Неожиданно из лодочного домика выскользнула белая фигура и, молниеносно пробежав по старому дощатому помосту, нырнула в озеро, описав светлую дугу и вызвав мощный всплеск; почти тут же пловец вынырнул на поверхность, оказавшись в центре расходящихся по воде кругов. Теперь все это призрачное водное царство принадлежало ему. Он скользил по незамутненной серой глади существующей извечно воды.
Стоя у каменной стены, Гудрун следила за пловцом.
— Как я ему завидую! — проговорила она тихим, полным тайного желания голосом.
— Брр, — поежилась Урсула. — Вода такая холодная!
— Ты права. Но все же как прекрасно вот так плыть!
Сестры стояли и следили за пловцом, который мелкими ритмичными движениями продвигался все дальше по серой водной глади под аркой из тумана и склоненных над водой деревьев.
— Разве ты не хотела бы быть на его месте? — спросила Гудрун, глядя на Урсулу.
— Хотела бы, — ответила Урсула. — Впрочем, не уверена, очень сыро.
— Вовсе нет, — неохотно сказала Гудрун. Она неотрывно, словно зачарованная, следила за тем, что происходило на поверхности озера. Проплыв немного, мужчина повернул обратно и теперь смотрел в ту сторону, где стояли у стены женщины. Идущая от его рук слабая волна не помешала сестрам разглядеть разрумянившееся лицо; они поняли, что он их заметил.
— Это Джеральд Крич, — сказала Урсула.
— Я вижу, — отозвалась Гудрун.
Она неподвижно стояла, вглядываясь в лицо упорно плывущего человека, — оно то погружалось в воду, то выныривало из нее. Он видел их из другой стихии и, будучи сейчас властелином одного из миров, радовался своему преимуществу. Неуязвимый и совершенный, он испытывал наслаждение от энергичных, рассекающих воду бросков собственного тела и обжигающе холодной воды. Он видел стоящих на берегу женщин, они провожали его глазами, и это было ему приятно. Он поднял над водой руку, приветствуя их.
— Он нам машет, — сказала Урсула.
— Да, — отозвалась Гудрун. Они продолжали смотреть в его сторону. Джеральд помахал снова. Странно, что он узнал их, несмотря на расстояние.
— Он похож на нибелунга, — рассмеялась Урсула. Гудрун промолчала, все так же глядя на воду.
Неожиданно Джеральд развернулся и быстро поплыл кролем в противоположную сторону. Он был один сейчас, один и в полной безопасности посреди водной стихии, принадлежавшей только ему. Он наслаждался ощущением одиночества в обособленном мире, бесспорном и абсолютном. Разрезая воду ногами, пронзая ее всем своим телом, он был счастлив, не ощущая никаких уз или оков — только он и вода вокруг.
Гудрун едва ли не до боли завидовала ему. Даже это недолгое пребывание в полном одиночестве посреди водной стихии казалось ей столь желанным, что она, стоя на берегу, ощутила себя отверженной.
— Господи, как же здорово быть мужчиной! — воскликнула она.
— Что ты имеешь в виду? — удивилась Урсула.
— Свободу, независимость, движение! — продолжала необычно раскрасневшаяся и сияющая Гудрун. — Если ты мужчина и чего-то хочешь, ты просто это делаешь. У тебя нет той тысячи препятствий, что всегда стоят перед женщиной.
Урсуле стало интересно, что вызвало у Гудрун этот взрыв эмоций. Она не могла этого понять.
— А что бы ты хотела сделать? — спросила она.
— Ничего, — воскликнула Гудрун, отвергая подозрение в личной заинтересованности. — Однако предположим, что у меня есть желание. Предположим, я тоже хотела бы сейчас поплавать. Но это невозможно — вступает в силу один из негласных запретов: я не имею права сбросить одежду и нырнуть в воду. Разве это не смехотворно, разве это не мешает жить?
Гудрун раскраснелась, она просто клокотала от ярости; все это озадачило Урсулу.
Сестры зашагали по дороге дальше. Они шли через рощицу немного ниже Шортлендза и не могли не бросить взгляд на длинный низкий дом, величественно проступавший в утреннем тумане. Кедры клонились к его окнам. Гудрун особенно внимательно разглядывала дом.
— Тебе не кажется, что он красивый? — спросила она.
— Очень красивый, — ответила Урсула. — Мирный и уютный.
— В нем есть стиль и чувство эпохи.
— Какой эпохи?
— Наверняка восемнадцатый век… Дороти Вордсворт и Джейн Остин[11], разве не так?
Урсула рассмеялась.
— Разве не так? — повторила вопрос Гудрун.
— Возможно. Однако не думаю, что Кричи так уж озабочены сохранением исторического колорита. Мне известно, что Джеральд устанавливает частную электростанцию, чтобы провести в дом электричество, и не пропускает ни одного новейшего усовершенствования.
Гудрун нетерпеливо пожала плечами.
— Без этого не обойтись, — сказала она.
— Да уж, — рассмеялась Урсула. — В Джеральде энергии хватит на несколько поколений. За это его терпеть не могут. Того, кто ему мешает, он просто берет за шиворот и отбрасывает со своего пути. Когда он все в имении усовершенствует, ему нечем будет заняться, и тогда придется умереть. Чего-чего, а энергии у него хоть отбавляй.
— Да, этого у него не отнять, — согласилась Гудрун. — Скажу больше, я еще ни разу не встречала такого мужчину. Вопрос в том, на что направлена его энергия, на что она тратится.
— На это просто ответить, — сказала Урсула. — На использование новейших устройств.
— Похоже, что так, — согласилась Гудрун.
— Ты знаешь, что он застрелил своего брата? — спросила сестру Урсула.
— Застрелил брата? — воскликнула Гудрун, хмурясь и этим выражая неодобрение.
— Неужели ты не знала? Я думала, знаешь. Они играли с ружьем. Джеральд велел брату смотреть в дуло, ружье оказалось заряженным, и у мальчика снесло полголовы. Не правда ли, жуткая история?
— Ужасная! — вскричала Гудрун. — Давно это случилось?
— О да! Они были совсем детьми, — сказала Урсула. — Это один из самых страшных случаев, какие я знаю.
— Он, конечно, не знал, что ружье заряжено?
— Естественно. Ружье было старое, много лет провалялось в конюшне. Никому даже в голову не приходило, что из него можно стрелять или что оно заряжено. Но какой ужас, что такое случилось!
— Страшно подумать! — воскликнула Гудрун. — И самое ужасное, что несчастье произошло с ребенком: ведь ему всю жизнь предстоит винить себя за это. Только вообрази себе, два мальчика играют вместе — и вдруг ниоткуда, безо всяких причин, на них обрушивается такое. Урсула, это очень страшно! Это одна из тех вещей, которые я не могу вынести. Убийство — куда ни шло: ведь за ним стоит чья-то воля. Но когда случается такое…
— Возможно, и тут не обошлось без некоего подсознательного импульса, — сказала Урсула. — За игрой в войну всегда стоит извечное желание убивать, ты так не думаешь?
— Желание! — холодно и даже несколько высокомерно проговорила Гудрун. — Не думаю, чтобы они играли в войну. Скорее всего, один сказал другому: «Загляни в дуло, а я нажму на курок, и посмотрим, что будет». Нет сомнений — это чистой воды несчастный случай.
— Нет, — возразила Урсула. — Даже зная, что ружье не заряжено, я никогда бы не спустила курок, если б кто-то смотрел в дуло. Простой инстинкт не позволит этого сделать.
Гудрун помолчала, но было видно, что она не разделяет мнения сестры.
— Естественно, — проговорила она ледяным голосом. — Если ты женщина и к тому же взрослая, то инстинктивно удержишься от такого поступка. Но я не понимаю, какое отношение это имеет к игре двух мальчишек.
Голос ее звучал сухо и раздраженно.
— Имеет, — упорствовала Урсула. В этот момент сестры услышали в нескольких метрах от себя громкий женский голос:
— Черт возьми!
Пройдя немного вперед, они увидели по другую сторону забора Лору Крич и Гермиону Роддайс; Лора Крич пыталась открыть калитку, чтобы выйти наружу. Урсула поторопилась прийти ей на помощь и подняла затвор.
— Большое спасибо, — поблагодарила ее раскрасневшаяся, похожая на амазонку Лора, выглядевшая немного смущенной. — Что-то не в порядке с петлями.
— Да, — согласилась Урсула. — Они очень тугие.
— Странно! — воскликнула Лора.
— Здравствуйте! — пропела с лужайки Гермиона, как только убедилась, что ее услышат. — Прекрасная погода! Гуляете? Хорошо. Не правда ли, молодая зелень просто великолепна? Такая красивая, такая яркая. Доброе утро, доброе утро… Вы ведь навестите меня? Большое спасибо. Значит, на следующей неделе, хорошо… до свидания, до свидания…
Гудрун и Урсула стояли, глядя, как она медленно кивает головой и, вымученно улыбаясь, машет рукой, как бы отпуская их. Странная, высокая, пугающая фигура с падающими на глаза густыми белокурыми волосами. Сестры двинулись дальше с ощущением, что им позволили уйти, — так отпускают подчиненных. Четыре женщины расстались.
Когда сестры отошли достаточно далеко, Урсула с пылающими от негодования щеками проговорила:
