Оставляя мозжечок,
Этот нерв, как паучок
Покидает мозг и шею,
Пробирается в трахею.
Его длинные цепочки
Помогают даже почкам.
Он блуждает в организме
Длинный, как пик Коммунизма*
(*Перевел А. А. Санин)
уже не помогут мне перед строгими экзаменаторами, перед которыми нужно не только назвать все пары черепно-мозговых нервов, но и перечислить сотни симпатических и парасимпатических волокон с их бессчетными связями. Причем не только у человека, но также у обезьян, собак и кроликов.
Я вдохновенно погрузился в учебники, ибо три месяца практики у Пиф-Пафа научили меня не тушеваться в обществе герцогов, министров и светских дам. Встречи с экзаменаторами я тем более не страшился. И это было моей первой серьезной ошибкой.
Вторая же ошибка заключалась в том, что на экзамен я прибыл в черном пиджаке и полосатых брюках. А ведь ещё будучи студентом-первогодком, я вроде бы твердо уяснил, что перед профессурой надо появляться в тщательно отстиранном и выглаженном, но заношенном почти до дыр старом костюмчике сочувственное отношение было тогда обеспечено. Предстать же перед экзаменаторами в костюме с Сейвил-Роу было все равно, что приехать в "роллс-ройсе" на суд по банкротствам. Увы, но, пробираясь сквозь толпу жаждущих сдать экзамен, ни о чем подобном я не думал.
Если до войны экзамен сводился едва ли не к дружеской беседе между профессором и парой дюжиной претендентов (поговаривают даже, что студентов за ней угощали чайком), то в наши дни эта процедура приобрела более строгий облик, однако традиционная вежливость по отношению к экзаменуемым полностью сохранилась. Я не услышал ни единого комментария по поводу своего костюма, меня не пожурили за неспособность отыскать среднюю менингеальную артерию (для друзей это сущие пустяки!) и не обратили внимания на очевидные промахи при попытках распознать заспиртованные органы с какой-то непонятной патологией. Последний экзаменатор вежливо вручил мне сморщенный мозг и поведал:
- Мозг этот, сэр, извлекли во время вскрытия тела семидесятилетнего мужчины. Как вам кажется, что в нем особенного?
Некоторое время спустя я был вынужден признать:
- Лично я, сэр, вижу лишь обычные для старческого возраста изменения.
- Так вы находите, сэр, что в этих мозгах ничего необычного нет?
- Да, сэр, - бодро отрапортовал я. - Вы ведь сами сказали скончавшемуся было уже семьдесят. В таком возрасте надеяться уже не на что.
- Нда, - грустно произнес экзаменатор. - А вот мне скоро уже семьдесят шесть будет. Спасибо, сэр, за напоминание. И - всего доброго.
Со мной вежливо распрощались и столь же вежливо вывели "неудовлетворительно".
Неудача потрясла меня, ведь я был абсолютно уверен в своих силах. Пришлось мне снова листать странички "Британского медицинского журнала" с объявлениями о вакансиях. Настроение было висельное. Вскоре мне удалось устроиться на почасовую работу ассистентом к одному доктору из Брикстона. Я решил даже, что, бросив курить и экономя таким образом на сигаретах, попробую ещё раз сдать экзамен три месяца спустя. Однако не прошло и недели, как я заподозрил, что брикстонский доктор тайком делает запрещенные аборты, и уволился. Скромные мои сбережения таяли на глазах, а уныние нарастало. И вдруг однажды поздно вечером мне позвонил Гримсдайк.
- В чем дело, старик, куда ты запропастился? - обиженно прогудел он мне в ухо, когда я взял трубку, слыша, как со скрипом приоткрываются все двери, и спиной ощущая любопытные взоры. - Я уже сто лет тебя разыскиваю. Ты что, в отшельники ушел?
- Я просто к экзаменам готовился.
- Нашел чем заниматься в такую славную погодку. Послушай, старик, ты ведь с Парк-Лейн уволился, не так ли?
- Угу, - буркнул я.
- А на новое место, думаю, не устроился?
- Нет.
- Вот и замечательно. В том смысле, что, я надеюсь, поможешь мне. У меня есть дядюшка, который практикует в глубинке - типичный деревенский доктор; все его обожают, в каждом доме он свой, хотя руки никогда не моет... Так вот, его напарник только что взял месячный отпуск. Я сам обещал его выручить, но, к сожалению, дела не позволяют. Ты ведь, надеюсь, не прочь поработать на свежем воздухе?
Я заколебался, не будучи уверен, можно ли судить о дядюшке по самому Гримсдайку.
- Соглашайся, старичок, - настаивал он. - Можешь захватить с собой все свои книжки и сидеть над ними хоть целыми днями. Там тихо, как в музее, за углом есть прелестный паб, а на почте работает одна симпатичная девчушка, которая не даст тебе усохнуть с тоски.
- Послушай, а... женат этот твой дядя?
Гримсдайк расхохотался.
- Он вдовец. Единственная дочь живет в Австралии. Ну так как?
Я обвел взглядом засаленную скатерть стола, обшарпанные стены, затем представил, что уже в следующую пятницу мне предстоит расплачиваться за очередной месяц прозябания в этих стенах...
- Что ж...
- Вот и молодчина! Я пришлю тебе карту с адресом. Ты можешь приступить к работе уже с понедельника? Фамилия моего старика Фаркухарсон. Очень славный малый, а во мне просто души не чает.
Я до сих пор с ужасом вспоминал дни, что проработал в Ноттингемпшире у доктора Хоккета, поэтому, признаться, перспектива на целый месяц окунуться в сельскую жизнь меня не слишком прельщала. Вдобавок как истому лондонцу, привыкшему к уютному гулу городских автобусов, мне было страшновато представить себя в обществе коров, свиней, лошадей, овец, коз и иных животных, которых коренные обитатели Лейстер-сквер и в глаза-то не видели. Однако в понедельник утром, выехав на "Доходяге Хильде" за пределы города, я ощущал, как с каждой милей моя уверенность растет. Вдобавок мирный и живописный пейзаж за окном настраивал на философский лад. Сама деревушка расположилась в стороне от больших дорог, а первыми её обитателями, с которыми я столкнулся, были коровы. Бестолковые рогатые твари окружили Хильду и принялись вылизывать её длинными шершавыми языками. Я даже заподозрил, что при окраске машины использовали какое-то потайное зелье, привораживающее парнокопытных. Моя новая обитель насчитывала несколько домишек, пару лавчонок, церковь, дом викария и паб под вывеской "Четыре подковы". Посередине деревушки зеленел треугольной формы лужок, на котором пасся одинокий мерин; окинув меня недоверчивым взглядом, он вдруг негромко заржал - обиженно, как мне показалось. Прямо за лужком возвышался дом доктора, густо увитый плющом; медная табличка перед входом сияла на солнце, как новехонький однопенсовик, а палисадник был густо усажен самыми разнообразными цветами, над которыми счастливо жужжали пчелы и шмели. Точь-в-точь, как бизнесмены, обедающие в "Савой-Гриль" за счет своей компании, почему-то подумалось мне.
Доктор Фаркухарсон объезжал пациентов, а горничная провела меня в пустую приемную. Вся обстановка этой крохотной комнатенки, размещенной в задней части дома, состояла из замызганного умывальника, допотопного стерилизатора, который разогревался с помощью здоровенной спиртовки, и кушетки, застланной белой клеенкой; прилечь на неё голым телом тянуло примерно так же, как на прилавок торговца в рыбном ряду. В одном углу возвышался шкаф, беспорядочно уставленный устаревшими медицинскими справочниками и атласами, а в противоположном шкафу пылилась внушительная кипа выпусков "Ланцета" и "Британского медицинского журнала". Я уныло покачал головой и ещё раз осмотрелся. Ни гемоглобинометра, ни аппаратика для измерения скорости осаждения эритроцитов, ни сфигмоманометра, ни микроскопа, ни офтальмоскопа, ни центрифуги, ни ауроскопа, ни протеинометра, ни пипеток, ни молоточка, ни скальпеля... Вообще ничего. Нет, если эта "приемная" для чего-то и годилась, то никак не для приема больных.
Доктор Фаркухарсон оказался высоченным и тощим шотландцем с гривой седых волос, а на носу у него красовались очки в тонкой золотой оправе. Одет дядя Гримсдайка был в заплатанные твидовые брюки, черный с начесом пиджак, полосатую рубашку и галстук в горошек.
- Добрый день, Гордон, - сухо бросил он, словно мы расстались всего пару часов назад. - Сумели, стало быть, вырваться на выручку старому солдату? Как там мой непутевый племянничек поживает?
- У него все в порядке, сэр.
- И как только Всевышний допустил, чтобы этот прохиндей стал врачом, ума не приложу. Мозга в его черепе не наберется и на полфунта, а остальное пространство забито кашей из разгильдяйства, лени и головотяпства. - Доктор Фаркухарсон сокрушенно покачал головой. - Давайте чайку выпьем.
Горничная, которую доктор Фаркухарсон представил как "миссис Блокседж, которая ухаживает за мной уже восемнадцать лет, с тех самых пор, как моя бедная женушка скончалась от туберкулеза", подала нам чай в саду под развесистой шелковицей. Меня угостили также малиной со сливками, бутербродами с помидорами и кресс-салатом, тостами с маслом, медом и земляничным джемом, свежими булочками и тремя сортами домашнего печенья.
