С отцом и мамой все было в порядке, Виктор только что видел, как они в дом заходили…
А значит, он мог со спокойной совестью ловить свою Снегурку.
Правда, теперь она на Снегурку не тянула.
Сейчас она походила на сиротливого продрогшего мышонка. Ее хотелось обогреть.
Виктор ехал за ней по дороге, прикидывая, долго ли она будет притворяться, что не замечает его машины.
И что она вообще тут делала?
Вернулась закончить начатое?
Нет?
Да не похожа…
Дурак ты, Старицкий.
Вот она, мимикрия во всей красе.
Профессионалка, что тут скажешь…
Он гуднул, ожидая всего. Даже выстрела.
Но не того, что она подпрыгнет на месте и уставится на него зареванными испуганными глазами. Сердце дрогнуло и заболело.
«Мимикрия», — напомнил себе сурово Виктор. И сказал командным, не терпящим возражений тоном:
— В машину.
7. Предложение
Господи, только тот человек, который с холода заходит в теплое помещение, понимает весь кайф такого контраста. Когда кончики пальцев начинает ломить и покалывать, и хочется буквально глаза закрыть, наслаждаясь этим ощущением. Ты — живая. Ты все чувствуешь. Кааайф.
Только тот, кто ничего не жрал долгое время, полностью осознает удовольствие от первого вкусного куска, попавшего в рот. Когда слюну невозможно удержать. Сглатываешь, а она опять собирается! И остро чувствуется и сладость, и горечь и все, даже маленькие оттенки вкуса!
Только тот, кто был никому нахрен не нужен… Хотя, тут без изменений.
Я по-прежнему никому нахрен не нужна.
Но, по крайней мере, мне тепло.
Уютно.
Мягко покалывает кончики пальцев.
И Я ЕМ!
Вкусную лапшу с кусами мяса. Не знаю, как это правильно называется. В детдоме нас кормили вермишелью, называя это «макаронами по-флотски». Правда, вместо мяса там был жир со дна банки с тушенкой, но все равно невозможно вкусно.
Я, естественно, не дикая совсем. Я прекрасно понимаю, что ем блюдо итальянской кухни, в нем какие-то охренительные приправы, а еще куски мяса, а еще что-то солененькое, а еще какая-то травка…
Короче, ум отъешь.
Остановиться не могу, несмотря на то, что понимаю: надо бы вести себя поскромнее.
Потише.
Но никак. Желудок, как начал урчать, стоило Виктору открыть передо мной дверь этого ресторана (я знатно охерела, кстати, стояла столбом, пока он не подтолкнул меня ко входу), так и продолжает, предатель, до сих пор орать утробно на разные лады.
Я уже съела какой-то невозможно вкусный белый суп с рыбой, теперь ем макароны. А еще принесли что-то офигенное, по виду — произведение искусства, сладость, я даже не могу понять, из чего это состоит. И прямо предвкушаю, как распробую.
Прикольно то, что я прекрасно понимаю всю тупость ситуации. И слепой не была никогда, видела, какими взглядами нас встретили официанты, и как сейчас смотрят.
Словно я… Бродяжка, грязная шваль, подобранная на улице. Прихоть богатого мужика. Он сейчас меня накормит, а потом трахнет. Или я ему за вкусный обед в машине отсосу.
Эти мысли настолько явно читаются на холеных лицах, что ужасно хочется запустить в кого-нибудь из них тарелкой. И я, возможно, так и сделаю.
Вот доем только.
Не, на самом деле, я гордая. И вообще такая… Правильная. Хотя это смешно звучит от бывшей воровки.
Но тут ключевое слово «бывшей».
Я уже полгода как в завязке. Пытаюсь честно жить…
И вот, дожила. До предательства друга детства и бомжевания.
Но все равно, не мое это. Не могу. И последнее мое дело, на котором поймал меня этот шикарный мужик, задумчиво перекатывающий во рту зубочистку и разглядывающий меня своим взглядом-рентгеном, доказывает именно то, что зря я поперлась. Зря позволила себе слабину.
Так, глядишь, и не было бы ничего.
И его, этого мужика, в моей жизни не было бы…
Я приканчиваю вермишель и плотоядно оцениваю кондитерскую прелесть.
Живот, наконец-то, получает достаточно, чтоб заткнуться.
— Выдохни, — насмешливо говорит Виктор, — а то лопнешь.
— А ты подальше отсядь, — огрызаюсь я и придвигаю к себе тарелку.
Виктор усмехается, но не мешает мне.
Первая ложка — это… О Господи! Это круче, чем оргазм! Даже с ним, с Виктором! Это настолько нереальное ощущение вкусовое, что я даже не верю себе. Так не может быть. У меня просто во рту столько вкусовых рецепторов нет!
Но вторая ложка добавляет кайфа и подтверждает первые впечатления.
А дальше я срываюсь в пищевой кайф и забываю обо всем.
Ем и ем, не смотря вокруг, и плевать мне на Виктора, на ехидно-надменные рожи официантов, на то, что он меня не жрать сюда привел… Я ем, пристанывая от удовольствия, и даже не замечаю этого.
Лишь с последней ложкой не-пойми-чего-охеренно-вкусного поднимаю глаза на Виктора и ловлю его изучающий внимательный взгляд. Уже поменявший тональность и ставший до ужаса похожим на тот, каким он смотрел на меня в кабинете. Перед тем, как трахнуть.
Ох, ё!
Не надо было стонать!
Под этим жадным взглядом я мучительно медленно сглатываю и таращу глаза, стараясь выглядеть максимально придурковато. Может, пронесет? Нет, секс у нас был зачетным, но больше я не хочу.
Особенно, учитывая обстоятельства. Это реально будет выглядеть, как плата за еду. А отсасывать за еду, это, бля… Ниже плинтуса, Сашка. Значительно ниже.
Прикидываю, чего делать буду, если он меня сейчас реально потащит трахать в машину. Вырываться? Сопротивляться? Наверно, да.
Я же не за этим его караулила.
Кстати. Надо просто переключить.
Я открываю рот, чтоб пояснить, зачем я ошивалась у дома его родителей.
Не успела ведь в машине рассказать!
Сначала ревела от облегчения, что его все же встретила, потом долго икала и пила воду, потом дрожала так, что Виктору пришлось печку прибавить. А затем у меня уркнул живот.
И подпол понял, что явно ему не светит со мной спокойного разговора пока что. Вот и принял меры.
Привез в этот ресторан, накормил вкусно. Ни о чем не спрашивал. Смотрел только.
А мне не жалко, пусть смотрит.
Главное, чтоб помог.
Пока ждали еду, говорить тоже было бесполезно. Живот урчал. А потом, когда принесли…
Да какие могут быть разговоры, когда тут ТАКОЕ?
Я временно выпала в гастрономический астрал, Виктор, заказавший себе только кофе, курил и смотрел, как я ем.
И, похоже, это дело ему нравилось.
Если я вообще что-то понимаю в мужиках, а понимаю я немного, конечно… Но не настолько.
Так вот, складывается полное ощущение сейчас, что он меня… Хочет.
Вот такую, бледную после болезни, со встрёпанной волосней, с белым кремом на губах…
Да бля! Он — извращенец!
И потому да, надо быстрее к делу, выторговать свои условия и свалить побыстрее.
Но прежде, чем я произношу хоть что-то, он успевает задать вопрос:
— Подельник твой кто?
Ой…
— Ка-какой подельник? — пытаюсь играть дурочку. Он меня сразу расколол! И вот вопрос — что я ему могу предложить? И нафига ему со мной вообще возиться? Может, он уже все про меня выяснил? Он же ФСБшник! Ой, Сашка, какая ты тупая все же…
— Так, разговор окончен, — он выплевывает зубочистку, — пошла нахер отсюда.
— Стой! — торопливо начинаю говорить я, потом делаю паузу. Ладно, Сашка. Ладно. Не за жратву ты продаешься все же. Нет. А за безопасность. За жизнь свою. — Ладно. Давай по порядку тогда.
Он откидывается на стуле. Кивает приглашающе.
Я еще раз выдыхаю и… Начинаю говорить.
Все.
Обстоятельно.
С самого начала.
Он слушает. Периодически прерывает меня, задавая уточняющие вопросы. Странные, кстати, на мой взгляд, вообще не логичные.
Отвлеченные.
Например, какое образование у Ваньки. Был ли он в армии. Кому принадлежит комната, в которой он живет сейчас.
Я отвечаю. Правду. Потому что, снявши голову, по волосам не плачут, как говорил наш сторож.
