Мэри Брэддон - Аврора Флойд

Он много слышал о ней от ее товарищей по театру и ничего не узнал, кроме хорошего. Она устояла против искушений, отказывалась с негодованием от драгоценных вещей, втайне исполняла много кротких, женственных, благотворительных дел, сохраняла независимость при всей своей бедности и тяжких испытаниях — ему рассказывали сотни историй о ее доброте, которые вызвали краску на лицо ее от гордого и великодушного волнения. Она сама рассказала ему простую историю своей жизни, рассказала, что она была дочь шкипера Проддера, родилась в Ливерпуле, едва помнила отца, почти всегда находившегося в море, не помнила брата, который был тремя годами старше ее, поссорился с отцом, убежал и пропал без вести, не помнила и матери, умершей, когда ей, Элизе, было четыре года. Остальное было сказано в нескольких словах. Ее взяла к себе тетка, содержавшая мелочную лавку в родном городе мисс Проддер. Она научилась делать искусственные цветы, но ей не понравилось это ремесло. Она часто бывала в ливерпульских театрах и вздумала вступить на сцену. Будучи смелой, энергичной молодой девушкой, она однажды вышла из дома своей тетки, прямо пошла к содержателю одного из второстепенных театров и просила его дать ей роль леди Макбет. Содержатель засмеялся и сказал ей, что, в уважение ее прекрасной фигуры и черных глаз, он даст ей пятнадцать шиллингов в неделю, чтобы «выходить на сцену» иногда в одежде крестьянки, иногда в придворном костюме. От «выходов» Элиза перешла к ничтожным ролям, от которых с негодованием отказывались актрисы значительнее ее, и честолюбиво погрузилась в трагическую часть — и таким образом девять лет продолжала играть эти роли, до тех пор, пока на двадцать девятом году от ее рождения судьба бросила на ее дороге богатого банкира, и в приходской церкви небольшого городка черноглазая актриса переменила имя Проддер на имя Флойд.

Она приняла руку богача отчасти потому, что, движимая чувством признательности за великодушный жар его любви, она находила его лучше всех тех, кого она знала, и отчасти по совету своих театральных друзей, сказавших ей с большим чистосердечием, чем, изящностью, что глупа будет она, если пропустит такой случай; но в то время, когда она отдала свою руку Арчибальду Мартину Флойду, она не имела понятия, о великолепном богатстве, которое он предложил ей разделить с ним. Он сказал ей, что он банкир, и ее деятельное воображение немедленно вызвало образ единственной жены банкира, которую она знала: дородной дамы в шелковых платьях, жившей в оштукатуренном доме с зелеными шторами, державшей кухарку и горничную и бравшей ложу в бенефис мисс Персиваль.

Следовательно, когда обожающий муж осыпал свою прелестную молодую жену бриллиантовыми браслетами и ожерельями, шелковыми платьями из такой толстой материи, что согнуть было трудно — когда он повез ее прямо на остров Уайт, поместил в обширных комнатах лучшей гостиницы и бросал деньги, куда попало, как будто носил лампу Алладина в своем кармане — Элиза начала увещевать своего нового властелина, опасаясь, не свела ни его любовь с ума, и что эта страшная расточительность была первой вспышкой помешательства.

Когда Арчибальд Флойд повел свою жену в длинную галерею Фельденского замка, она всплеснула руками от искренней женской радости, поглядев на великолепие, окружавшее ее. Она упала на колени и воздала театральную дань своему повелителю.

— О, Эрчи, — сказала она, — это все слишком для меня хорошо! Я боюсь, что, пожалуй, я умру от моего величия.

В полном цвете женской красоты, здоровья, свежести, счастья, как мало воображала Элиза, что ей действительно не долго придется пользоваться этим дорогим великолепием!

Читатель, ознакомившийся с прошлой жизнью Элизы, может быть, поймет теперь непринужденность и смелость, с какими мистрисс Флойд обращалась с дворянскими фамилиями, которые собирались смутить ее своею знатностью. Она была актриса: девять лет жила она в том идеальном мире, в котором герцоги и маркизы так же обыкновенны, как мясники и булочницы. Как ей было смущаться, входа в гостиные этих кентских замков, когда девять лет сряду она являлась почти каждый вечер пред глазами многочисленной публики? Могли ли испугать ее Ленфильды или Мэндерли, когда она принимала королей у ворот своего замка, да и сама сиживала на троне? Итак, что ни делали бы соседи, они никак не могли покорить эту непрошеную самозванку, между тем, как, к увеличению их досады, каждый день становилось очевиднее, что мистер и мистрисс Флойд были самой счастливейшей четой, когда-либо носившей узы супружества и превратившей их в розовые гирлянды.

Если бы эта история была романтической, то я должна была бы заставить Элизу Флойд томиться в своем позолоченном тереме и оплакивать какого-нибудь любовника, брошенного в несчастный час счастливого сумасбродства. Но так как я рассказываю истинное происшествие — не только истинное в общем смысле, но строго-истинное относительно главных событий — и даже могу указать к северу от красивого Кентского леса на тот самый дом, в котором случились эти происшествия, рассказываемые мною, я обязана также быть справедливой и в этом отношении, и сказать, что любовь Элизы Флойд к мужу была такою чистою и искреннею, какую только каждый муж может надеяться заслужить от великодушного сердца доброй жены.

Какую долю занимала привязанность в этой любви — я сказать не могу. Если Элиза жила в красивом доме, если ей служили внимательные и почтительные слуги, если она ела вкусные кушанья, пила дорогие вина, если она носила богатые платья, великолепные бриллианты, покоилась на пуховых подушках в карете, везомой ретивыми лошадьми, которыми правил кучер с напудренной головой, если повсюду, где она бывала, ей воздавали должный почет, если ей стоило только изъявить желание — и оно исполнялось, как бы по мановению руки волшебника — она знала, что всем этим она была обязана своему мужу, Арчибальду Флойду, и, может быть, весьма естественно относя к нему все преимущества, какими она наслаждалась, она любила его ради всего этого. Подобная любовь может показаться низкой и ничтожной привязанностью в сравнении с благородным чувством героинь современных романов к избранникам их сердца и, без сомнения, Элизе Флойд следовало чувствовать гордое презрение к человеку, исполнявшему каждую ее прихоть, удовлетворявшему каждый ее каприз и любившему и уважавшему ее, бывшую провинциальную актрису, точно так, как если бы она сошла с ступеней самого знатного трона во всем мире, чтобы отдать ему свою руку.

Она была признательна ему, любила его и делала его совершенно счастливым, счастливым до того, что шотландец, несмотря на свое твердое сердце, иногда почти боялся своего собственного счастья, падал на колени и молился, чтобы это блаженство не было отнято от него, и что, если бы Провидению было угодно огорчить его, так пусть лучше будет отнято от него все его богатство, пусть он останется нищим и должен будет снова составлять себе состояние, но с нею. Увы! А именно этого блаженства он и должен был лишиться!

С год Элиза с мужем вели эту жизнь в Фельденском замке. Он хотел везти ее на континент, в Лондон на сезон, но она никак не могла решиться оставить свой любезный кентский дом. Она так была счастлива в своем саду, в своих оранжереях, с своими собаками и лошадьми и с своими бедными. Этим последним она казалась ангелом, сошедшим с небес утешать их. Были коттеджи, из которых щеголеватые дочери знатных дворянских фамилий бежали, смущенные дикими взглядами голодных обитателей этих жилищ; но в этих же самых коттеджах мистрисс Флойд была всегда дорогой и частой гостьей. Она умела заставить этих людей полюбить себя, прежде чем занялась исправлением их дурных привычек.

В самом начале знакомства с ними она была так слепа к грязи и беспорядку в их коттеджах, как была бы слепа к изношенному ковру в гостиной бедной герцогини; но впоследствии она искусно намекала на то или другое улучшение в хозяйстве своих пансионеров, до тех пор, пока, менее чем через месяц, без всяких нравоучений и обид, она производила полное преобразование.

Мистрисс Флойд была ужасно хитра с этими заблуждающимися поселянами. Вместо того, чтобы тотчас же сказать им откровенно, что все они грязны, неблагодарны и нерелигиозны, она хитрила с ними как самый искусный дипломат, точно будто собирала голоса в графстве для выборов.

Девушек она заставляла регулярно ходить в церковь посредством новых шляпок и щегольски переплетенных молитвенников; женатых мужчин не допускала таскаться по трактирам, подкупая их табаком, который они могли курить дома, и раз (о ужас!) подарив даже бутылку джина для умеренного распития в семейном кругу. Грязный камин заставила она сделать чистым, подарив пеструю китайскую вазу хозяину, а неопрятный камин сделала чистым посредством медной решетки. Брюзгливый характер исправила она новым платьем и помирила мужа, рассорившегося с женою, посредством ситцевого жилета.