И вот уже почти час он забавлялся с сосунками на улице.
— Держи, детка, — сказал он в 2.19 ночи. В руках у него две чашки с кофе; мой кофе без кофеина и, разумеется, без молока. Рассерженная его долгим отсутствием (ведь это наша последняя ночь вместе), вместо «спасибо» я буркнула «угу». Муж разделся, снова залез в постель. Ноги у него ледяные, сто лет пройдет, пока согреются.
— Беспокоит меня черная корова, — объясняет он. — Пока не пойму, что с ней. И так, и так может быть.
Я молчу, смотрю перед собой.
Не дождавшись ответа, он спрашивает:
— Детка, я тебя потревожил? Хочешь опять заснуть?
— Нет, спать я не хочу! — говорю я.
— Что тогда?
Если б у нас в семье было принято объяснять каждую мелочь, я бы бросила небрежно: «Хочу, чтоб ты меня обнял». Но нет, это не мой стиль. Если он готов обнять меня только по моей просьбе, я предпочту обойтись без объятий.
Он раздумывает некоторое время, потом вновь пытается меня разговорить:
— Давай, может, обсудим твою предстоящую поездку в Лимерик, в следующую пятницу?
— Да?
— Когда я ходил по полю, у меня было время подумать, и вот к какому выводу я пришел. Судя по тому, что говорили медсестры, ты пробудешь в больнице месяца полтора. Значит, у меня полтора месяца на то, чтобы сделать в доме ремонт, создать более подходящие условия для передвижения в коляске.
О, нет. Опять двадцать пять…
— Вчера в библиотеке я взял книгу, — продолжает он. — Там много полезных советов. Например, тебе известно, что максимальный уклон пандуса должен составлять один к двенадцати. Только тогда на него легко въезжать. Ты знаешь правило «один к двенадцати», детка?
Нет, не знаю. Я не отвечаю. Смотрю в пространство. Потягиваю кофе — без кофеина, без молока. Гадость.
— А сам пандус в ширину должен достигать тридцати шести дюймов. А лестничная площадка должна быть шириной не меньше шестидесяти дюймов — чтоб можно было развернуться…
И он все бубнит, бубнит. Бу-бу-бу… чтоб не скользило… Бу-бу-бу… расширить дверные проемы… Бу-бу-бу… дверные ручки рычажного типа вместо шарообразных… Бу-бу-бу-бу-бу…
— Пожалуй, я все-таки посплю, — наконец перебиваю я мужа и, не глядя на него, сворачиваюсь клубочком.
— А, ну давай, детка, — говорит он, снова слезая с кровати. — Я только гляну, как там черная старушка.
Я не сплю. Уже четвертый час. Я лежу без света, прислушиваюсь. На улице теперь нет тишины: в морозной ночи бушует буря. За окном завывает западный ветер, трещат сучья двух больших платанов. Меня вдруг бросает в жар, я ощущаю в боку, сразу же под ребрами, пульсирующую боль. По-видимому, у меня уже и селезенка поражена метастазами. Чтобы заглушить боль, я кладу в рот таблетку морфия, запиваю ее остатками противного кофе и через несколько минут чувствую, как к горлу подкатывает тошнота.
Обычно муж везет меня в туалет, но сейчас я собираюсь с силами и сама пересаживаюсь с кровати в инвалидное кресло. Гордая собой, я качу в ванную, примыкающую к спальне. Но там вся моя гордость улетучивается, потому что неуклюжая попытка слезть с кресла оканчивается крахом. Наклонившись вперед, я хватаюсь обеими руками за сиденье унитаза, но при этом забываю поставить коляску на тормоз. Коляска откатывается назад, и я падаю, подбородком ударяясь об унитаз. Рвать мне тоже нечем: тужусь вхолостую.
Я соскальзываю на пол — он выложен плиткой, — горячей щекой прижимаюсь к холодной гладкой поверхности. Ощущение приятное. От соприкосновения с холодом тошнота постепенно проходит, и на меня накатывает усталость.
Неплохо бы поспать, думаю я, но мне лень возиться с креслом — все равно не заберусь. Ползком я выбираюсь в спальню, попутно стягивая с батареи большое пляжное полотенце. Вполне сойдет вместо одеяла.
Входная дверь открывается: вернулся муж. В дом врывается шум бури. Муж захлопывает дверь, снимает в холле резиновые сапоги. Сонная, я вытягиваю руки, будто принцесса, ожидающая своего спасителя.
Но он не приходит.
Я слышу, как он, тяжело ступая, поднимается по лестнице, и понимаю, что происходит. Так уже было дважды, и каждый раз потом он все утро извинялся. Впрочем, удивляться тут нечему: он себя не помнит от усталости. Если и не спит на ходу, двигается как на автопилоте. Соответственно, сейчас он по привычке направляется в нашу старую спальню, которая находится на верхнем этаже. Там он бросится на кровать и мгновенно провалится в сон. И только утром он осознает свою ошибку. В старую спальню на инвалидной коляске не добраться. Мы спим в гостевой, потому что она на нижнем этаже.
Мне бы крикнуть: «Я здесь!» Но я молчу. Тихо плачу несколько минут и в конце концов забываюсь тяжелым сном.
К моменту моего пробуждения буря уже улеглась. Комнату заливает яркий свет раннего утра, сочащийся сквозь задвинутые шторы. Я встаю на четвереньки, подползаю к инвалидному креслу, забираюсь в него, потом подкатываю к окну и отодвигаю край занавески. Буря шумела неспроста — на земле лежит толстый слой снега. Я невольно улыбаюсь и решаю выйти на свежий воздух.
Мне удается натянуть свитер поверх ночной сорочки и обмотать вокруг ног пляжное полотенце. К сожалению, носки и туфли я надеть не могу: слишком слаба. В холле я останавливаю свою коляску возле больших резиновых сапог моего мужа и довольно легко натягиваю их. Все, я готова к прогулке.
Я открываю входную дверь. Меня обжигает морозный воздух…
Я возвращаюсь за перчатками и шапкой…
На улице ехать быстро не получается, но мне торопиться некуда. Вокруг волшебная красота. Все укрыто белоснежным одеялом двухдюймовой толщины, на котором еще ни одно живое существо не оставило свой след. Царит тишина, нарушаемая лишь скрипом колес моей коляски и работой легких. Я качу на задний двор, потом по гравийной дорожке, полого спускающейся к реке. Натыкаюсь на первую рытвину, намереваюсь объехать ее, но передумываю. Как мой мальчик Пол на трехколесном велосипеде двадцать восемь лет назад, я направляю коляску на замерзшую лужу, ломаю тонкий лед, баламутя мутную воду.
Нет нужды катить до конца тропинки: река совсем рядом. В этом году она разлилась на целых двадцать ярдов, судя по макушкам камышей, торчащим далеко от берега.
До меня от дома доносится шум, хлопает дверь. Не раздумывая, я пытаюсь спрятаться. Быстро заезжаю за кормораздатчик. Это такая огромная металлическая конструкция, которую мой муж использует, чтобы накормить коров, когда они в поле. Если я буду сидеть тихо, он меня не найдет. Но через ржавые железные прутья я вижу, что он направляется прямо ко мне. Ну да, не сообразила: следы от колес моей коляски.
Когда он подходит ближе, я кидаю в него свой первый снежок. Промахиваюсь. Не беда: у меня еще десять, я их слепила, собрав снег с металлических прутьев. Он продолжает идти ко мне. Я бросаю второй снежок, попадаю ему в плечо.
— Ради бога, детка, — вскрикивает он, но я не унимаюсь, кидаю в него еще три снежка. Все три мимо, хотя ложатся они близко. — Полегче, детка, полегче, — говорит он. — Я же разолью!
Только теперь я замечаю, что у него в каждой руке по кружке. Не стрелять! Оказалось, он принес два горячих виски с лимоном и гвоздикой. В кружках!
— Мужчины есть мужчины, — ворчу я, притворяясь раздраженной. — Что с вас взять? — Я делаю глоток виски. Боже, какое блаженство!
— Молодец, детка! — говорит он. — Вижу, в рот ты попадаешь без промаха.
Я смеюсь. Облачка горячего пара, вырывающиеся из наших ртов, смешиваются в морозном воздухе.
— Прости, детка, — произносит он через минуту.
Я киваю.
— Так что, черная корова отелилась?
— И не думала! — восклицает он с притворным возмущением. — Нахалка! Всю ночь мне спать не давала. Оказалось, у нее просто несварение желудка! Еще месяц будет ходить!
Мы оба опять смеемся. С минуту молчим, потягивая виски. Насмешливо фыркаем. Потом мое кресло приходит в движение. Катится назад. Я забыла поставить его на тормоз. Сначала я смеюсь, а потом вдруг понимаю, что где-то за спиной у меня река. Муж видит опасность и бросается за мной. Вытягивает руку, чтобы схватить кресло, но его ладонь соскальзывает с пластикового подлокотника. Он теряет равновесие и падает в снег лицом вниз, а я продолжаю катиться бог весть куда. Я зажмуриваюсь, напрягаюсь всем телом, ожидая, что вот-вот проломлю лед и бухнусь в ледяную воду. Но кресло замедляет ход, увязает в глубоком снегу. Я смотрю вниз. Мои резиновые боты воткнулись в сугроб, который и остановил меня у самой реки. Мой муж поднимается с земли. Его лицо и весь перед в снегу. Я смеюсь. В ответ он бросает в меня снежок, метя прямо в живот.
Он роняет меня на кровать, как мешок картошки. В очередной раз.
— Прости, — бормочет он. — Ударился голенью о твое кресло.
