что в ЕЕ квартире живет другая женщина, которой ее Митя - не ежедневно! - ежечасно! - признается в любви.
И раздался еще звоночек.
Незнакомый женский голосок попросил Вадима Александровича... Что-то в этом голосочке было такое, от чего у Мити сжался
желудок...
Риточка.
Его невенчанная очередная "жена". Пока он терялся перед ответом, ему мгновенно подумалось: может, ребенок не родился?..
Митя солидно произнес: да, это я, с кем имею честь?..
- Имеешь честь, а может - бесчестье, - говорить с матерью твоей дочери Анны, - ответила насмешливо, но не враждебно, Риточка.
С Митей что-то произошло: он обрадовался. Девочка! Анна! Вспомнилась Анна Шимон, и девочка, его дочь, представилась очаровашкой лет пяти, красавицей и принцессой... Но нельзя показывать Рите, что он обрадовался и вместе с тем не злить ее.
И он сказал достаточно мило: Риточка, дорогая, привет! Так все-таки дочь! И Анна! Спасибо тебе... Ну, как ты живешь? Что у тебя? Я только что прилетел, даже вещишки еще валяются...
Риточка ему не поверила, только сказала, мог бы уж позвонить, узнать, как и что...
Митя твердо решил, что ограничится разговором по телефону. Но ничего не мог с собой поделать! - безумно захотел увидеть
маленькую Анну! Ведь это - его дочь!
И когда Риточка сказала, что до встречи ничего рассказывать не будет, он решился: хорошо, давай днем, сама понимаешь, - вечером мне не с руки...
Риточка была согласна на день и они договорились, - в двенадцать часов у Бауманского метро она его будет встречать, а то он их не найдет.
Митя увидел Риточку издали.
Она вполне смотрелась в велюровых темнорыжих джинсах и синем батнике. Слегка пополнена, что ей несомненно шло, но за то время, что Митя подходил, ее лицо трижды перекосила давняя судорога.
Мите сделалось не очень комфортно, - не надо было идти, придурок, подумал он. Распустил слюни по поводу дочери... Теперь, вперед, папаша, раз уж признался!..
Рита бросилась Мите на шею, - чего он, откровенно говоря, - не ожидал и потому неловко чмокнул ее в ее щеку. А она тащила его за собой, говоря: скорее, наш трамвай, бежим! И они запыхавшись, втиснулись в последнюю секунду в плотно набитый трамвай.
Она стояла прижавшись к нему, - столько было народу! - и кажется испытывала только удовольствие.
Митя ощущал как колотится ее сердце и довольно большая грудь упирается прямо ему в лопатку. Раньше у нее вообще груди не было, вспомнил он, но интереса у сексуального Мити эта новая деталь не вызвала, - он думал о Вере...
Как сегодня? Сколько времени он пробудет у Риты?.. Надо бы побыстрее...
Какими-то древними улочками прошли они к деревянному трехэтажному домишке, построенному явно в начале века, - с финтифлюшками на коньке крыши, с чугунными витыми столбиками, на входе.
- Вот и наш дом, - сказала Риточка, - скоро нас выселять будут, здесь все снесут. Нам из этого района уезжать не хочется, - так я люблю Лефортово!
Они поднялись по скрипучей деревянной лестнице на третий этаж и вошли в индивидуальную квартиру, странную для такого дома.
В крохотной передней их встретила толстая тетка с опухшей физиономией, за руку с крошкой--девочка в белом пикейном вышитом
платьице, с длинными светло золотыми кудрями, митиным носом с
горбинкой и его длинными узкими глазами.
Девочка выглядела аристократично, не в пример своей бабушке.
Бабушка улыбалась широко, во весь щербатый рот, а девочка сосала палец и хмурилась, - того и гляди сейчас задергается как мама.
Возникло некоторое замешательство, от того, что стоя несколько позади Мити, Риточка что-то впихнула ему в руку... Шоколадку! Ах, какой же он! Болван и дрянь! Он же ехал к ребенку!.. Деньги он взял - триста рублей... А вот игрушку ребенку или конфету, - на это его нехватило.
Если бы он рассказал Вере, та бы посоветовала, но Вере - про РИТУ? Это - невозможно, немыслимо!
Да она бы бросила его тут же, - пошляка, блядуна, нечистоплотного морально человека... А каков он есть? Так, по чести...
Но его размышления прервала бабушка, - она, все так же улыбаясь, протянула лодочкой руку и, поклонившись, представилась: Раиса Артемовна, бабушка вашей... она замялась, - нашей Анички... ... Так, понял Митя, - не велено называть меня папой... Но девочка еще маленькая! Будет постарше - он сам решит, как ей его называть.
Ему захотелось утащить эту очаровательную куклу к себе домой и как-нибудь упросить, умолить, утрахать, наконец! - Нэлю,
чтобы она приняла Анну, чтобы жила девочка не в этой развалюхе,
с пьянчугой бабкой, а у них, с ним, с Нэлей, Митенькой... и называла его папой.
Митя протянул девочке шоколадку, та взяла ее, посмотрела, и бросила на пол.
Бабка замельтешила: Аничка, чего ж ты, деточка, конфетку на пол бросаешь? Надо бумажку снять, а потом скушать, - Раиса, кряхтя, наклонилась, развернула шоколадку, отломила кусочек и вложила Ане в ротик. Та вяло пожевала и выплюнула прямо на белое платьице.
Начались бабкины ахи и вопли Риты: ты что, зараза такая, с платьем чистым делаешь? Нарочно ведь! Конфетку тебе хороший дядя принес! Дядя Митя!
... Ах, вот оно! - он дядя! Этому не бывать, подумал Митя, но
его несколько смутила какая-то злобность девчушки: она вроде бы
нарочно выплюнула шоколадку на платье... А что с ней будет дальше
в этой семейке?...
Наконец конфликт разрешился: Аню переодели в менее торжественную одежку: ситцевый комбинезончик, застираный, - не раз видно видавший виды аниного характера. Но все равно девочка до щемящей нежности нравилась Мите. Он уже любил ее.
Раиса опять поклонившись ему, - что ж она так кланяется? будто я - ее помещик, хозяин? подумал Митя, - пригласила за стол, отведать, что Бог послал.
Митя пробормотал, что ему нужно идти и есть он не хочет, но понял, что застолья не избежать, да и ел он давно, вернее, совсем не ел: кофе они выпили с Верой...
Митю провели в большую комнату, где было вполне прилично для средней руки семьи - стенка, тахта, телевизор Темп, цветной...
Неужели Анатолий за три года не купил Сони или Панасоник?..
Митя удивился. Вообще в комнате было незаметно присутствие приехавших из загранки, - ни одной вещицы не было...
Стол был уже уставлен к его приходу.
Настоящее российское застолье: грибочки и холодец, два салата, селедка под шубой, пироги, маринованные огурцы, в одной та
релке два сорта колбас и только заграничными были две бутылки:
виски и полиэтиленовый литровый контейнер с содовой.
Митя давно ничего подобного не ел и чуть руки не потер от предвкушения,- аж слюна наполнила рот.
Раиса увидела его загоревшиеся глаза и запела: все своими ручками Риточка заделала, до единой капелюшечки. Кушайте на здоровье, как вас? Дмитрий?..
- Александрович... - подсказал Митя.
Первый тост произнесли за Аничку. Она сидела тут же на довольно стареньком высоком детском стульчике и возила пальцем по тарелке с салатом.
Потом выпили за аничкину мамочку, потом за бабушку, потом... за папу. Какого?... Не уточнялось.
Рюмки были с хорошую четвертинку, и Митя "поехал".
Он как можно твердо сказал: за Анатолия!
За столом наступила тишина и Раиса вдруг снова запела-запричитала: ой, да знаю я все, Митрий...
- Зовите меня Митя, - разрешил он.
Раиса обрадовалась: вот-вот, Митя, мне так и дочка говорила... Да чего тут таится-то, все свои! За папу, Аничка, за твоего папаню - Митю!
- Мама, я же говорила, - не лезь! - Закричала Рита и щеки ее пошли пятнами, - мы сами с Митей разберемся!
Митя хоть и был в подпитии, однако ему не понравился этот хозяйский тон Риты, - она говорила подстать Нэле.
... Почему к нему вяжутся такие трудные бабы? Одна Вера! Только
она! Нежная, тонкая, только его, и ничья больше.
Ему уже перестала нравиться даже его дочь Аничка, он и пьяной головой, но понял, что Аничка - УЖЕ НЕ ЕГО ДОЧЬ. Она - их.
А Раиса и Риточка пытались споить Митю окончательно, чтобы он проснулся у них в квартире, и все решилось само собой.
За те полтора-два года, что Рита и Анатолий провели в Союзе, отношения между мужем и женой не улучшились, а ухудшились.
Анатолий купил себе квартиру, хотя Раиса уговаривала его не выписываться от них и не тратить деньги зря, - их хибару вот-вот должны снести, а им дать жилье в соседних строящихся домах, - так было обещано.
Анатолия же заело как старую пластинку: нет, твердил он, я мечтаю отсюда поскорее отвалить - я вас видеть не могу.
И это было так.
Правда изредка он приставал к Риточке и она давала ему, но это была чистая физиология.
Итак, Анатолий ненавидел Ритку, тещу Раиску и... скажем мягко,
- был равнодушен к "своей" дочери.
Чем больше девочка становилась человечком, тем явственнее проступали в ее личике зловредные митькины черты: его нос, глаза, рот, волосы... Ну и крепкая же у этого поганца порода, думал Анатолий, рассматривая девочку, и злился, злился, до одури.
А тут еще эта хитрожопая дура-теща: как увидит, что он смотрит на девочку, так и начинает сусально сюсюкать: ой, Толичек
