Парень решительно ему нравился. Глуп, конечно, самонадеян, но даже такой он нравился Александру Михайловичу. В его возрасте судьба еще милостива, она не бьет, не калечит, приберегая свои громкие оплеухи до худших времен, когда человек меньше всего этого ждет.
И вот парень получил первую оплеуху, но не сломался. Хотя любой другой на его месте и при меньших проблемах давно бы спрыгнул с девятого этажа.
А как он играл в карты! Сам он наблюдал за ним из темноты. Какая решительность, способность к риску!
Нет, в этом парне есть что-то от Краевых! Определенно! Чем черт не шутит, может, эта сука действительно ни с кем не переспала?
Сын…
Александр Михайлович мысленно с удовольствием повторил это слово.
СЫН.
Как же приятно оно звучало! Сколько в нем было силы, изначальной радости. Оно придавало уверенности в себе и делало жизнь не такой бессмысленной.
Да, в этом слове была цель. В нем была гордость. Не пустая гордыня, подкрепленная только призрачными успехами, а настоящая твердыня, на которой держится самоуважение любого мужчины.
СЫН.
Александр Михайлович теперь с волнением, которого давно не испытывал, всматривался в лицо парня, сидевшего напротив него.
Черт побери, он действительно мог быть его собственным сыном! Если так…
Сердце Александра Михайловича, алчное и жестокое, полное всей человеческой грязи, застучало радостней.
Ему захотелось узнать его побольше. Понять его. Угадать его тайные желания.
Мир, на который он раньше смотрел сквозь уродливую призму, теперь открылся…
— Ты когда-нибудь был в Испании? — спросил Александр Михайлович.
— Нет, не был. Все как-то руки не доходят путевку купить, — съязвил Вадим, почувствовав перемену в его настроении.
— Побываешь и без путевки. Ксюха, держи платок и вытри ему лицо, — приказал он, протягивая ей платок и только что открытую бутылку шотландского виски.
— Что, этим? — переспросила она.
— Да, да, этим! Не мочой же твоей!
Ксюха пересела к Вадиму, смочила платок дорогой янтарной жидкостью и начала стирать с его лица кровь.
— Это моя Ксюха, — представил ее Александр Михайлович. — Лярва еще та, но в постели вытворяет такое, что любую экстрашлюху за пояс заткнет. И все ей мало. Сегодня спрашиваю, где с утра шлялась, все одно талдычит: «В солярии, в солярии». А вот по глазам этой курвы хохлятской видно, что что-то не то. А, Ксюха! Ведь все равно узнаю, с кем шляешься. А если узнаю, сама понимаешь, что будет. Голову оторву вот этими руками.
Александр Михайлович рассмеялся, видя, как Ксюха фыркнула.
— Как видишь, Вадим, это и есть моя семья. Не богато, конечно, но другой нет.
— Что вы намерены делать со мной? — спросил Вадим решительно, еще не совсем понимая, что вдруг произошло.
— Пока не знаю. Но ты мне нравишься. Может, твоя мать действительно не соврала. У меня же нет детей. Врачи придумали какую-то заковыристую болезнь. Поэтому ты, возможно…
— Я вам должен тридцать тысяч. Не считая процентов, — жестко сказал Вадим.
Александр Михайлович поморщился.
— Хватит! Забудь! Нужны мне эти гроши! К тому же я ничего не потерял. Да, кстати, вот твои… — толстяк вытащил из кармана пачку сотенных долларовых купюр, — деньги. Будем считать, что мы оба немного развлеклись. Никто ничего не потерял.
— Все так просто? — усмехнулся Вадим.
— Да, все так просто. И довольно об этом.
— А мои друзья?
— Что твои друзья?
— Этот подонок им угрожал.
— Юра? У него работа такая. Но обещаю, с ними ничего не случится. Есть еще невыясненные вопросы?
— Что у вас произошло с моей матерью?
На мгновение лицо Александра Михайловича потемнело от гнева, но он взял себя в руки.
— Скажем так, у нас были некоторые разногласия, которые привели к разводу. Существенные разногласия. А разве она тебе ничего не говорила?
— Ни слова. Либо шутила, что нашла меня в капусте, либо отмалчивалась и говорила, что я позже все сам пойму.
В это время машина остановилась перед рестораном. Позади них притормозила машина с охранниками. Из нее вышел белесый и сразу подошел к Александру Михайловичу.
— Шеф, что делать с парнем?
— Он со мной.
— Не понял?
— Он идет со мной. Мы будем обедать. Остальное тебя не касается. Все, ждите.
Они прошли через дворик в стиле древних трактиров и пошли в зал. Александр Михайлович заказал свинину под пиво, мясное ассорти и рыбные блюда, причем в таких количествах, что скоро весь стол был заставлен тарелками, горшочками и бокалами.
Вадим растерянно взирал на суету вокруг себя и не мог привыкнуть к мысли, что все кончилось. Так неожиданно, так странно и так удивительно.
— Ну что, налетай, мужик, — развел руками Александр Михайлович. — Набирайся сил. Вам, молодым, много надо. Так что не стесняйся.
— Как же мне вас называть теперь? По имени-отчеству? — скрывая за иронией смущение, спросил Вадим.
— Я буду не против, если ты используешь простое и емкое слово «отец». Мне все больше кажется, что твоя мать не солгала. Ты — Краев! Краев Вадим Александрович. Я же вижу эту краевскую стать, краевские глаза. Ты — мой пацаненок! — Александр Михайлович потрепал его по загривку. — Щенок моих кровей! Как это вышло, ума не приложу, но я хочу выпить за это! Так как, сын?
Вадим, в руках которого немедленно оказалась запотевшая рюмка водки, пристально взглянул на этого немолодого полного человека, который по сути оставался ему совершенно чужим. Он не ощущал к нему ни малейших чувств. Совсем ничего. С тем же успехом в ресторан его мог завлечь прохожий и попросить называть себя отцом. Это было глупо и походило на какой-то дешевый спектакль.
Вадим перевел взгляд на Ксюху. Та тоже смотрела на него и явно с интересом ждала ответа. Да, она имела свой интерес во всей этой истории. Она, вероятно, заключила сама с собой какой-то договор, который предполагал принимать все как есть. До поры до времени. Почему бы и ему не заключить с самим собой такой же договор?
— Что ж, давай выпьем… отец, — произнес Вадим и опрокинул в себя рюмку.
— Точно — Краев! — захохотал Александр Михайлович, указывая на него пальцем.
* * *
Телефон все звонил и звонил. Звук просто разрывал уши Евгению Ивановичу.
Наконец телефон замолк, и наступила тишина. Где-то на кухне гудел холодильник, слышался даже ход лифта в подъезде.
Спустя какое-то время он застонал, задвигался.
— Вот черт…
Евгений Иванович осторожно попытался сесть, и в этом ему помогли чьи-то руки.
— Боже мой, что с вами случилось, Женя? — услышал он голос Юли.
— Все хорошо, все хорошо, Юлечка… Кажется, меня ударили.
— Я решила заехать к Вадиму, увидела, что дверь открыта, и вошла. А тут вы… Господи, вас надо немедленно перевязать! Вы весь в крови!
— Да? — удивился Евгений Иванович, потрогав свой затылок и поморщившись. — Нет, думаю, ничего серьезного. Рассечена кожа, да и шишка будет здоровенная. А вот в живот пнули здорово, мерзавцы.
Он с трудом встал на ноги. Юля подошла к нему и помогла добраться до ванной.
— Что случилось? — спросила она с тревогой. — Где Вадим?
— Я мало что увидел, когда зашел, но мне кажется, я видел нескольких человек и связанного Вадима, — сказал он, подставляя голову под струю холодной воды.
Юля вскрикнула.
— Значит, они забрали Вадима с собой?
— Вероятнее всего.
— Мы должны что-то сделать… Эти люди способны на все. Боже мой, это какой-то кошмар!
— С этим я вполне согласен, — ответил Евгений Иванович, вытирая голову полотенцем, а потом осматривая его. — Да, думаю, это полотенце придется похитить у Светы. Иначе она придет в такой же ужас от этих пятен, как и вы, Юля. А ей вредно волноваться.
— Я сейчас… — Юля рассеянно повернулась к шкафу и стала рыться в ящиках, — сейчас вам смажу чем-нибудь.
— Аптечка у них в среднем отделении, — подсказал он.
— Да, верно… — она достала вату, пластырь и бутылочку йода. — Садитесь сюда. Голова не кружится?
— Вроде нет. Ссадина побаливает… Ай!
— Не дергайтесь. Учитывая мои трясущиеся руки и вашу непоседливость, Женя, могу с уверенностью сказать, что йодом будет вымазана не только рана, но и вся ваша голова. О боже! Как же они вас! Вас точно не тошнит и не кружится голова?
— Определенно. Вы закончили?
— Еще немного… Теперь пластырь…
В этот момент снова зазвонил телефон. Юля выронила бутылочку и виновато посмотрела на Евгения Ивановича, который снял трубку.
— Да… Да, это я, Светочка. Что? Нет… пока нет. Не беспокойся, все будет хорошо. Обязательно… Да, ухожу. Все, увидимся. И еще раз прошу, не волнуйся.
— Вы ей соврали, — заметила Юля, промокая салфетками пролившийся йод, когда он положил трубку.
— Оставил в неведении — это будет правильнее. Ее незачем раньше времени волновать.
