Да, теперь они видели. На экране, остановленном пультом Ирины Львовны, были фамилии пассажиров с О по Т. Сразу после Раевского Дмитрия, гражданина РФ, там значился Руннер Вольфганг, гражданин Швейцарии. Никакого Карла Роджерса там не было.
– Но… как же это, – пролепетала Манечка, – ведь он должен был лететь именно этим рейсом…
– А может, он опоздал в аэропорт, – великодушно улыбнулась Ирина Львовна.
– Опоздал? Он?!
– Да, я понимаю тебя. Но ведь он же был не у себя, в богоспасаемой Швейцарии, а у нас, в России. На наших дорогах с ним могло случиться все, что угодно… Машина сломалась. Гаишники задержали за превышение скорости, а он не захотел от них откупаться. А то и вовсе – попал в ДТП.
– Ну ты, Ира, добрая, – поежилась Манечка, – в ДТП…
Татьяна Эрнестовна согласно кивнула. Они с Манечкой снова были друзьями.
– Да ладно, – отмахнулась Ирина Львовна, – что ему ДТП… Он жив, и это главное. Он жив. Неужели вы сами этого не чувствуете?
– Я чувствую, – поспешно сказала Манечка, – я-то с самого начала чувствовала!
Татьяна Эрнестовна хотела что-то добавить, мол, и она тоже… что-то такое, но Ирина Львовна не стала их больше слушать.
– Все, я иду домой, – сказала она.
* * *
Добрался до аэропорта Пулково только к утру, когда друг Винсент уже отчаялся ждать и его, и машину свою. Ближайшим более-менее подходящим рейсом был девятичасовой на Париж. На нем он и улетел. А уж из Парижа – домой, в Цюрих. Дома прослушал автоответчик и сразу же позвонил ей. Теперь вот собирается лететь в Вену.
– Нет, – простонала в трубку Аделаида, – пожалуйста, только не самолетом!
– Хорошо, – сказал Карл, понявший по ее голосу, что сейчас не стоит спорить с ней и взывать к ее логике, – поеду ночным поездом. Свадьба в десять утра, так что успею.
И сказал ей еще несколько слов, от которых у Аделаиды дрогнули губы и вспыхнули исстрадавшиеся глаза.
В трубке давно уже шли гудки, а Аделаида все стояла, прижимая ее к уху, согревая своим дыханием. На ее белое, как бумага, лицо постепенно возвращались краски жизни.
Муж, находившийся все это время здесь же, в прихожей, наоборот, бледнел и серел.
Скрестив руки на груди, неподвижный и грозный, как статуя командора, он вперил в Аделаиду обвиняющий взгляд.
– Ты! Значит, это правда?
– Да, – сказала Аделаида.
– А я-то думал, у тебя крыша поехала…
Аделаида опустила трубку на рычаг и хотела пройти мимо него в комнату. Но его вид, одновременно разгневанный и недоумевающий, обиженно оттопыренная нижняя губа, электрический отблеск на покрытой испариной лысине, которая находилась как раз на уровне ее глаз, вызвали у нее приступ неудержимого смеха.
Она смеялась так, как никогда в жизни, она сгибалась пополам, из глаз ее текли слезы, и она никак не могла остановиться. На самом деле она смеялась вовсе не над ним. У нее просто была истерика.
Борис некоторое время, нахмурившись, наблюдал за нею, а потом, дождавшись, пока она разогнется, размахнулся и влепил ей пощечину.
Аделаида ахнула и схватилась за щеку. Перестала смеяться. Вытерла слезы. Высморкалась в платочек.
– Спасибо, – сказала она ему. – И за то, что остановил, не дал уйти и утопиться, спасибо тоже.
– Не за что, – буркнул муж.
– Только я все равно уйду к нему, – сказала Аделаида.
– Ага, так я тебя и отпустил, – возразил муж, – ты мне самому нужна!
Но Аделаида уже не слушала его.
* * *
Вернувшись домой, в свою холостяцкую квартиру, Ирина Львовна принялась за дело не сразу. Сначала она сгребла весь крупный бумажный мусор на середину комнаты и рассовала его по черным полиэтиленовым пакетам. Потом отыскала пылесос и прошлась с ним по всем доступным местам. Вытерла пыль – везде, где только могла дотянуться. Перемыла всю посуду. Вычистила пепельницу. Долго разглядывала мутные окна и посеревшие от пыли занавески, но решила, что это уже слишком. На сегодня хватит.
Потом пошла в ванную и там долго, критически выбирала мыло, гель и шампунь.
Наконец, отмытая до блеска, с сияющими, уложенными феном каштановыми волосами, одетая в новый домашний костюм (курточка и короткие, до колена, штаны из мягкой темно-зеленой байки), она села за свой письменный стол.
Отключила телефон. Пододвинула к себе новую пачку «Мальборо» и чистую, сверкающую пепельницу. Включила компьютер. Похрустела пальцами, словно пианист перед выступлением. И ровно посредине первого листа крупными буквами напечатала название:
ТАЙНА ДАМЫ В СЕРОМ
В. Шекспир, сонет 23, перевод С. Маршака.
На самом деле трудовик сказал «полный, в общем, абзац». Что бы вы там себе ни подумали.
