Жюльен Мистраль так и не догадался, что не его разумные доводы убедили Маги в необходимости отпустить Фов к нему на лето в «Турелло». Он даже не подозревал, что вообще мог не заводить разговор на эту тему и избавить себя от встречи с ней.
Годами после смерти Тедди Маги задавала себе бессмысленные, печальные вопросы. Сложилась бы жизнь Тедди иначе, если бы у нее был отец? Жюльен Мистраль был намного старше ее, и не поиски ли отца привели ее к нему? А если бы Маги рассказала ей о Перри Килкаллене? Может быть, тогда бы Тедди почувствовала, что у нее на самом деле был отец, а не довольствовалась бы лишь смутными воспоминаниями далекого детства, напоминающими счастливый сон? А если бы Тедди знала все об отношениях Маги и Мистраля? О том, как равнодушно он принял то, что семнадцатилетняя Маги могла ему дать — девственность, сердце, даже ее деньги, — а потом просто бросил ее, не задумываясь и ни о чем не сожалея, променяв ее на богатую американку. Может быть, Тедди возненавидела бы его еще в детстве? Сколько раз Маги упустила возможность изменить ход событий? Насколько велика ее вина?
В конце концов Маги заставила себя прекратить эти бесплодные мучения и приложила максимум усилий для того, чтобы жизнь Фов не оказалась ни в чем похожа на жизнь Тедди. У Фов будут традиции, решила Маги и купила менору, которая заменила ту, что она оставила в парижской квартире. С тех пор, как Фов помнила себя, она помнила и Маги, зажигающую свечи каждую субботу. Это был первый огонь, который увидела девочка, и он заворожил ее. Каждый из восьми дней Хануки они отмечали подарками. Именно Фов задавала четыре вопроса на праздничном седере в честь еврейской Пасхи, который теперь устраивала Маги, предусмотрительно не приглашая на него детей моложе Фов, чтобы им не выпала эта честь.
Маги часами занималась с Фов каждый день и, задолго до того, как девочка смогла уяснить значение этих слов, сказала ей, что она ее любимая незаконнорожденная внучка. Так родители приемных детей повторяют слово «приемный», чтобы они привыкли к нему и оно не вызывало у них чувства отторжения. Когда Фов немного подросла и смогла понять, Маги рассказала ей историю своей семьи, как помнила ее по рассказам своей бабушки Сесиль, начиная от появления евреев в Провансе до трагедии Тедди и Жюльена Мистраля. Фов услышала о Маги и Перри Килкаллене, она знала печальную повесть о Давиде Астрюке, отце Маги, и о ее матери, умершей в родах.
Маги рассказывала внучке и о ребе Тарадаше. Иногда она задавала себе вопрос, имеет ли она право забивать голову ребенку рассказами о еврейских родственниках, хотя у нее только одна бабушка-еврейка, но что она могла еще ей дать? Маги ничего не знала о Килкалленах, о Мистралях, зато по женщинам Люнель она, увы, была специалистом.
— Почему папа никогда меня не навещает? — спрашивала Фов, и только на этот вопрос Маги не могла дать ей достойного ответа.
— Он женат… Твой отец живет очень-очень далеко, очень много работает, и потом, он из тех, кто никогда не путешествует.
И что это были за ответы? Маги даже собиралась написать Мистралю, чтобы напомнить о существовании еще одной дочери, но так и не нашла для этого сил. Она решила, что Фов — счастливый ребенок и с одним разочарованием ей по силам справиться. Но теперь, когда Жюльен все-таки явился, чтобы увидеть дочь, Маги стиснула зубы и дала согласие на то, чтобы летние каникулы Фов проводила в Провансе. Только при мысли о Кейт ей становилось не по себе.
— Маги, уверяю тебя, Кейт всегда согласна с моими желаниями, — нетерпеливо прервал ее Жюльен. — Она принимает меня таким, какой я есть, и так было всегда. Восьмилетний ребенок не представляет для нее угрозы. Вспомни, Маги, мне шестьдесят один, ей почти шестьдесят, мы женаты тридцать четыре года… Ты же не думаешь, что она станет ревновать к маленькой девочке?
— Я думаю, что Кейт будет ревновать тебя даже к канарейке, если ты решишь ее завести.
— Маги, ты никогда не могла терпимо относиться к Кейт.
— На женщин, подобных Кейт, моя терпимость не распространяется. Если бы она согласилась на развод, ты бы женился на Тедди…
— Но мы все равно могли оказаться на этой проклятой яхте, Маги. Кто, оглянувшись назад, может с уверенностью определить, какое стечение обстоятельств позволило судьбе нанести роковой удар?
— Никогда бы не подумала, что услышу от тебя рассуждения о судьбе.
— Это единственное объяснение, с которым я сумел смириться.
— Ты никогда не просыпаешься по ночам и не задаешь себе вопрос, что же ты сделал не так? Ты не винишь себя?
— Я буду всегда винить только себя. Я живу с чувством вины, но разве это помогает? Если бы рыбацкое судно появилось минутой позже, если бы я не помахал Тедди рукой, если бы она не собралась нырнуть именно в тот момент, если бы эти американцы не приехали в Сен-Тропез, если бы мы не решили посидеть на террасе того кафе… Этим «если бы» нет конца. Я могу только писать, Маги. Обвинения в собственный адрес не стоят и ломаного гроша. Я не прав?
— Прав. — Маги замолчала. Опасно доверять девочку Жюльену даже на короткие летние месяцы. Ему вообще опасно доверять. Но куда опаснее не позволить Фов иметь отца.
В начале лета 1969 года на Лионском вокзале Жюльен Мистраль и его шестнадцатилетняя дочь сели в поезд Париж — Марсель. Последние восемь лет каждый июнь Мистраль приезжал из Фелиса в Париж и встречал Фов в аэропорту. Они ночевали в гостинице, а утром отправлялись в Прованс до конца августа. И все эти восемь лет Фов приходила в восхищение от того, что поезд носит гордое имя «Мистраль».
Во время своего первого путешествия она решила, что экспресс назвали так в честь ее отца. И хотя Фов давно выяснила, что так называется ветер, дующий большую часть года в Провансе, она все равно радовалась.
Фов быстро заняла два места у окна, пока ее отец покупал талоны на обед в вагоне-ресторане.
— Лион, Дижон, Баланс, Авиньон, — прошептала Фов, как обычно гадая, как бы ей набраться терпения и просидеть шесть часов. Хуже всего она себя чувствовала на перегоне от Баланса до Авиньона, когда пейзаж резко менялся. Ее сердце начинало биться быстрее при виде первого же кипариса, пьянящее возбуждение охватывало ее, стоило показаться у дороги оливковым деревьям и виноградникам.
— Фов, ты не хочешь аперитив перед вторым завтраком? — Голос Мистраля ворвался в ее мысли.
Фов вскочила и пошла с отцом в вагон-ресторан, где официанты в белых куртках уже открывали бутылки с вином, наливали виски или перье для пассажиров первого класса. Аперитив перед вторым завтраком стал еще одной традицией, начало которой было положено во время ее первого путешествия в Фелис. Фов всегда пила ананасовый сок из маленьких бутылочек.
— Херес, пожалуйста, — сказала она на этот раз.
— Ты употребляешь спиртное? — рука Мистраля накрыла ее пальцы.
— Только в особых случаях, — рассмеялась Фов, чувствуя огромную любовь отца, которая передавалась ей от его большой, теплой ладони. С ее точки зрения, Мистраль оставался самым неприрученным из всех мужчин, хотя Фов знала наверняка, что все происходящее с ней или касающееся ее значит для него больше, чем все остальное.
— Херес для моей дочери, — обратился Мистраль к официанту, — а мне принесите пастис.
Он пристально вглядывался в ее лицо, в который раз ища с надеждой и страхом в чертах Фов признаки или хотя бы намек на классические, поразительные по красоте черты Тедди. Но чем старше становилась Фов, тем отчетливее становилось видно, что от матери она унаследовала лишь рост и цвет волос. Мистраль попытался подобрать слово для определения внешности своей обожаемой дочери, и ему пришло на ум выражение «задумчивая красота». На лице Фов всегда была видна напряженная работа мысли, поэтому Мистралю хотелось знать, о чем она думает каждую минуту. И эта ее задумчивая красота никак не давалась ему, он не был доволен ни одним из написанных им портретов дочери. В ее серых глазах притаилась загадка, и он никак не мог выразить это на холсте. Ее лицо казалось ему ландшафтом в переменчивый весенний день. Ни одно настроение не задерживалось на нем надолго, каждая следующая минута несла новый нюанс, новое восприятие. Нет, ни на одном портрете Фов не была похожа на себя.
Фов потягивала херес, отлично сознавая, что отец рассматривает ее. Так всегда бывало сразу после их встречи. Он впитывал перемены, произошедшие с ней за год. Она весело смирялась с этим осмотром, потому что росла под пристальным взглядом Маги. Кого еще из девочек-подростков каждый день разглядывает женщина, владеющая самым известным модельным агентством в мире, а в летние месяцы каждая минута принадлежит отцу, который видит абсолютно все?
— Тушь для ресниц, — нейтральным тоном констатировал Мистраль.
— Я думала, ты не заметишь.
