— Сара, что я сделал с вами? По ошибке разбудил чувства, которым лучше было бы спокойно спать? Маленькая кузина, простите меня. Вам достаточно приходится выносить и без того…
— Без того, чтобы любить вас, ведь это не имеет смысла?
У него перехватило дыхание.
— Сара, это правда? — Он с горячностью схватил ее руки и прижал к груди. — Я думал, что увидел это на вашем лице, на одно мгновение, в тот день, у леса, но… — Он неохотно освободил ее руки и отвернулся. — Я не должен был целовать вас, Сара. Это было непростительно.
— Я так не думаю, — мягко сказала она. — И меня можно винить так же, как и вас. Кроме того, я слишком много судила других, в то время как сама была так слаба.
— В последние несколько недель вы выказали мало слабости. Вы отбросили все мысли о себе, чтобы заботиться о Мэри, вы спасли несчастного негра, вы немедленно вернулись, чтобы быть с Бретертоном.
А ведь было время, когда Сара не могла заслужить его одобрения — что бы она ни делала. А теперь, согретая его похвалой, она произнесла:
— Была еще одна вещь, которую я сделала, Криспин, и она потребовала от меня всех душевных сил, которыми я только обладаю. Я говорила с моим отцом.
— И что же? — настаивал он на продолжении.
Сара колебалась.
— Это был очень болезненный разговор для нас обоих. Он ничего не отрицал, у него нет даже чувства вины, ощущения, что он совершает ошибку. Все было так, как вы говорили. Криспин, я никогда бы не поверила, чтобы кто-нибудь столь же добрый, как папА, мог говорить так грубо, так жестоко о других людях. Мне кажется, что каждый пенни, который я держу в руках, покрыт позором.
— Моя дорогая, вы не должны принимать это близко к сердцу. Однажды все это закончится.
— Но как скоро, Криспин, как скоро?
— Боюсь, это потребует много времени. Мужчины вроде вашего отца никогда из-за денег не будут руководствоваться чувствами гуманности. Если уж даже ваши слова не тронули его сердца… — Он развел руками. — Но мы должны продолжать, Сара, до тех пор, пока не положим конец рабству.
— Если бы только я могла быть с вами, помогать вам. Но в нынешних обстоятельствах я могу лишь молиться за успех вашей борьбы, и, может быть, через некоторое время я смогу снова поговорить с папА.
— Попытайтесь сделать это, Сара. Если мы сможем склонить к жалости хотя бы одного работорговца, убедить его отказаться от своего ремесла…
Послышались торопливые шаги. Берта, с покрасневшим лицом, подбежала к углу живой изгороди.
— О, мисс Сара… — только и сумела сказать она, задыхаясь.
— Что такое? — встревожилась Сара. — Быстро говори мне.
— Сэр Уильям спросил про вас, а Фредерик сказал, что он видел, как вы вышли в сад и…
Окно второго этажа с треском распахнулось. В окне показался сэр Уильям, его лицо пошло лиловыми пятнами.
— Как вы осмелились, мистер Данси? Как вы посмели пробраться в этот дом и сбивать с толку мою дочь своими лживыми речами? Сейчас же идите в дом, вы оба.
Берта в смятении разинула рот. Сара вцепилась в руку Криспина.
— ПапА и без того на меня зол. А теперь…
Пока они шли к дому, Криспин крепко сжимал ее руку.
— Это моя вина. Я не должен был приходить. Сара, похоже, я не приношу вам ничего, кроме горестей и печали.
Сара остановилась и повернулась к нему, когда угол дома скрыл их от посторонних глаз.
— Это неправда. Но даже если и так, это не имеет значения. Вы должны мне верить, Криспин, — мне не о чем сожалеть. Я была ребенком, пока не приехала в Клэверинг. А теперь… Поцелуй меня, Криспин, только раз — прежде чем мы предстанем перед моим отцом, и я ничего не побоюсь.
Сэр Уильям тяжело дышал, прислонившись к перилам на лестничной площадке.
— Я даю вам ровно две минуты, чтобы объяснить свое поведение, после чего выброшу вас вон.
— ПапА, умоляю вас… — быстро вставила Сара.
Но голос Криспина заглушил ее слова:
— Сэр, целью моего визита, в первую очередь, было желание узнать о состоянии лорда Бретертона.
— Очень правдоподобно! Каких еще предметов вы коснулись, удовлетворив свое любопытство?
Криспин избегал взгляда пожилого джентльмена. Сара почувствовала, как предательский румянец проступает на ее щеках.
— Итак? — потребовал сэр Уильям. — Прав ли я, полагая, что вы задумали настроить мою дочь против меня, что вы забивали ей голову очередными глупостями?
Голова Криспина дернулась.
— Сэр, я не могу принять этих обвинений. Мои взгляды широко известны. Моя цель — покончить с рабством, и я не делаю из этого секрета.
— А я, сэр, не делаю секрета из своих намерений. Если ваша нога еще когда-нибудь ступит на мою землю, я устрою вам публичную порку прямо во дворе. И позвольте мне сказать вам еще одно. — Толстый указательный палец сэра Уильяма уставился прямо на них. — Если вы надеетесь, что дело, которое будет слушаться в следующем месяце, пройдет успешно, то советую вам еще раз хорошенько подумать. Я и многие другие работорговцы собрали деньги, чтобы нанять мистера Даннинга, самого блестящего из адвокатов, который будет выступать против этого выскочки, Грэнвилла Шарпа. И черт бы нас побрал, если мы позволим хотя бы одному из негров получить свободу. А ты, Сара, отправляйся в свою комнату и оставайся там до тех пор, пока я не дам тебе разрешения ее покинуть.
Сара бросила на Криспина последний, беспомощный взгляд. Он протянул было к ней руку, но тут же бессильно опустил ее. Молодой джентльмен медленно повернулся, прошел через холл, у двери поклонившись им обоим. Сара стала быстро подниматься по лестнице, не осмеливаясь взглянуть на отца, который все еще стоял, тяжело опершись на перила, и убежала в свою комнату.
Из окна она в последний раз взглянула на Криспина. И, словно прочитав ее мысли — впрочем, Сару это уже давно не удивляло, — Криспин остановился у ворот и посмотрел вверх. Он поднял обе руки, грустно покачал головой и удалился.
«Я не принес вам ничего, кроме горестей и печали», — сказал он. Сара возражала. Но в ту минуту это было правдой. Разве может быть счастливой любовь, от которой нужно отречься навеки? Впереди она не видела ничего, кроме трудностей в отношениях с отцом, кроме печали в отношениях с Энтони. И разве Криспин не был повинен во всем этом, открыв ей глаза на правду? Сара бросилась на кровать и принялась колотить сжатыми кулачками по подушке, а потом Дала волю слезам.
Сентенции сэра Уильяма насчет того, что образование для женщины — пустая трата времени, в первый раз за всю жизнь стали докучать Саре. Ей хотелось забыться, читая книги, как Мэри или Дебора Трехерн. Ей хотелось излить свои сердечные крушения, свои сомнения и тревоги в письмах к Мэри. Но как она ни старалась, ей удалось добиться лишь не слишком внятного изложения фактов, таких же, какими она заполняла свой дневник.
«Сегодня утром Энтони чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы спуститься вниз. Я просидела с ним примерно час. А днем, поскольку уже довольно тепло, Энтони отправился покататься в экипаже, и я его сопровождала. Многие люди останавливались, чтобы спросить, как его дела… Я ходила по магазинам с маман и была на званом вечере. Здоровье папА не улучшилось, и я все еще у него в немилости. Жизнь очень скучная. Хотелось бы мне оказаться в Клэверинге».
Из-за противоборствующих желаний и противоречивых стремлений хранить верность, которые тянули ее в разные стороны, ей было трудно, почти невозможно писать откровеннее. И тем не менее Мэри, похоже, ее понимала. Она отвечала ей подробно и обстоятельно, и в ее письмах было столько теплоты и участия, что Саре порой казалось, что это сама Мэри стоит в комнате. Когда Сара читала ее письма, звуки, запахи, сама панорама Лондона исчезали, таяли. А вместо них она слышала крики грачей в вязах, видела солнечные лучи, искрящиеся на синих морских волнах, вдыхала острый запах соли и водорослей. Но Клэверинг теперь другой. Примул уже не найдешь, да и фиалок тоже. Теперь пришло время роз и деревьев в пышном уборе листвы. Море, должно быть, уже достаточно теплое для купаний, которыми, как говорила Мэри, приезжие наслаждаются на побережье в Богноре.
«Расскажи мне, как у вас теперь, — умоляла она Мэри в следующем письме. — И ради бога, пришли мне весточку о Криспине».
Мэри отвечала немедленно, и в письме было такое подробное и красочное описание лесов, и полей, и садов Клэверинга, что в сердце Сары загорелось страстное желание снова все это увидеть, а следующий отрывок письма глубоко ее тронул.
«С тех пор, как ты уехала, у нас стало так тихо, — писала Мэри. — Дебора навещает меня между поездками по стране, где она выступает на собраниях с речами, но, хотя она очень добра, ее разговоры и мысли все так же серьезны, и с твоим отъездом смех покинул наш дом. Думаю, я уже писала тебе, что Эдвард вернулся в Лондон. Доктор Хардвик достаточно поправился, чтобы вернуться к практике, но Криспин настаивает, чтобы я не слушала его советов и продолжала лечение, назначенное Эдвардом. И в самом деле, оно, похоже, творит чудеса. Я настолько окрепла, что даже езжу на верховые прогулки с Криспином. Но поскольку мы оба помним тот день, когда впервые повезли тебя кататься, и твою тогдашнюю радость, я не могу назвать эти прогулки безмятежно счастливыми. Криспин молчалив и подавлен, и мне нет нужды спрашивать его отчего. Дорогая Сара, я молюсь о счастье двоих людей, которых люблю больше всего на свете, но боюсь, что моим молитвам не сбыться. Будь мужественной, мысленно я всегда с тобой».
