-- Один вопрос - а муж знал?
-- Откуда? Не знал, по сей день думает, что это его сын и, наверно, так и не узнает.
-- Так выходит, она вовсе не и любила своего жениха?!
-- Очень любила, и по сей день любит. Не любила б - не вышла замуж.
-- А ребенок?!
-- Ну и что, она ж ему тоже родила ребенка, девочку. И, кстати, любит обоих детей одинаково.
-- И вы считаете ее по-прежнему образцовой и порядочной?
-- Разумеется, да она и есть такая. За десять лет она даже в мыслях ни разу не изменила мужу.
-- А, ну да, то было до свадьбы... И что же, по-вашему, это было?
-- А это и была любовь.
ВОЗВРАЩЕНИЕ
Он вышел на волю восьмого, а наконец вернуться в город, где родился, где жила его мать, сумел лишь двадцать первого октября. Город встретил его холодным ветром и первым снегом. Ледяной ветер с Невы перехватывал дыхание, мелкие снежинки кололи лицо. Старая куртка и вытертый свитер под ней плохо защищали от холода, и чтоб согреться, он по дороге в дом, где жила его мать, несколько раз заходил в разные магазины, ничего не покупая и не рассматривая товары. Восемь лет он не был в этом городе, два года не видел мать, и больше ни о чем, кроме будущей встречи, думать не мог.
У подъезда, откуда его уводили, его ждал неприятный сюрприз: жильцы поставили взамен старых, с разбитым стеклом, новые железные двери с новым замком. Чтобы войти в подъезд, надо было набрать нужную комбинацию цифр. Мать ничего не писала об этом, и он не знал, на какие кнопочки надо нажать, чтобы войти в дом, где он прожил первые 27 лет своей жизни. Его выручила девочка лет восьми в красной курточке и красной шапочке, с большим, не по росту рюкзаком за спиной. Она нажала на 3, 7 и 1, и дверь открылась. Девочка поехала на лифте, он поднялся на второй этаж пешком. Как ни ничтожно было это усилие, преодолев последнюю ступеньку, он судорожно закашлялся, швырнул легкую сумку на пол и долго стоял, держась за стену - восстанавливал дыхание. От его легких почти ничего не осталось.
Отдышавшись, он нажал на бледно-зеленую кнопку звонка. Два раза с коротким интервалом. Он всегда звонил так. Мать сразу узнает и побежит к двери. Прошло секунд пятнадцать, никто не открывал, он позвонил снова. Тишина. Он нажал на кнопку звонка и не отпускал до тех пор, пока за дверью не послышался голос. Но это был не голос матери. Дверь приоткрылась на цепочку, и в проеме он увидел круглое, помятое лицо, почти не изменившееся за эти годы. Лицо его старшей сестры.
Удивления на лице не было. Она знала, что он выходит, но не знала, когда вернется. Он сам не знал. Но сейчас она спокойно смотрит на него, словно уже переварила новость. Значит, она видела, как он стоял у подъезда, и приготовилась к встрече.
-- Открывай, -- хрипло сказал он. - Что встречаешь, как чужого?
-- Ты мне чужой, -- и снова, как много лет назад, высокий голос резанул по нервам. Была сукой и сукой осталась. - Уходи.
-- Как уходи? Где мама? - он рванул дверь на себя, но сестра оказалась проворней и быстро ее захлопнула.
-- Где мама?! - закричал он, забарабанил кулаками в дермантин и тут же закашлялся, согнулся пополам.
-- Мама умерла 16-го. Быстрее надо было ехать, -- донеслось из-за двери.
-- Как? - он судорожно втянул воздух. - Отчего?
-- Сердце. Ты во всем виноват!
-- Открой! Сестра!
-- Нет! Убирайся! Все из-за тебя!
-- Куда я пойду? Я тут прописан!
-- Уже не прописан. Уходи, а то я вызову милицию.
-- Куда я пойду? - повторил он и присел на корточки возле запертой двери.
Сестра ничего не ответила .
Он посидел с полчаса, ожидая неизвестно чего. Потом с усилием поднялся, взял свою сумку и медленно стал спускаться по лестнице вниз. Все из-за него. Умер отец, сестра осталась старой девой, теперь умерла мать. Может, и так. Только ему действительно некуда идти, хоть оставшийся путь и недолог.
На улице он хотел позвонить из телефона-автомата, но не вышло оказалось, теперь звонить надо, вставляя в прорезь карточку, а не бросая в щель жетон. Всюду перемены. Нашел киоск, купил карточку, позвонил по трем номерам - тем, что остались. Первый номер не ответил. По второму трубку сняли чужие люди. А Леху убили два года тому, только он не знал.
Вот и все. Теперь точно все. Ночевать придется на вокзале. Ничего. Там тепло, там он что-нибудь перекусит.
Он брел, шатаясь, по родному городу, встречавшему зиму, и ему все казалось, что он здесь впервые. Самый красивый город на земле и самый беспощадный к неудачникам. Он смотрел на виденные тысячи раз здания и не узнавал их. А город не узнавал его. Городу было так же наплевать на то, что он еще волочит ноги по его широким улицам, как и всем вокруг. Через пару недель он сдохнет, и на это тоже никто не обратит внимания. Он больше никому не нужен.
Погруженный в свои мысли, он не замечал ничего, и опомнился только когда под самым его носом с визгом затормозила машина. Он поднял глаза: шикарный джип. Водила, опустив стекло, что-то орал ему, но он уже не слышал, что. Его ударило током, оглушило: слишком близко, в полуметре от себя, он увидел за стеклом джипа овальное лицо, широко расставленные голубые глаза, по-прежнему густые темно-рыжие волосы, приподнятые над высоким лбом, бриллиантовые серьги. Шикарная женщина. Кто б сказал, узнать невозможно, но он узнал.
Водила давно отматюкался, машина промчалась мимо, а он все стоял на ледяном ветру, и мимо него проносились сотни машин, иные в опасной близости, а он все стоял у самой кромки тротуара, и не пытаясь перейти улицу, и не возвращаясь обратно на тротуар. Сука-судьба расщедрилась напоследок, спасибо. Он засмеялся, закашлялся, судорожно втянул обжигающе холодный воздух. Она изменилась, но он сразу узнал ее, а она скользнула по нему равнодушным взглядом, не признала.
А перед его глазами мигом встало удивительно отчетливо, словно было вчера: гроза, вспышки молний, ливень, скользкие листья и колючие ветви; он, сам промокший до нитки, ломает стебли мокрым пышным розам. Все было как в старой песне: тысячу лет назад влюбленный мальчишка из второго отряда рвал в чужом саду красные розы для самой красивой девочки в лагере. Он ободрал в кровь все руки и, еще хуже, простудился и заболел. Его положили в лазарет. Он лежал и скучал, а из-за окна доносились веселые голоса игравших ребят. Целый день к нему кто-то забегал, но ее не было. Она пришла поздно вечером, когда он перестал ждать. Подошла к кровати, улыбнулась и вдруг повернулась спиной.
-- Смотри. Нравится?
Он сперва не заметил, потом увидел - хвост густых, темно-рыжих волос был украшен маленькой темно-красной розой, роза была прикреплена к резинке, сдерживавшей волосы. Он не успел сказать, что ему нравится как она выдернула розу, кинула ему на кровать, потом сняла резинку, отпустила волосы на волю, села рядом. И так сильно пахло розами, цветок ли это благоухал или ее волосы?
-- Боле-е-ешь, - протянула она. - Ничего, все пройдет.
-- Конечно, -- ответил он.
Она потянулась к нему, ее волосы упали на его лицо, потом их губы слились. Один раз, и снова, и снова.
Как быстро убежала она тогда из комнаты, оставив свою розу, он так и не успел сказать ей... Больше она не приходила, а когда через два дня он вышел из лазарета, ее уже не было в лагере, за ней почему-то приехали родители, увезли ее досрочно. Она поблагодарила его за сорванные им в грозу в чужом саду розы, а он так и не успел сказать ей спасибо за первые поцелуи в его жизни. Что бы не было потом - а потом было много всякого -- он всегда ее помнил. Ему было тринадцать лет, а ей двенадцать, и под вспышки молний он ломал розовый куст в чужом саду, а ливень хлестал его по лицу, но он не ушел, пока не собрал огромный букет. Он был даже рад узнать, что у нее все хорошо. Она заслуживала счастья - богатого мужа, дома, детей, уюта, всего того, чего он ей не смог бы дать. И все-таки жаль, что она его не узнала...
Он стоял на ледяном ветру на пороге ночи и, глядя вслед промчавшейся машине, беззвучно шептал "спасибо", а огромный, прекрасный, жестокий город засыпал мелкий, первый в этом году октябрьский снег.
ВРЕМЯ СТОЯНКИ ПОЕЗДА -- ПЯТНАДЦАТЬ МИНУТ
В тот августовский день с севера позвонила тетя Поля, непутевая младшая сестра матери. Позвонила соседям, Нечипоренкам, жившим в двухэтажном кирпичном доме, те бросились звать мать, еле успели. Домой мать вернулась с сияющим лицом: оказалось, тетя Поля замуж выходит. И тут же отправила Васька на станцию, к бабе Вере, сообщить радостную весть.
Его все называли по доармейской кличке - Васёк, и это его немного злило. Он успел уже закончить школу, и хорошо закончить, с двумя четверками, отслужить два года в танковых войсках, теперь работал помощником комбайнера и казался себе очень взрослым, солидным мужчиной, знающим жизнь. И внешне уже не пацаненок, каким уходил в армию: высокий, широкоплечий, со светло-русыми усиками на загорелом лице. А все "Васёк", "Васёк"!
На станцию он пошел нехотя - жарко очень, хоть и было до нее всего пятнадцать минут ходьбы. В такую жару даже собаки спят в тени, куры прячутся. Пока шел, только одного человека и встретил, а ведь Семихатки село большое. Большое село и крупная железнодорожная станция, где всегда, в любую погоду кипит жизнь.
