— Он хочет, чтобы Кетцалькоатль Кортес женился на его прекрасной племяннице, — выдавила Малинцин, и тело ее стало холодным, словно река во тьме ночи. — Он будет счастлив, если Кетцалькоатль Кортес станет членом его семьи.
Берналь Диас, летописец, отметил в своей книге тот факт, что племянница касика очень походила на своего дядю и единственным отличием являлось то, что она была женщиной. Она тоже едва могла ходить, и потому ее с двух сторон поддерживали служанки. Тройной подбородок свисал до груди, груди висели до пояса, а живот почти достигал колен. Из-под огромной юбки виднелись крошечные ступни. Мочки ее ушей вытянулись из-за тяжелых украшений. Волосы ей обмазывали глиной, а сверху посыпали перьями. Глаза терялись в складках лица. Да, Берналь Диас не мог найти ни одной черты, за которую стоило бы похвалить эту девушку.
— Вот уродина, да? — шепнул Агильяр Кортесу. — Fea[39]. Прямо как ее дядя.
— ¿Fea? — Кортес залюбовался ее идеально ровными маленькими зубами, напоминавшими жемчужины, а также ее тонким, как у крылана, носом.
Ее толстые маленькие пальчики, похожие на сосиски, были унизаны кольцами. Кортес уже представлял себе наслаждение, которое получит от ее огромного тела, думал о том, каково будет ласкать его, входить в него, так что каждое движение доставит ему неземное блаженство. Пульсация радости: столько плоти, плоти для наслаждения! Женщины с неправильной формы носами, толстушки, девушки со слишком длинными руками или ногами, плоскозадые, со скрюченными пальцами и многими другими дефектами, за исключением разве что плохих зубов, — такие девушки приводили его в восторг. В них была тайна, их словно отметил Бог, поэтому им приходилось идти по жизни, преодолевая трудности, а значит, на них стоило смотреть если не с восхищением, то с уважением. Им было известно что-то, о чем красавицы не знали. Некоторые из них были столь же высокомерны, как и красотки, другие же оставались скромницами, будто чувствуя вину за свою внешность. Эта девушка была величественной, как и ее дядя, а ее крошечные глаза казались злобными. Ах, черт бы ее побрал, она так прелестна!
— Наверное, нет на свете такой женщины, которая бы тебе не понравилась, — прокомментировал это Альварадо.
— Да, ты прав.
— У тебя жена на Кубе, Кортес, — напомнил Куинтаваль.
— На Кубе, ты сам это сказал. Пусть донья Марина передаст касику, что я доволен, Агильяр. Пусть сообщит ему, что никогда ранее за годы своих странствий не встречал я такой женщины.
— Малинче не хочет говорить об этом.
— Чушь. Перевод — ее официальная обязанность. — Кортес попытался перехватить взгляд Малинцин, но затем пожал плечами, будто извиняясь: «Я мужчина, что же мне теперь делать?»
Ему хотелось оправдаться, спросить себя, как поступил бы на его месте Кетцалькоатль. Мог ли он обидеть касика? «Кетцалькоатль, богочеловек, — говорила ему Малинцин, — не был обычным человеком». Этот бог, король, поэт, жрец… да он же переспал со своей чертовой сестрой! Малин, Малинче, Малинцин, Маакс, моя донья Марина, хотелось прошептать ему, неужели ты хочешь, чтобы я разрушил наш союз с касиком из-за такой безделицы? Кортесу поначалу показалось, что его лисичка ревнует, но это было невозможно. В ее культуре мужчины имели много жен и наложниц, если могли себе это позволить. Более того, у этих примитивных женщин не было никаких сентиментальных ожиданий в отношении мужчин. Культ романтической любви — это черта европейской культуры, с ее стихами, романсами и трагическими легендами, такими как истории Селестины, Элоизы и Абеляра, а еще Паоло и Франчески, страдающих в аду «Божественной комедии» Данте. Кортес знал об этом из книг. Если Малинче ревнует, значит, она такая же, как испанские женщины. Более того, она ведь рабыня, изгнанная из собственной страны, у нее нет своего места, у нее вообще ничего нет. Как она может жаловаться?
Малинцин казалось, что чья-то рука сжимает ей горло, оно болело, ей хотелось пить. Ее язык будто укусил скорпион, он распух, став размером с тыкву, а живот словно расцарапали острой раковиной и теперь вынимали ей внутренности. Ей хотелось провалиться сквозь землю от стыда.
— Вот видишь, вот видишь. — Просияв, Лапа Ягуара подтолкнул Кай. Они наблюдали за встречей Кортеса с племянницей касика. — Ты только посмотри на свою маленькую Маакс. Она словно собачка, которую хозяин прикормил, а затем выбросил.
Кай тоже была обеспокоена. Когда у Маакс сжималось горло, Кай казалось, словно она весь день не ела. Когда у Маакс становился такой вид, будто она сунула себе в рот ящерицу, Кай чувствовала себя так, как если бы кто-то положил ей на грудь камень.
— Молчи, — сказала она Лапе Ягуара.
— Передай великому касику, что я благодарю его за предложение, — сказал Кортес.
— Спасибо, — перевел Агильяр.
— Спасибо, — повторила Малинцин.
Племянница касика жеманно улыбнулась. Ее дядя пустил ветры.
— Кортес говорит, что он польщен столь щедрым даром и будет ублажать племянницу касика как свою любимую супругу, — передал Малинцин Агильяр.
— Так он… — Малинцин казалось, будто ее тело разломилось на две половины, — женится на ней?
— Но ведь Кортес уже женат, — шепнул Франсиско Исла.
— Он не может жениться на ней, — шепнул в другое ухо Франсиско отец Ольмедо, убедившись в том, что Малинцин их не слышит.
— Если это будет не христианский брак, то он не считается. — Франсиско удивился тому, что ему, простому монаху, приходится указывать на этот нюанс священнику.
— Но он не может… — Отец Ольмедо пытался подобрать слово, но затем решил промолчать.
— Да, я знаю, что ты имеешь в виду. Сначала ее нужно окрестить.
Покладистость Кортеса в этой ситуации смущала Франсиско. Он полагал, что подобные наклонности были заложены в команданте еще в юношестве. Для Франсиско брак и прочие подобные союзы казались равнозначными разрешению убийства, так как он никогда не испытывал жара в чреслах своих, хотя и знал, что его испытывали другие мужчины, даже монахи и священники, которые сами иногда становились отцами. В его любви к Господу и всем его созданиям, включая мужчин и женщин, не оставалось места для соития тел. Поразительно, но Франсиско пришлось столкнуться с тем, что его, так сказать, нейтральность вызывала недоверие у мужчин. А вот женщинам он нравился, потому что смотрел на их лица. На самом деле его симпатия к женщинам была обусловлена его состраданием к несчастным, гонимым и отверженным, испытывающим потребность в признании и благосклонности.
— Итак, ее нужно крестить до того, как он… Кортес…
— На войне, — вмешался Исла, — можно иногда и забыть о манерах и этикете.
— Некоторые люди стремятся избегать войны, — возразил Франсиско.
— Ну что ж, братишка, ты как раз идешь навстречу войне, — парировал Исла. — Забудь о сантиментах.
Франсиско жил в своем монастыре в Испании, а затем его направили на Кубу, чтобы он проповедовал там христианство, а потом… он оказался в Новом Свете. Принятие сана означало готовность пожертвовать своей жизнью ради правителя, кардиналов, епископов, священников, королей, губернаторов.
Куинтаваль знал о жене Кортеса и потому сейчас едва сдерживал смех. Донья Кортес была весьма испорченной юной леди. Не имея приданого и соответственно шансов выйти замуж в Испании, она оказалась одной из женщин, которых родители привезли туда, где было мало молодых испанок. Родители надеялись на то, что их чадами будут восхищаться, за ними будут ухаживать, они выйдут замуж, возлягут с супругом своим в законном браке и родят детей. Донья Кортес приходилась родственницей Веласкесу, который и заставил Кортеса жениться, когда тот лишил эту девушку невинности.
Альварадо удивляла щедрость индейцев. Эти гостеприимные люди удовлетворяли все потребности испанцев. Каждый офицер теперь владел наложницей, а то и несколькими, офицеры менялись девушками, и потому все женщины, за исключением Малинцин и Кай, постоянно переходили от одного мужчины другому, так уж выходило. Женщина, доставшаяся ему первой, спала сейчас с Исла, но ведь, в конце концов, они все были братьями по оружию, хотя никто из спутников Кортеса ему и не нравился. В Испании и на островах приходилось спрашивать разрешения отца на брак с девушкой. Одна женщина, одна рука, ну, вернее, две руки, а затем тебе приходилось нанимать для нее слуг, чтобы эти ручки никогда не пачкались. А вот руки мужчины оказывались связанными. Альварадо считал, что на войне — а ведь это и было войной, не так ли, хотя и необычной? — женщин следовало «брать». Таковы завоевания, правда же? Изнасилования, грабежи — всеобщее право, право завоевателей.
После крещения — Агильяр сказал касику, что это испанская форма брака, и невесту окропили водой, произнеся несколько слов, — племянницу касика отвели в комнату Кортеса.
