— Готова? — кричит Шейла и громко стучит в дверь, сообщая мне, что она собирается войти. Мне нравится ее понимание того, что у меня есть личные границы и то, что она их соблюдает.
— Да, я готова.
Она выключает душ и обтирает меня полотенцем, пока я сижу. Затем перебрасывает мою правую руку через свое плечо и поднимает меня со стула. Странно наблюдать за тем, как мои ноги волочатся по полу. Хоть и не утратила чувствительность, я все еще практически ничего не могу с ними сделать. Но я изо всех сил постараюсь изменить это. Когда-нибудь я надеюсь снова начать ходить, а может, и бегать. Я скучаю по этому.
Но есть кое-что, по чему я скучаю еще больше. Мурашки бегут по коже, живот скручивает от нервов. Я надеюсь, Дилан сможет меня простить. Знаю, что невероятно отдалилась от него, но хочу посмотреть, сможем ли мы начать все сначала. Я скучаю по своему лучшему другу.
Выбираю красивую одежду, и Шейла помогает мне одеться. Благодаря Трею я научилась очень хорошо управлять своим телом, поэтому могу позаботиться и о нижней его части. Когда-нибудь медсестры здесь не будет, и я останусь одна. Однако я знаю, что буду готова, когда настанет этот момент.
Высушивая волосы феном, я испытываю благодарность за возможность использовать свои руки и верхнюю часть тела. Смотрю на пачку «Тик Так», оставленную Норой на комоде, и, улыбаясь, запихиваю в рот дюжину драже. На удачу.
Так как я не могу подняться на крыльцо Дилана, то прошу Шейлу пойти со мной и выступить в роли дверного звонка. Я спускаюсь по пандусу рядом с Шейлой, идущей сбоку, и делаю большой вдох, набираясь мужества. Чем ближе я подъезжаю к дому Дилана, тем сильнее бьется сердце. Мысленно я пытаюсь понять, что собираюсь ему сказать, и это смешно. Прежде всего, Дилан — мой друг. Не нужно репетировать, будто я иду на прослушивание, а он будет решать, настоящая ли я нахожусь перед ним. Он уже сказал мне об этом. Просто я отказывалась верить.
Шейла стучит в дверь, и я благодарю ее, прежде чем она переходит через улицу.
В ожидании я поправляю свои волосы, чтобы они красиво лежали на моих плечах, и разглаживаю складки на юбке. Руки слегка дрожат, я переплетаю пальцы, чтобы успокоиться. Пару раз медленно вдыхаю, как при медитации, и улыбаюсь, вспомнив о Будде, стоящем в моей гостиной.
Кажется, что проходит вечность, прежде чем бабушка Молли открывает дверь. Она в ярко-желтом фартуке, пальцами сжимает ручку метлы. Крошечные пылинки покрывают ее волосы и брюки.
— Привет, Эви, — произносит она с теплой улыбкой, которая мгновенно успокаивает мои нервы. Она спускается по ступенькам крыльца и целует меня в щеку. — Рада тебя видеть. Очень хорошо выглядишь.
— Спасибо, бабушка Молли. Я работаю над этим. — Я прикусываю губу, а затем отпускаю ее. — Вы бы не могли позвать Дилана?
Женщина моргает, переминаясь с ноги на ногу, а затем смотрит на меня.
— Дилана здесь нет, дорогая. Он уехал в Нью-Йорк.
— Ох…
Я отвожу взгляд и смотрю на свои ноги. Рука автоматически тянется к животу в попытке унять внезапную боль, и одновременно с этим меня охватывает очень странное ощущение, будто я тону в зыбучих песках. Но я напоминаю себе, что не имею права на подобные чувства. Я ни разу не протянула Дилану руку, чтобы он мог помочь мне. Вместо этого я заставила его наблюдать за тем, как погружаюсь все глубже. Естественно, я не могу винить его за то, что он бросил меня.
— Когда он вернется? — выдавливаю из себя слова, и на лице бабушки появляется настолько жалостливое выражение, что я едва сдерживаю слезы.
Положив ладонь на мою руку, она произносит:
— Через неделю, а может, через две. Я точно не знаю.
— Хорошо, спасибо.
Развернув инвалидное кресло, я изо всех сил стараюсь не расплакаться на месте. Сама виновата.
— Эви, дорогая, подожди. — Каблуки бабушкиных туфель стучат по асфальту, и она оказывается рядом со мной. — Знаешь, я стараюсь не быть одной из тех старушек, которые во все вмешиваются, но когда дело касается моих мальчиков, я ничего не могу с собой поделать. — Кажется, она что-то обдумывает, а спустя мгновение решительно кивает и выдыхает. — Пойдем со мной.
Охваченная любопытством, я следую за ней по неровной дорожке, ведущей вокруг дома. Мы поворачиваем за угол, и, оторвав руки от колес кресла, я закрываю ими рот. Слезы катятся по щекам, затуманивая зрение. Я моргаю, чувствуя успокаивающую руку бабушки Молли на своем плече.
— Дилан знает, что для тебя пандус — это как бельмо на глазу. Но он построил один во внутреннем дворике, чтобы ты могла войти в дом. И, — добавляет она переполненным от эмоций голосом, — он сказал, что все еще хочет, чтобы ты поднялась на веранду и смотрела с ним на звезды.
Дилан.
Я не могу связно мыслить. Охватившие меня чувства волнами бушуют в груди, вызывая головокружение.
— Пойдем, — говорит бабуля Молли, становится за мной и подталкивает кресло вверх по пандусу.
Когда мы оказываемся внутри дома, я ощущаю, как мою кожу пронзает боль. В последний раз я была здесь в ту ночь, когда меня сбила машина. Я до сих пор могу почувствовать, как подбородок Дилана касается моей ключицы. Запах его мыла. Как я стояла в коконе его рук, когда мы рассматривали фотографии, висящие на стене. Тихий голос бабушки возвращает меня в реальность.
— Я бы хотела тебе кое-что показать.
Она везет меня к двери в конце коридора. К комнате, где Дилан прятался, когда мы были детьми. За все эти годы я была здесь всего пару раз, но знаю, что здесь хранятся вещи его матери.
Когда бабушка Молли поворачивает ручку двери, я слышу, как она бормочет имя Дилана и что-то о прощении, а затем открывает ее и щелкает выключателем на стене.
Я открываю рот от громкого вздоха, который эхом разносится по тихой комнате. Рисунки. Они повсюду. Приклеены к стенам. Висят на мольбертах. Некоторые даже в рамках. И что прекраснее всего, я узнаю каждый из них.
Наши качели в парке. Я, сидящая на них. Рисунок углем, изображающий нас на велосипедах. Под звездами. Под дождем. На пляже. Моменты. Один за другим. История нашей дружбы, нашей жизни. Но мое внимание притягивают именно три рисунка в дальней части комнаты. На первом я изображена в инвалидном кресле со слегка наклоненной головой, смотрю вдаль грустным взглядом. На втором рисунке, расположенном рядом с первым, я в том же инвалидном кресле, но мои глаза сияют, а скулы приподняты в великолепной улыбке.
Слезы так быстро льются из моих глаз, что я не успеваю их вытирать, но от третьего рисунка мое сердце сжимается, легкие отказываются работать. Опять я в инвалидном кресле. Дилан сидит рядом со мной, его голова лежит на моем плече, а рука — на моей. Мы, счастливые, смотрим на небо, полное звезд. Я вижу любовь. Так много любви, что наполняет меня изнутри. И от этого я чувствую себя непобедимой, словно могу делать все, что угодно, быть кем угодно, пока у меня есть эта любовь.
Я едва слышу скрип, когда бабушка Молли ставит на маленький деревянный столик коробку. Она нежно сжимает мое плечо, а затем покидает комнату, тихо прикрыв за собой дверь.
Подъехав к столу, я вытираю с лица слезы. Сверху стоит круглая черная коробка. Она напоминает мне одну из тех старомодных коробок, в которых хранили шляпы. Дрожащей рукой я тянусь к ней, боясь увидеть содержимое, особенно после этих рисунков. Делаю глубокий вдох, снимаю крышку и обнаруживаю листочки с текстом. Я достаю их и кладу себе на колени. Это не письма. Это стихи. Перелистывая их, я вижу свое имя снова и снова.
Моя дорогая Эви,
С тобой рядом я вижу цвета.
Мазки ярко-желтой краски,
Брызги розового в облаках.
Ослепляет. Ошеломляет.
Пока не лишен всего.
Пока переполняет
Это чувство мое нутро.
Затем читаю следующее:
Она всего лишь улыбнулась…
