверенным взглядом.
- Я похороню тебя, как подобает, - пообещал я призраку. - Но позже. Сейчас у меня есть очень важное и неотложное дело.
Камин в доме Поттера, к счастью, от меня оказался не заперт. Я выскочил из него, едва не споткнувшись об решетку, оглядел пустую комнату и нахмурился. Странно, Поттер должен быть уже дома, на часах почти половина двенадцатого ночи.
- Кричер! - крикнул я. - Твой хозяин дома?
Домовик, появившийся в комнате, поклонился и посмотрел на меня большими глазами, в которых плескался неподдельный страх.
- Хозяин… - промямлил он. - Он…
- Он один? Или у него кто-то есть? Говори!
Эльф затрясся всем телом и отступил на несколько шагов.
- Хозяин в больнице, мастер Драко. Он ушел вечером на вызов, а потом…
Мир покачнулся.
- Он… где? - никогда бы не подумал, что мой голос может звучать с таким сипением.
- В Святом Мунго, сэр. Грязнокровка Уиз…
- Магглорожденная Уизли, - машинально поправил я. Домовик странно на меня посмотрел, но уточнять ничего не стал.
- Миссис Уизли говорит, ему совсем плохо. Кричер пытался что-нибудь узнать, но его отправили домой, сэр. Мастер Драко, вам нехорошо?
Я молчал, вцепившись в каминную полку так сильно, что пальцы начало сводить, и лихорадочно соображал, как бы мне попасть в больницу и не наткнуться ни на кого из армии сочувствующих Гарри Поттеру - я там сейчас точно персона нон грата, несмотря на все свои заслуги с Турниром.
- Мастер Драко? - в голове домовика прорезались истеричные нотки. И вдруг меня озарило.
- Кричер, хозяин взял с собой мантию-невидимку, или оставил дома?
Глава 28
Мне не хватало воздуха. Было жарко, губы пересохли и, казалось, покрылись коркой, а под веки будто бы насыпали песка. Кожа горела, и что-то давило на грудь - стискивая, сжимая ребра, не давая вздохнуть.
Хотелось подняться, сбросить с себя всю эту тяжесть, прогнать темноту, окутывающую плотным коконом, напиться воды, но руки и ноги будто бы сковало, и, сколько бы ни пытался, я никак не мог пошевелить и пальцем.
Собрав всю волю в кулак, я дернулся - резко, отчаянно, стиснув зубы и вкладывая в это движение все оставшиеся силы. Понимая, что, если ничего не выйдет, на второй рывок меня может и не хватить.
Ничего не происходило.
Чувствуя, что еще немного, и я не выдержу, я постарался напрячь все мышцы, мысленно едва ли не воя от напряжения и беспомощности.
Ну же… еще немного… еще чуть-чуть.
Мелькнула паническая мысль, что будет, если мне так и не удастся пошевелиться. Провести остаток жизни вот так, парализованным, не в силах даже сделать глубокий вздох или открыть глаза?
Нет. Не для этого я выживал на протяжении всей войны.
Я этого не хочу!
Мне удалось двинуть пальцем. Воодушевленный, я пошевелил кистью, по всему телу прошла волна дрожи, и тут же все кончилось - вязкая тишина отступила, реальность обрушилась сонмом звуков и ароматов. До слуха долетал приглушенный шелест дождя, чьи-то далекие шаги, шепот, пахло травами и еще каким-то специфическим, острым больничным запахом. Я глубоко вздохнул, ловя ртом воздух, и открыл глаза.
Вокруг царил полумрак, и без очков очертания предметов смазывались в единое серое пятно.
Я кое-как огляделся, поняв только, что нахожусь в небольшой комнате, попробовал приподняться и поморщился - голова не болела, но казалось, будто бы она налилась свинцовой тяжестью. Сердце частило, по всему телу разливалась слабость, а во рту стоял неприятный металлический привкус. И все еще очень хотелось пить.
- Эй, - прохрипел я, удивившись хриплым, карающим интонациям в голосе. - Эй!
Сначала никто не отзывался, но прошло несколько секунд, и вспыхнул свет - неяркий, но все равно резанувший по глазам. Я зажмурился, заморгал, пытаясь привыкнуть, и услышал, как кто-то вскрикнул:
- Он очнулся! Очнулся!
Послышался звук открывающейся двери, топот ног, невнятные перешептывания, а затем кто-то загородил свет и спросил, негромко, но внятно:
