Интересно, каково это быть днем и ночью подле такой идеальной женщины? Разве рядом с ней есть место для кого-то еще? Да, но что касается Белинды, красота ее была совсем иного свойства. Как бы получше объяснить? Здесь даже не годятся такие сравнения, как богиня и нимфа, роза и бутон.
Она сняла темные очки и обвела томным взглядом комнату, точно хотела, прежде чем глаза наткнутся на острые углы, впитать в себя приглушенный свет. А потом она посмотрела на меня, и я был потрясен ее сходством с дочерью. Те же скулы, тот же разрез больших глаз, даже выражение лица чем-то похоже. Хотя и с годами у Белинды не будет такого точеного носа, изящно вырезанных губ, такой вызывающей сексапильности.
— Теперь я понимаю, почему вы ей нравитесь, мистер Уокер, — произнесла Бонни все тем же до одури вежливым тоном. Можно даже сказать, приветливо. — Вы не только очень приятный, но и весьма привлекательный мужчина.
Она достала из сумочки сигарету, и я, машинально взяв с журнального столика фирменные спички, дал ей прикурить.
Ты когда-нибудь видела, как Белинда показывает фокус со спичками? Удивительное зрелище!
— Вы гораздо лучше, чем на фотографиях, — произнесла Бонни, пустив колечко дыма. — Этакий старомодный тип мужчины.
— Знаю, — холодно ответил я.
У Бонни была такая же безупречная загорелая кожа, как у Белинды, и ослепительно-белые зубы. И ни единой морщинки, которая говорила бы о возрасте или связанных с ним переживаниях. А ведь даже Алекс не смог избежать следов старения.
— Продолжайте, мисс Бланшар. Я люблю вашу дочь, и вы об этом знаете. А теперь объясните, к чему вы клоните.
— Я тоже ее люблю, мистер Уокер. Иначе мы с вами здесь не разговаривали бы. И хочу, чтобы вы взяли на себя все заботы о ней на определенный период. Пока она не достигнет того возраста, когда сама сможет о себе позаботиться.
Бонни опустилась на маленький красный диванчик, я занял стул напротив. Я закурил сигарету и, к своему удивлению, обнаружил, что машинально перед уходом положил в карман сигареты Белинды.
— Вы хотите, чтобы я взял на себя все заботы о Белинде, — словно робот, повторил я.
Первый шок уже прошел, а с ним — и приступ паники, но зато злость только усилилась.
Неожиданно на лице у Бонни появились следы усталости, и в глазах проскользнуло нечто вроде внутреннего напряжения. Хотя если бы не увеличивающие линзы очков, я, быть может, ничего и не заметил бы. У Бонни даже не было морщинок в углу глаз. Поистине неземная женщина! И меня снова поразила ее неприкрытая чувственность. Ее шерстяное платье отличалось спартанской простотой, так же как и строгие золотые украшения, и все же было в сидящей передо мной красавице нечто искусственное. Интересно, каково это — заниматься с ней любовью?
— Хотите чего-нибудь выпить, мистер Уокер? — спросила она.
На предмете мебели непонятного предназначения, который вполне мог оказаться буфетом, стоял поднос с самыми разными напитками.
— Нет. Я хотел бы поскорее перейти к делу. Не понимаю, чего вы от меня хотите и о чем вы говорите. Вы играете в какие-то весьма странные игры.
— Мистер Уокер, я самый прямолинейный человек из всех, кого знаю. Я вам уже все сказала. Я не хочу видеть свою дочь. Я больше не могу жить с ней в одном доме. И я оставлю вас в покое, если вы будете заботиться о ней, следить за тем, чтобы она была в безопасности и не шлялась неизвестно где.
— А что, если я откажусь? — спросил я. — А вдруг я ее обижу? Или она сама решит уйти?
Бонни окинула меня абсолютно ничего не выражающим взглядом, а потом опустила глаза. Голова ее слегка поникла. Бонни словно отключилась и сидела в такой позе довольно долго, что, признаюсь, слегка нервировало меня. Я даже подумал, не больна ли она.
— Тогда я обращусь в полицию, — наконец едва слышно произнесла она. — И я покажу им фото, на которых вы сняты вместе в постели, — снимки, которые я обнаружила в вашем доме.
Художник и натурщица. Снимки, сделанные в автоматическом режиме.
— Которые вы обнаружили в моем доме?!
Бонни, которая так и сидела с опущенной головой, неожиданно подняла на меня глаза. И этот ее робкий взгляд взбесил меня не меньше, чем ее тихий голос.
— Вы что, заставили кого-то вломиться в мой дом?!
Казалось, прежде чем ответить, она судорожно сглотнула и набрала в грудь побольше воздуха.
— Мистер Уокер, взяли только негативы. Если уж быть точным, тридцать три негатива. Картины с ее изображением не тронули. С чего вдруг вы так взбеленились?! Ведь у вас в доме живет моя дочурка. Я отдам вам три негатива прямо сейчас. А следующую порцию — когда ей исполнится восемнадцать. Что, насколько мне известно, произойдет через год и несколько месяцев. Извините, не успела сосчитать с карандашом в руках. Но думаю, вам лучше знать. Если она останется с вами до достижения ею девятнадцати лет, я отдам вам следующую пачку. Если же вы сумеете удержать ее до тех пор, пока ей не исполнится двадцать один год, я верну вам все. Естественно, вы не сможете выставлять написанные с нее картины. В противном случае это может плохо для вас кончиться.
— А если я пошлю вас к черту, мисс Бланшар?
— Вы не сделаете этого, мистер Уокер. Только не сейчас, когда снимки у меня в руках. — Бонни чуть приподняла тяжелые веки. — И еще кое-какая информация о вас, которую мне удалось собрать.
— Я не верю, что негативы у вас. Если бы кто-нибудь забрался в мой дом, я непременно почувствовал бы. Вы мне лжете.
Бонни не стала мне сразу отвечать. Она сидела пугающе неподвижно, словно механическая кукла, у которой неожиданно кончился завод, или компьютер, обрабатывающий вопрос.
Затем она медленно поднялась с дивана и подошла к креслу, на которое бросила сумку. Она открыла сумку, и я увидел верхнюю часть конверта из толстой бумаги. Я даже успел заметить, что надпись в правом верхнем углу сделана не чьим-то, а моим собственным почерком. Бонни вытащила из конверта полоску негативов.
— Три негатива, мистер Уокер, — сказала она, вложив негативы мне в руку. — И между прочим, мне хорошо известна тематика ваших картин. Я прекрасно представляю, что может обнаружить полиция, когда придет за моей дочерью. И я, кстати, прекрасно представляю, как раздует эту историю пресса. Но если мы сумеем заключить с вами небольшое соглашение, ни одна живая душа не узнает.
Я поднес полоску негативов к лампе. Да, то были самые компрометирующие из них. Что есть, то есть. Я обнимаю Белинду. Мы с Белиндой в постели. Я лежу на Белинде.
Какой-то совершенно чужой человек вломился в мой дом, чтобы взять негативы, чужой человек взломал двери в мастерскую и фотолабораторию, чужой человек рылся в моих вещах. Но когда все это случилось? Какова точная дата вторжения? И как долго мы с Белиндой продолжали жить, ошибочно считая, что нам ничего не угрожает, в то время как тот, чужой, следил за нами и выжидал момент, когда он сможет пробраться внутрь?
