Он засмеялся, показав крепкие белые зубы.
Я принесла лимонад, печенье и чистое полотенце. Венди подбегала к бортику, а незнакомец вставал у нее на пути, и она со смехом утыкалась в его колени. Штанишки сползли с ее толстенькой попки, угрожая упасть совсем, а мужчина со счастливой улыбкой следил за ее ужимками.
Мы устроились на траве, и я разлила лимонад.
— Вы, похоже, умеете обращаться с детьми. У вас есть свои?
— Нет, я еще не был женат. Надо признаться, единственное, что удерживало меня от этого шага, — дети. Я часто играл с чужими, но никогда не хотел иметь своих.
— Ну что вы! Разве можно лишать себя удовольствия иметь ребенка, который пронесет твои гены через века? — издеваясь над собой, спросила я.
— Я никогда не смотрел на это с такой точки зрения. Наверное, слишком начитался в школе Шекспира и представлял мир сценой, а ребенка — маленьким актером, который ждет не дождется, когда я сойду со сцены, чтобы ему досталась главная роль.
— Гм-м-м. — Интересно, если сказать это Айре, он отступится от своего желания иметь сына? Незнакомец жадно, как голодный волк, ел печенье.
— Хотите сэндвич?
Даже за шевелюрой и бородой было видно, как он покраснел.
— Простите, если я слопал все ваше печенье. Я ничего не ел со вчерашнего утра.
— Господи! С колбасой или сыром?
— Сыр подойдет, — ухмыльнулся он.
— Вы говорили, что путешествуете? — не без задней мысли спросила я.
Он подозрительно покосился на меня, запихнул в рот остатки третьего сэндвича и кивнул головой.
— Иду домой. В Джорджию.
— Долго еще идти?
— Несколько месяцев. Не знаю. Когда дойду, тогда и дойду.
День клонился к вечеру, но молодой человек явно не спешил. Наевшись, он подложил рюкзак под голову, растянулся на траве и безмятежно уснул.
Наступил вечер. Я покормила Венди, уложила спать и спустилась к бассейну.
— Послушайте, — разбудила я незнакомца. — Хотите остаться? Скоро совсем стемнеет, вы не найдете шоссе.
— Конечно, мэм, — немедленно отозвался он. — Большое спасибо.
— Меня зовут Джинни. Джинни Блисс. (Интересно, что сказала бы мама? Что он убьет нас с Венди или стащит фамильное серебро?)
Он нервно оглянулся.
— Зовите меня Хоком.
В ту ночь Хок спал в комнате для гостей. Весь следующий день мы провели у бассейна. Я уходила приготовить еду, уложить Венди спать или усадить на горшок. Мы с удовольствием купались в прохладной воде, разговаривали обо всем на свете и не заметили, как наступил вечер.
Хок сказал, что какое-то время жил в Монреале.
— Ты не поверишь, как там холодно зимой! — Его передернуло. — Улицы — настоящие трубопроводы. Стоишь на автобусной остановке, а этот чертов циклон несет прямо на тебя столько снега, что не видно даже фар автобуса. О Господи, это так ужасно!
Мы обменивались душераздирающими рассказами о заснеженном севере — десятифутовых сугробах, восьмиградусных морозах и смертоносных сосульках. Это была очень интересная вариация на любимую тему жителей Старкс-Бога.
— Знаешь, — доверительно сообщил он. — Меня всегда тянуло ко всяким миссионерам. Не знаю, может, тебя тоже? Разве Теннесси не упоминается в Библии? Когда я по воскресеньям катался на машине, единственная радиостанция, которую было прилично слышно, обрушивала на меня всякую религиозную чушь. Но в Монреале — это я точно знаю — не существует ни пламени, ни страсти, только безмолвные сугробы и длинные серые сумерки.
— И тоскливые ночи, когда ветер продувает твой дом и хлопает ставнями и шифером на крыше, — поддакнула я.
— А улицы покрываются льдом и снегом, пешеходы проваливаются по колено, их сапоги протекают и пальцы немеют от холода.
— А в апреле снег тает весь сразу, и поля превращаются в болота, а дороги — в моря грязи. А мухи? Так и норовят залезть тебе в волосы!
Мы радостно засмеялись, обретя наконец друг в друге благодарного слушателя, с которым можно поделиться сокровенными воспоминаниями об отчем доме и похохотать над Севером. Безжалостно палящее солнце было нашим союзником.
— Почему же мы уехали? — печально спросила я.
— Иисус Христос! Да я просто ненавидел лето в Джорджии!
Мы оба так и зашлись от смеха.
— Конечно, — согласилась я. — Помню, лежишь ночью в постели и молишься о самом легком ветерке.
— А днем от стеклянных зданий и прокаленных дорог поднимаются волны жара. А это ужасное ощущение, как будто макадам[6] расползется, и ты вот-вот провалишься по колено.
— А выхлопные газы? От них задыхаешься, как собака.
— Знаешь, что я тебе скажу? — серьезно проговорил Хок. — Эта американская зима и лето специально такими созданы.
— Что-что?
— А ты представь, что везде вечная осень или весна — мягкое солнышко, температура восемнадцать градусов. Ты себя прекрасно чувствуешь, все под контролем, но ты помнишь, что где-то есть места, где можно окоченеть на морозе или зажариться на солнце, и понимаешь, что ты — всего лишь жалкое насекомое, не способное выжить в тех условиях.
— Ты просто наслушался проповедников!
— Послушай, какая у меня идея! Если бы земля не вращалась вокруг своей оси, времена года не чередовались бы. Верно? А теперь представь, что земная ось встанет точно вертикально по отношению к солнцу. На мой взгляд, это самое лучшее положение. Не будет смен времен года. Держу пари: люди, где бы они ни жили, перестанут шляться в поисках подходящего климата. Эскимосы отрастят себе роскошную шерсть и будут радоваться своему виду. Зачем им игла или китовый жир? А в Монреале или Теннесси будет умеренный, как ранней осенью, климат.
— Заманчиво.
— Конечно, было бы отлично. Но есть одна загвоздка: эта ось зачем-то должна вращаться, а люди не понимают, что их заперли там, где они родились. Их организмы не справятся с другим климатом, если они переедут. Внутренним термостатам, как и мозгам, не хватает гибкости.
— Отличный экспромт, Хок.
— Спасибо, но это не экспромт. Я читал об этом в книге.
— Да? В какой?
— Это новая серия. Научно-историческая фантастика.
— О?
— Я изучил от корки до корки десять или двенадцать томов, особенно те, где говорится о смысле жизни, природе истины и красоты. Но, — он понизил голос до шепота, — я больше ничего не могу сказать, чтобы не навлечь на твой уединенный дом алчные толпы орущих редакторов и литературных агентов.
— Понимаю…
Он перевернулся на спину, подставив солнцу волосатую грудь, и спросил:
— Как ты сюда попала?
— Если коротко, я училась в Бостоне, а потом переехала на ферму в Вермонт.
— Что? Добровольно?
Я улыбнулась.
— Ни черта! Не представляю тебя на ферме.
— Тогда я еще не остепенилась, как сейчас. Это было в молодости.
— Гм-м-м. Я тоже такой. Правда, в последнее время подумываю сбрить эту смешную бороду.
— Не спеши. Срезай постепенно, по чуть-чуть. Не остепеняйся слишком резко.
— А как ты оказалась в этой мечте хранителя древности? — он махнул рукой на крепость Папы Блисса.
— Вышла замуж за человека, которому все это принадлежит.
— И что, он тебя бросил?
Мне показалось, или я просто приняла желаемое за действительное, но в голосе Хока мелькнула надежда.
— Нет. Он просто уехал на несколько дней. — Я съежилась от страха, поняв, что безопасней было сказать, что Айра вернется сегодня вечером. Вдруг этот Хок собирается взять нас с Венди в заложники?
— Он местный?
Я кивнула.
— Ну, и тебе здесь нравится?
— Признаться, я предпочла бы Халлспорт, Кембридж или еще что-нибудь.
— А чем ты целыми днями занимаешься? — Он перевернулся на живот и уставился на меня, как на лабораторный экземпляр.
— Тем же, чем все. Готовлю, мою посуду, глажу белье. Много времени забирает дочка. Мы с ней гуляем, ходим в магазин. Еще я посещаю клуб, вечеринки и прочее.
— А, светская жизнь! — небрежно протянул Хок. — А путешествия?
— Мы ездили всего раз за четыре года — в Теннесси и Флориду — показать внучку ее бабушкам и дедушкам. И еще я ездила в Теннесси на похороны.
— А для души? Чем вы занимаетесь, например, в субботу вечером?
— Смотрим телевизор. Иногда катаемся на его снегоходе. Или танцуем в школе. Или родственники — у него тут несметное количество теток, кузин и прочих — устраивают пикники или воскресные обеды.
— Какой он, твой муж?
— Айра? О, он очень добрый, внимательный и сдержанный. За что ни возьмется, все у него получается удивительно хорошо. И очень симпатичный — смуглый, мускулистый, высокий. Он продает страховки и снегоходы и прилично зарабатывает. Он очень дисциплинированный и надежный. — Я говорила серьезно, но Хок почему-то ухмыльнулся. У меня дрогнули губы. — И поэтому я его ненавижу.
