Борис, не задумываясь, отрицательно качнул головой, чем подтвердил мои подозрения.
— Ну вот, — повела я плечом. — Вы всё знаете сами. Обнаружили Тимура в аэропорту Рас-Эль-Хайм. По камерам удалось отследить, что привела его туда женщина, чья внешность была полностью скрыта под паранджой. Тимура взяли под опеку эти эмигранты. Жил в их семье, пока они не решили на нём заработать. Вот и всё. Как он попал в Рас-Эль-Хайм, неизвестно, кто была та женщина, тоже выяснить не удалось.
— Милена, ангел мой, так и в прошлом нашей семьи почти три десятилетия рылись лучшие сыщики. И тоже ничего выяснить не удалось, — закономерно развёл руками дед Борис, поднимаясь с резного деревянного царского стула.
Всё-таки обжорство плохо влияет на мозговую деятельность. Я уверена на сто процентов, что рыть нужно именно в сторону Норы и её семейства, но чётко сформулировать свою версию не могу. Возможно, это беременные гормоны путают мне все карты, а может, и тонна упавших в желудок яств. Хочется зевнуть, сладко потянуться и, свернувшись клубочком, поспать прямо на широком подоконнике, залитым солнечными лучами.
— Борис Иннокентьевич, я читала материалы дела. Рылись по большей части среди многочисленной тусовки друзей и знакомых молодой пары. У Норы ведь даже алиби не проверяли. Почему вы не допускаете мысль, что она может быть причастна к убийству вашего сына? Ведь, даже судя по вашему рассказу, вашей сводной сестре не чужда жестокость.
От моих слов дед изменился в лице. Его старческие морщины, казалось, в одно мгновенье стали глубже, взгляд печальнее. Но выхода у меня нет. Очень непросто расследовать убийство, не причиняя боли близким жертвы.
— Но… это ведь другое… — подняв на меня взгляд, пробормотал Борис.
И впервые в его взгляде — океан беспомощности и вся адская боль утраты.
— Борис Иннокентьевич, а вы помните серого попугая Лизы? — спросила я осторожно и, дождавшись кивка, продолжила: — На одной из записей опергруппы мы отчётливо смогли различить фразу: «Не стреляй, пожалуйста, тётя Нора! Нет, нет!..».
Чувствую себя монстром, раздирающим с трудом зарубцевавшуюся рану снова в лохмотья.
— Этого не может быть… — отказываясь верить, качал головой дед.
Эта фраза вылетает из уст каждого первого человека, внезапно узнавшего что-то ужасное о человеке, которого думал, что знал. За последний год я слышала её десятки раз, общаясь со знакомыми своих маньяков. И никому даже в голову не приходило, что эти обычные, ничем не выделяющиеся люди на самом деле жестокие, хладнокровные садисты и убийцы с букетом психических заболеваний.
Рискуя довести старика до инфаркта, я всё же показала ему отрывок из записи, сохранённый на моём смартфоне. Дед не подвёл. Его лицо, конечно, перекосило, но не от сердечного приступа, а от вспыхнувшей с новой силой ярости и жаждой мести за отобранные жизни Льва и Лизы.
Информация лилась из Бориса Иннокентьевича, как из рога изобилия. Склерозом старик явно не страдал и припомнил немало мелких деталей. И так как на данном этапе я не знала, что из рассказанного дедом лишнее, а что имеет значение для дела, я записывала всё на диктофон.
В моей голове потихоньку сложилась версия, но я решила не полагаться только на себя и собственную фантазию, а предоставить разбираться с показаниями Мирону и Макару. Я всё-таки криминалист и отлично знаю, как работать с осязаемыми фактами, а виртуозно вычленить главное и отсечь ненужное от сплошного полотна информации — задача этих двух одинаковых с лица виртуозных скульпторов.
Нервы деду я потрепала изрядно, но, уходя, не могла не задать ещё один вопрос.
— Борис Иннокентьевич, а что вы знаете об этом крестике? — вытащила я из кармана уже изрядно затасканный маленький сверток.
Судя по взлетевшим бровям деда — изделие он узнал. А значит, видел его достаточно часто, чтобы запомнить. Хоть крестик и небывалой красоты и явно не из штампованных изделий для широких масс, всё же для него это не просто побрякушка с камушками.
— Погоди-ка, — словно сомневаясь, дед шустро метнулся к секретеру и извлёк из него целый набор луп.
Пока дед тщательно осматривал каждый инкрустированный в изделие камушек, я приготовила фотографию маленькой дочери Альбины в компании Тимура.
— Очень похож на те крестики, которые заказала Лиза. Один для себя и второй — для своей крестницы.
— Дочь Альбины была крестницей Лизы? — тут же вырвался у меня вопрос, на который я получила утвердительный ответ.
— Альбина и Лиза дружили с самого детства. Но, если следовать теории, что у каждой красивой девушки есть страшная подруга, то в их тандеме Альбина занимала незавидную позицию. И мне их дружба была непонятна. Лиза всегда была яркой, красивой, веселой и общительной девушкой. У неё было много друзей, её все любили за лёгкий нрав, за открытость к людям. Альбина же, наоборот, хоть и не была дурнушкой, но вечно угрюмое настроение, кислое выражение лица и способность во всём находить негатив кого угодно оттолкнут.
Твою мышь! У меня сейчас крыша поедет от того, что нитей прибавляется и они тугими витками скручиваются вокруг моей головы. Ещё одна завистница? Или хуже… ещё одна украденная личность?
— Борис Иннокентьевич, а Тимур не рассказывал вам, как этот крестик оказался у него?
— Ну, вот и вернулись к тому, о чём я и говорил! Поговори с Тимуром, ангел мой, он самый ценный источник. Просто надо задать правильные вопросы.
То ли старик действительно не знает, то ли намеренно подталкивает меня к своему внуку. Ловкач, шарлатан и плут!
Уже привычно внутри меня разгорелось восстание, где сильнейшие чувства к этой Лохматой Горе бунтовали, разметая все сомнения и выводы горького опыта отношений.
Попрощавшись с дедом, я скинула записи диктофона Мирону. Пусть разомнёт мозги, не всё же мне одной страдать. Но и после лихо сброшенных задач расслабиться не получалось, настырное украшение не выходило у меня из головы, и первое, что нужно было выяснить — какое из двух украшений оказалось в руках уже взрослого Тимура.
