Долгие часы Кэрри проводила в саду, работая от темна и до темна, занимаясь тяжелой мужской работой, сознательно изнуряя себя, чтобы потом свалиться без сил и уснуть хотя бы на пару часов. Ее молодые работники были искренне озабочены непонятным рвением своей хозяйки. «Сеньора не должна поднимать тяжелые камни, таскать бревна, копать каменистую почву. Сеньора не должна быть так долго на солнце.» Но сеньора только качала головой, с улыбкой благодаря их за заботу, и не обращала внимания на советы. Сеньора испортила себе руки и надорвала спину. Сеньора обгорела под палящими лучами солнца, а когда наступали сумерки, засиживалась допоздна при свете лампы, изучая бабушкины планы переустройства сада и делая пометки.
Но несмотря на усталость, Кэрри спала лишь по два-три часа в сутки. Она похудела и осунулась.
Фактически превратив себя в затворницу, Кэрри совсем перестала появляться в Багни. С одной стороны — ей было бы нестерпимо видеть Лео и Анжелику вместе, с другой — все деревни похожи одна на другую, когда дело касается сплетен и пересудов. Ей пришлось бы ловить на себе понимающие и сочувствующие взгляды. Кэрри всячески стремилась избежать этого. За продуктами теперь ходила Изабелла, она же навещала Мерайю, передавая от Кэрри небольшие подарки или деньги. Если Мерайя и просила что-нибудь передать ей на словах, Кэрри никогда об этом не слышала, поскольку Изабелла не говорила по-английски, а Мерайя не умела писать.
В первые две недели после ухода Лео дважды наведывалась Мэри Уэббер. И в обоих случаях Кэрри панически спасалась бегством, скрываясь от нее в саду. Изабелла отвечала, что хозяйки нет дома. К огромному облегчению Кэрри, у этой женщины хватило ума понять намек, и больше она не появлялась.
Прошло пять невыносимо долгих недель. Пять недель, в течение которых она пыталась примириться с мыслью, что никогда больше не увидит Лео.
Однажды Кэрри, взмокшая от работы в саду, вошла в дом выпить чашку чая и увидела на кухонном столе аккуратно сложенную записку.
Почерк Лео. Она узнала бы его везде.
Она стояла некоторое время, как вкопанная, не в силах сдвинуться с места, и глядела на клочок бумаги, прежде чем протянула к нему исцарапанную, грязную руку. Записка была короткой и грубой.
«Я в Сан-Марко. Если хочешь меня, приходи. Буду ждать до вечера. Не позже.»
Она подняла голову. Если хочешь меня, приходи.
Потом рухнула на стул и закрыла лицо руками.
Если хочешь меня, приходи.
Даже с закрытыми глазами она ясно представила себе его смеющееся лицо. Увидела, как он смотрит на нее, прищурив глаза, в желании обладать ею. Увидела, как он наклоняет голову, чтобы закурить сигарету, и его лицо освещается пламенем, и этот его характерный жест, когда он откидывает волосы со лба.
Если она хочет его?
Буду ждать до вечера. Не позже.
Странно, но часть ее сознания упрямо боролась с подсознательным стремлением броситься к нему немедленно. «Подумай, — спрашивала себя Кэрри. — Чего же ты все-таки хочешь?»
«Лео! — отвечала она себе же. — Я хочу Лео».
Сан-Марко находился в десяти минутах ходьбы от виллы. Полдень был тихим и жарким. Резко, раздражая слух, стрекотали цикады. Из-под ног Кэрри поднималась пыль… В теплом воздухе витал густой аромат розмарина и тимьяна. Сквозь деревья внизу прогладывали крыши домов. Небо, такое яркое, что резало глаза, напоминало раскаленную добела кованую из металла гигантскую чашу.
В маленькой деревушке было тихо. Спасаясь от полуденной жары, жители попрятались в домах, закрыв ставни и двери. Бар стоял неподалеку от неровной, в выбоинах, дороги. Приземистое ветхое строение пряталось в тени огромного каштана. Ей еще не приходилось бывать здесь. Ступив внутрь с ослепительно яркого солнца в полутемную комнату, окна которой были прикрыты ставнями, Кэрри неуверенно остановилась на пороге, ожидая пока глаза привыкнут к полумраку. Комната освещалась только слабыми лучами света, которые просачивались сквозь неплотно прикрытые ставни. Спустя несколько мгновений ее глаза привыкли к полумраку, она огляделась вокруг и почувствовала, что мучительно краснеет.
Небольшое помещение выглядело неряшливым. Стояла удушающая жара. Воздух: был пропитан густым и едким табачным дымом. Отвратительно жужжали прилипшие к окнам мухи. Слева расположилась маленькая, покрывшаяся темными пятнами стойка бара. Несколько столов, накрытых клеенками, были расставлены в глубине комнаты… Почему-то Кэрри ожидала, что они с Лео окажутся наедине. Почему — она не могла толком объяснить, просто так представляла их встречу.
Но ошиблась.
Развалясь за столиками со стаканами в руках, в баре сидело более дюжины местных мужчин. Бармен, облокотившись на стойку бара, с интересом разглядывал новую посетительницу блестящими от возбуждения глазами. По правде говоря, они все рассматривали ее. Она стала центром внимания всех, кроме Лео. Он один делал вид, что ничего не произошло, и даже не поднял на нее глаз. Разговоры смолкли. И в полной тишине особенно явственно заскрипел стул, когда один из мужчин перестал качаться и со стуком сел прямо, чтобы лучше рассмотреть Кэрри.
Лео сидел за столиком в дальнем конце комнаты. Его длинные пальцы сжимали стакан, содержимое которого он сосредоточенно изучал.
От стыда Кэрри, казалось, приросла к полу. Сердце готово было выскочить из груди. У нее дрожали ноги. Мучительно страдая от смущения, она не знала, что делать, и надеялась, что Лео подойдет к ней, заговорит, улыбнется. Что как-нибудь разрядит эту ситуацию.
Но он не шелохнулся, хотя не мог не догадаться, что она здесь. Внезапно ее охватила бессильная ярость от этой намеренной жестокости. Понятно. На этот раз — ее очередь прийти к нему. На какое-то мгновение возникло острое желание повернуться и уйти, не дать ему торжествовать победу. Если бы она хоть на секунду поверила в то, что он последует за ней, она бы так и сделала, олько Кэрри почему-то ’знала, что он не сдвинется с места. Когда всеобщее оцепенение прошло — присутствующие пришли в движение, возобновились прерванные разговоры, — она направилась к его столику, всей кожей ощущая липкие плотоядные взгляды, сопровождавшие каждый ее шаг, каждое движение.
Она остановилась рядом с его столиком, но не села, а продолжала стоять до тех пор, пока он не поднял голову и не взглянул на нее с показным равнодушием. Холодность его была столь явной, что не могла не ранить ее сердце.
— Итак, ты все-таки пришла.
— Да. Ты думал, я не приду? Он пожал плечами.
— Не знаю.
— Лео, ты сам принес записку?
— Да.
— Тогда почему… почему ты не поговорил со мной дома? Почему заставил меня прийти сюда?
— Я хотел знать, готова ли ты сделать ради меня хоть что-нибудь.
— Я здесь. И теперь, Лео, ты вернешься домой? Почему бы тебе не вернуться домой?
Он медленно покачал головой.
— Еще не время.
— Но почему, Лео? Почему еще не время?
Он не ответил, продолжая пристально смотреть на нее. И неожиданно Кэрри поняла его намерения.
— Ты поднимешься со мной наверх, — властно приказал он.
— Лео, нет! Не надо этого, пожалуйста.
— Наверх.
Он залпом осушил стакан, поднялся и, не глядя на Кэрри, прошел мимо нее к двери в другом конце бара. Один из наблюдавших за ними мужчин что-то сказал вполголоса соседу, тот засмеялся и сделал жест, значения которого Кэрри не знала, поняла только, что он неприличный, отчего ее и без того пылающие щеки покраснели еще больше.
Не оглядываясь, Лео толкнул дверь и начал взбираться по темной, узкой лестнице. Кэрри оказалась перед выбором, последовать за ним или стоять посреди бара под прицелом похотливых глаз.
Сознавая, что взгляды всех направлены на нее, и испытывая страшное унижение, она пошла вслед за ним.
Он ждал ее на тускло освещенной и дурно пахнущей площадке, прислонившись к стене коридора. При ее появлении он молча распахнул дверь номера. Это была крошечная и скудно обставленная комнатка: узкая, неудобная и неаккуратно убранная кровать, постельное белье на которой не отличалось свежестью, умывальник с тазом и кувшином с отколотым краем, да один покосившийся стул. Маленький чемодан Лео стоял на полу у стены. Было очень душно. Лео подошел к окну и раздвинул ставни, потом повернулся и посмотрел ей прямо в глаза.
Наступило долгое молчание и даже теперь, даже здесь он не сделал к ней первого шага. Это сделала Кэрри. Она не поняла, как очутилась у него в объятиях. И тогда его губы с невыносимой болью впились в ее. Ив этом поцелуе не было ничего, что можно было бы назвать любовью. Только дикое, необузданное желание и грубая сила. Только насилие. Только ожесточенность. Вскоре ее губы и руки были в синяках и когда она, пытаясь освободиться, укусила его губу, он укусил ее плечо с такой силой, что у нее перехватило дыхание от боли. Она ощутила вкус крови во рту. У них и прежде временами были довольно грубые любовные игры, но такого не было никогда. Он подмял ее под себя и овладел ею грубо, с яростью, не заботясь о том, чтобы быть нежным.
