— Фил? — удивился Бринн. Он стал третьим, кто сел передо мной. — Может, Филипп? Это бывший дворецкий деда. Он приезжал к отцу в Лондон, в больницу. Тот звал его Фил. Кажется, он и сейчас живёт у отца.
— Детка, ты, может, приляжешь? — немилосердно отодвинул его Сергей. — Давай, я тебя отнесу?
— И всё пропущу? Нет, — упрямо покачала я головой.
— Да здесь и пропускать нечего, — отмахнулся он. — Уже всё и так…
Но ровно в тот момент, когда он это сказал, что-то упало. Что-то очень тяжёлое.
Все собравшиеся в комнате разом ахнули.
А когда, хватившись за Моцарта, я встала, и выглянула из-за него, то он бы уже и хотел, но не успел закрыть мне глаза. Я это видела.
Как Лилит, или как бы её ни звали, каталась по полу, схватившись за горло, хрипела и синела на глазах. И как над ней дико, как сумасшедшая, хохотала Марго. На полу валялся очередной бокал, в это раз он упал не на ковёр, и разбился. А рядом… злополучный перстень Вальдов.
— Она всё же его открыла, — прошептал Бринн.
— Не смей брать его в руки, — остановил его Моцарт и оглянулся. — Кто-нибудь вызовите «скорую»!
— Поздно, — покачала головой Целестина. — Скорая ей уже не понадобится.
Женщину на ковре ещё несколько секунд трясло, а потом она затихла.
— Не смотри! — отвернув мою голову в другую сторону, прижал меня Моцарт к себе.
— Награда нашла своего героя, — развернулся Вальд и вышел из комнаты.
Это было последнее, что я увидела.
А потом меня накрыла спасительная тьма.
Глава 47. Моцарт
— Доброе утро, малыш! — я чмокнул её в щёку.
Женька сладко потянулась и открыла глаза.
— Твой завтрак, — я поставил на кровать поднос. — Ты как?
— Отлично, — села она.
— Поедешь сегодня со мной? Или снова будешь спать?
— Поеду. И даже не буду спрашивать куда. Всё, не могу больше спать.
Я улыбнулся. Сегодня был шестой день, когда она лежала в постели.
Ох и напугала ты меня, бандитка!
После того как, вернувшись домой, она проспала почти сутки, я хотел отвезти её в клинику. Позвонил врачу.
— Всё хорошо, Сергей Анатольевич. Со всей ответственностью своего тридцатилетнего опыта заявляю: и с вашей женой, и с вашим ребёнком всё хорошо, — успокоил меня врач, когда она проспала и вторые сутки.
Просыпалась, чтобы меня обнять, чего-нибудь быстренько съесть, сходить в туалет и опять засыпала.
— Все показатели в норме. Все анализы в порядке. Иногда так бывает: длительный стресс приводит к принудительному «отключению». А проще говоря: её организму просто требовался отдых. И мозг выбрал самый оптимальный способ перезагрузиться — сон.
И я понимал её мозг и её организм как никогда. После всего, что моей Леди Моцарт пришлось пережить за эти недели, я бы тоже настаивал, чтобы меня принудительно отключили.
На третий день, что я не отходил от Женькиной постели, она затребовала еды. Вкусной. Много.
На четвёртый окончательно ожила. Но с постели, по совету всё того же доктора я пока не разрешил ей ставать. Поэтому она принимала гостей лёжа в пижаме. И все гости, получив мои указания, привозили что-нибудь вкусненькое.
Моя бандитка спала, ела и требовала, чтобы ей рассказывали всё, что она пропустила или чего не успела узнать. И попробовал бы кто-то ей отказать.
Ну, разве что, кроме меня.
Меня она каждый день пытала что мне снилось.
Я удивлённо пожимал плечами: раньше она не спрашивала о моих снах.
«Да ничего особенного. Совсем ничего», — отмахивался я.
Она не верила, но я не сдавался. То, что видел я, ей лучше не знать.
— Какие новости? — просила она сейчас, запивая ромашковым чаем варёное яйцо с майонезом и творог со свежей малиной.
— Да какие у нас могут быть новости, — промычал я, хрустя жареным беконом.
Лилит похоронили. На её похоронах никто не уронил ни слезинки.
Шувалова лишили всех дворянских титулов и привилегий. Возбудили дело по незаконному получению наследства или что-то в этом роде, я не вникал, мне всё равно. Кредиторы затребовали свои долги, и вся его недвижимость, видимо, уйдёт с молотка.
— Кстати, — словно прочитала мои мысли спящая красавица. — А как ты достал из музея картины? Шувалов же назначил своего директора.
— Кто тебе сказал, что это был Шувалов, — усмехнулся я. — Может, Шувалову и показалось, что это его директор, но чего-то подобного я ждал, поэтому сыграл на опережение, поговорил с прошлым бессменным директором и поставил по его совету своего человека.
Она вытянула перепачканные творогом губы. Получила мой беконовый поцелуй, который, видимо, означал, что я молодец.
Пока Женька одевалась, мы обсудили войну её родителей, в которой мама всё же победила. Отец извинился перед дочерями, признал, что был не прав. И все с облегчением вздохнули. Даже я. На что только не пойдёшь ради любимой женщины, что носит твоего ребёнка. На любые глупости. Я даже вернул ему деньги с небольшим плюсом, как компенсацию того, что он лишился работы. Пусть развлекается со своим особняком. А те деньги, что я уже положил на Женькин счёт, пусть останутся у неё. Хорошо, что она не отдала их отцу.
Подозреваю, выкупит на них у Шувалова бабушкину квартиру.
Или я её выкуплю… в качестве подарка к какой-нибудь важной дате, например, третий день пятнадцатой недели как мы познакомились, или… я тяжело вздохнул… седьмой день, что в наших отношениях «ради секса» не было секса.
— Как там Марго? — Женька кокетливо скользнула по моему бедру ноготками в машине.
Как же приятно видеть её бодрой, весёлой, отдохнувшей, полной сил и готовой на любые подвиги, особенно на те, на которые она так откровенно намекала.
— Пару недель полежит в психушке. Но она давно уже стоит у них на учёте, так что тюрьма ей не грозит. И людей убивать ей не привыкать, — невесело усмехнулся я.
— А что было в кольце Вальдов?
— Ничего. Оно оказалось пустым. Яд, что Маого высыпала в бокал Лилит, был из её кольца с авантюрином. И как бы долго он там ни пролежал, она всё же нашла ему применение и отомстила.
— А что теперь будет с «Детьми Самаэля»? Их возглавит Кирка?
— Я думал, ты у неё спросила. Она же приезжала, — прищурился я.
— Она не знает. Возможно, просуществовавшее так долго тайное братство просто распустят. А возможно, её руководство вдохнёт в него новую жизнь, — рисовала она на моей ноге узоры, от которых у меня по всему телу разбегались мурашки.
— И оно обратит свою силу во благо? — засмеялся я, снимая с бедра и целуя её руку. — Мой добрый, наивный малыш. Иногда ты прямо прожжённый циник. Но иногда такая невинная зайка.
Вот как сейчас, хоть и пытаешься со мной заигрывать.
— А почему бы и нет? — надулась она. Гордо отвернулась к стеклу. Но я видел в отражение, что улыбнулась. И знал, что долго она так не просидит: её распирало любопытство. — Ты посмотрел плёнки? — строго спросила она, не поворачиваясь.
— Ждал, когда ты выспишься, чтобы посмотреть их вместе с собой, — соврал я.
Сейчас я был даже рад, что она на меня не смотрит.
Бринн вернул плёнки вместе с кинопроектором и сказал, что мне нужно это увидеть.
И я посмотрел.
Там было то, чего я боялся. Боялся, потому что ненавидеть отца, презирать, не замечать было легко. А признать, что он просто сделал то, что требовали обстоятельства, а не бросил меня — больно.
Там на плёнках были доказательства того, что он в моей жизни был: подкидывал к потолку на сильных руках, радуясь беззубой улыбке своего малыша; строил вместе со мной песочные замки на берегу какой-то безымянной реки, помогая переворачивать тяжёлое ведёрко. А потом, когда я уже стал понимать больше и мог его запомнить, присутствовал незримо. На Первое сентября прятался за большим букетом, но мама всё равно сняла нас вместе. И на её похоронах он тоже был…
