Я стиснул зубы, чувствуя, как защипало глаза. Это было трудно. Он жил под чужими именами, в чужих квартирах, в разных странах. Но он приезжал. Отовсюду. Когда мог. Рисковал. Но он у меня был. Он знал, что я не поверю, и у него не было плёнок, их сберегла мама, но были фотографии, которые он тоже хранил.
Не знаю, повезло ли так же Антону. Но это была их история, её они пусть напишут сами. А итоги нашей ещё подводить рано. Я ещё посмотрю каким он будет дедом.
— Только не говори, что ты привёз меня в Институт мозга, — развернулась моя девочка, когда машина остановилась.
— Не скажу, — улыбнулся я. — Но я привёл тебя в Институт мозга. Тебя беспокоили видения, и я договорился с Кирой, чтобы тебя обследовали.
— Зачем же я так нарядно оделась, — показала она на платье, которое ей так удивительно шло. К её глазам, светлым волосам, уже наметившемуся животику — всё же нам был уже третий месяц. И гинеколог, которую я тоже перестраховался и пригласил (привёз прямо в апарт-отель, прямо с аппаратом УЗИ), сказала, что мы уже весим целых двадцать граммов. Выглядим как маленький человечек. А ещё мы — мальчик.
Я всё же не удержался и обнял свою вредину.
— Тебе сегодня ещё очень пригодится и это платье, и этот макияж, что ты делала целый час. Обещаю, в институте тебе его не испортят.
— А куда мы поедем потом? — оживилась она.
— Всё узнаешь потом, — выразительно посмотрел я на часы.
Глава 48. Моцарт
— Ну что там? Как? — повернулась Женька к доктору, улыбчивому молодому парню в белом халате, что проводил обследование, когда с неё наконец сняли дурацкий шлем, в котором она была похожа на инопланетянку. — Я ясновидящая?
— Ну как вам сказать, — снимал док зажимы проводов, освобождая Женькины волосы и кожу головы от электродов, — скорее нет, чем да. Пройдёмте!
Он пригласил её на выход из комнатки с гудящим прибором туда, где за стеклом мы стояли втроём: я, Целестина и Кира.
— Я буду ссылаться исключительно на полученные данные, — щёлкал доктор по клавишам клавиатуры, выводя на экран подсвеченные разными цветами картинки.
Он сел за стол с монитором. Мы с Женькой — на удобный диванчик. А Кира с Элькой так и остались стоять.
— Как себя чувствуете? — спросил док.
— Спасибо, отлично, — улыбнулась Женька, просунула свои пальцы между моими и сжала руку.
— Хорошие новости: это не рак мозга. Никаких новообразований и патологий. Порой они вызывают галлюцинации. Но это не ваш случай.
— Уже радует, — выдохнул я.
— Ещё хорошая новость: для своего возраста у вас удивительно развита кора головного мозга. Ваша сообразительность «не по годам» вовсе не следствие каких-то экстрасенсорных способностей, а исключительно ваша личная заслуга.
— То есть мне не просто повезло, что я такой родилась? — улыбнулась Женька.
— Чем лучше человек начитан, образован и увлечён тем, чем он интересуется с ранних лет, тем больше в его памяти образуется аксонов, зеркальных нейронов и прочих структур, которые помогают ему мыслить шире, рассуждать умнее, оценивать полученную информацию объёмнее, а значит делать на её основании более глубокие выводы. Грубо говоря, у обычного человека фрукт — это яблоко. У вас это — сладость, десерт, корзина, мякоть, ломтик, витамины и так далее. А насмотренность, то есть ваше погружение в искусство, живопись с детства, делает этот ряд ещё длиннее.
— Вакх, спелость, гниль, виноград, вино, грязные ногти… — подхватила Женька.
— Грязные ногти? — скривился я.
— Ты видел этого «Вакха» Караваджо? Фрукты гнилые, бокал трясётся, рука грязная. Пьянь!
— Вот об этом я и говорю, — улыбнулся док. — Так что никакой мистики. Всё закономерно.
— Но я вижу то, чего видеть не могу и не должна. Чужие воспоминания. События, что происходили не со мной. Случились задолго до моего рождения. Это разве нормально? — спросила Женька.
— Да, теперь о самом интересном, — кивнул доктор. — Слабо изученном, но имеющем место быть, — он переключил несколько изображений на экране, остановился на одном и ткнул в фиолетовую точку колпачком ручки. — Мы называем это «подключение», как изначально предложил Парацельс, хотя в конце девятнадцатого века был предложен термин «телепатия» и реальность феномена получения достоверной информации словно из ниоткуда была вытеснена в область псевдонауки, чтения чужих мыслей, оккультизма и спиритических сеансов.
— Парацельс? Не Фрейд? — удивилась Женька.
Док понимающе улыбнулся в ответ.
— Суть этой, одной из, теории Парацельса в том, что существует некое общее информационное поле, подключаясь к которому, человек может получать недоступную ему информацию. Правда для этого ему нужно перейти в некое изменённое состояние сознания. Но толчком перехода может послужить что угодно: внешнее воздействие, — он выразительно посмотрел на Целестину. — Гипноз — вот это как раз к Фрейду, определённые вещества. Но порой и внутренние ресурсы, стресс, сильные эмоции, как в вашем случае. Важно, что такое действительно возможно. И мы не считаем это ни патологией, ни отклонением от нормы. Это возможности человеческого мозга, что просто плохо изучены и не всем доступны, впрочем, как и, например, хорошая память, незаурядный ум, талант и другие особенности, свойственные каждому человеку индивидуально.
Женька тоже посмотрела на Элю.
— Это часть твоего дара? Я помню, ты назвала его «эффект первой встречи». И заставила меня увидеть, как ранили Марго.
— Я могу подтолкнуть, даже на расстоянии, — потёрла она бровь, ту, что уже почти зажила после операции, но теперь у Целестины появилась привычка её тереть. — Но я понятия не имею, что именно увидит человек, которого я так «подключила»: прошлое, настоящее, будущее. Своё или чужое. Это мне не подвластно, — развела она руками, посмотрев на меня.
Ну что ж, со снами всё ясно, с теми снами, что я видел в тюрьме. И той пощёчиной, что однажды получил от неё ментально. Но я услышал и другое.
— Вы сказали: определённые вещества? — я посмотрел на Киру, потом на Женьку.
Так вот в чём подвох! Чай! Чай тоже вызывает видения. И сны.
По дороге к машине, пока Женька обсуждала что-то с Кирой, я задержал Целестину.
— Ты сказала: прошлое, настоящее и будущее. Но это будущее обязательно сбывается?
— Ты знаешь ответ, Сергей, — усмехнулась она. — Порой мы сначала слышим ответы, а лишь потом задаём себе вопросы. И я тебе уже ответила.
«…теперь я точно знаю, что не все пророчества сбываются, — недавно сказала она. — Их рушит воля людей, что не сдаются под давлением обстоятельств… И пророчества лопаются как мыльные пузыри, уступая силе любви, веры, надежды… Я сказала Женьке не ходить к тебе. И знаешь, что она сделала? Плевать она хотела на меня и мои предупреждения. Она всё равно пошла. И всё изменилось. Всё!»
Но к лучшему или к худшему? Не просто же так ты говорила ей, чтобы она не ходила. Не просто так предупреждала. А там была Евангелина…
— Признавайся, что ты видел во сне, — снова пристала ко мне Женька в машине.
— Тебе будет это дорого стоить, — улыбнулся я, подтягивая её к себе. — И я бы потребовал оплату немедленно, но обещал сберечь твой макияж и не мять платье.
Она, конечно, фыркнула. И я даже услышал, как пробормотала, что за мной ещё должок. Это она намекала на то утро? Так я уже жду, жду, моя злопамятная, когда ты мне его вернёшь, а ты всё спишь и спишь.
Я открыл ей дверь машины у адвокатской конторы.
Нас тут же облепили журналисты, которые, наверно, как и прошлый раз у тюрьмы, дежурили здесь с вечера.
— Господи, как я могла забыть! — воскликнула Женька, когда мы оказались внутри. — Завещание Вальда! Его адвокаты тебя всё же нашли? И ты молчал?! — ткнула она меня локотком в бок.
— Зато я всегда выполняю свои обещания, — болезненно скривился я: локти у неё острые.
